- Плохие воеводы? - уточнил я.
- Опричники они, - вздохнул Воротынский. - Хотя, ежели выбирать, уж лучше Одоевский, нежели Мстиславский. Чай, у первого ума поболе.
- А он тоже знатнее тебя? - осторожно уточнил я.
- Да ты что?! - От возмущения Михаила Иванович чуть не встал на дыбки. - Да у меня род…
Я не стал слушать длинную и запутанную донельзя историю о генеалогических корнях - лишь время от времени утвердительно кивал в такт горячим речам хозяина терема. Думал же в это время о другом. Только под конец на всякий случай уточнил:
- Стало быть, если Мстиславского не будет, то большим воеводой могут назначить только тебя? - И, получив подтверждение, тут же поинтересовался: - А как у него со здоровьем? Больным-то на брани делать нечего.
- Крепок он, яко дуб столетний, - сердито отрезал Воротынский.
- А если бы болен был и сам отпросился у государя? - не отставал я.
- Тогда иное. Токмо сказываю же я, что он…
- Да ты не горячись, Михаила Иваныч, - миролюбиво предложил я.
Забрезжил у меня в голове план. Только он опять-таки с хитрецой. Поэтому вначале князя надо к нему подготовить, а потом уже излагать свою идею. Успокоил. Изложил.
- И ничего в этом нет, - убеждал я Воротынского. - Просто мы ему откроем глаза - что с ним станется. Он же об этом еще не задумался, вот и пускай помыслит, пока есть время. - А в заключение снова напомнил про святую ложь да, про святую Русь, которую надо спасать.
Морщился князь, как от зубной боли, но слушал. И прислушался все-таки. Пронял я его. Прислушался и проникся. А через две недели князь Иван Федорович Мстиславский неожиданно слег, сказавшись больным. Сработал мой план.
Был он совсем простенький. Зная всех доброхотов и лизоблюдов Мстиславского, Воротынский отправился к ним в гости. И в откровенной беседе с каждым искренне посетовал, что ему, дескать, очень жаль Ивана Федоровича. Не простит ему Иоанн Васильевич второго разорения Москвы, нипочем не простит. Заодно припомнит и подметные письма, которые ему якобы писал польский король Жигмунд. Пускай Мстиславский тогда и повинился, и письмецо это отнес к царю, но зато теперь государь ему все припомнит.
"Одна из прелестей Закона Джунглей состояла в том, что с наказанием кончаются все счеты. После него не бывает никаких придирок".
Но это там, у неразумной природы. А тут никто не сомневался - припомнит, и еще как припомнит.
- А что, Москву не отстоять? - испуганно спрашивал его очередной хозяин терема.
- В прошлое лето под его началом втрое больше ратников было - и что получилось? - интересовался в свою очередь Михаила Иванович и продолжал сокрушаться, выражая надежду, что из уважения к сединам князя, может быть, царь пощадит хоть Федора Ивановича, его сына. А впрочем, и тут, как вспомнишь Александра Горбатого-Шуйского, которого отволокли на плаху вместе с сыном, или того же Алексея Даниловича Басманова, или…
Долго перечислял Воротынский. Примеров, к сожалению, много: морщить лоб, припоминая, нужды не было.
Слова Воротынского почти незамедлительно передали Мстиславскому. Один раз, другой, третий… Не говорю, что тот струсил. Зачем? Просто человек достаточно трезво мыслил и понимал - Москву и впрямь не отстоять. Во всяком случае, именно ему это сделать не удастся. Да и любому другому тоже вряд ли. Значит, опала. А так как он уже под подозрением после этих польских писем, пусть и отказался служить польскому королю, то плахи и впрямь не миновать. С сыном Федором еще туда-сюда, хотя тоже сомнительно, что он уцелеет, а с ним самим наверняка.
Хотя фальшь в словах Воротынского Иван Федорович почуял. Еще бы. Все-таки опыт царедворца, искушенного в подобного рода интригах, у него имелся, и немалый. Но тут он промахнулся, решив, что князь втайне злорадствует над его грядущим падением и потому решил отомстить. Известив царя о своей тяжкой болезни, он не нашел ничего лучшего, как предложить кандидатуру Воротынского в качестве возможной замены. Это я узнал от Михаилы Ивановича, а он - от самого государя, от Иоанна Васильевича. Да и выбора у царя не было. Я же говорю - мнительный он. Потому так радостно и ухватился за Михаилу Ивановича, что он один-единственный на царские вопросы отвечал четко и решительно. Все прочие только мямлили что-то невразумительное да отводили глаза в сторону, а Воротынский чеканил:
- Побьем басурман. Спуску не дадим.
Сам царь в это все равно не верил, иначе не стал бы еще в январе "паковать чемоданы", вывозя казну в Новгород. Но надежда умирает последней. А вдруг и правда побьет? Бывают же чудеса на свете. Вот так и стал Воротынский старшим над всем войском, то есть главным береговым воеводой, причем невзирая на свое отечество.
А дальше завертелось - только успевай крутиться. К тому же меня самого нашла в эти дни радость, да не одна, а сразу две. Вначале прошел по Москве слух о том, что государь, дескать, собрался жениться в четвертый раз и обратился за особым разрешением к отцам церкви. Когда я впервые услышал такое от Михаилы Ивановича, то вначале немного испугался. А вдруг все-таки что-то пойдет не так? Вдруг мое попадание сюда, в это время, что-то нарушило и сработал "эффект бабочки" Брэдбери? Пусть не в такой мере, но ведь для меня и столь легкое изменение, как смена царских невест, уже катастрофа.
Но, выслушав Воротынского до конца, я мгновенно успокоился. Оказывается, Иоанн Васильевич уже женился, выбрав для себя - строго согласно прочитанным мною историческим источникам - незнатную, но красивую коломенскую дворянку Анну Колтовскую. А к русским епископам - митрополит Кирилл умер, а нового еще не выбрали - он обратился для проформы, чтобы те утвердили уже состоявшийся брак.
Царь в своем обращении к отцам церкви на вранье не поскупился, заявив, что всех его трех жен отравили, а потому оно как бы и не считается, тем более Собакиной он не успел даже попользоваться. Те срочно ринулись копаться в постановлениях Вселенских соборов, ничегошеньки там не нашли и развели руками. Тогда они выдали свою оригинальную формулировку: "утвердить брак ради теплаго, умильнаго покаяния государя". Понятное дело, бог богом, а помирать-то неохота. Ради приличия наложили на него епитимию и "жутко тяжкие" наказания вроде вкушения антидора только в праздники, да что-то там еще в том же "суровом" духе.
Вообше-то их поведение это что-то с чем-то. Нет, я все понимаю, в случае их отказа на благословение царь просто плюнул бы на него и далее жил как жил, а вот они - навряд ли. Но есть устав организации, в которую они входят, есть непреложные правила для нее, которые, между прочим, обязательны для соблюдения и исключений не предусматривают. И коли страх перед царем сильнее, чем перед богом, так вы, ребятки, скиньте рясы-то, не позорьтесь, а то мечетесь, как нечто в проруби - и самим никакого удовольствия, и рыбакам с бабами неприятно. Да и несолидно оно - все ж таки епископы, а не хухры-мухры. Впрочем, чего это я на них напустился? Парни своим малодушием сыграли мне на руку. Я ж должен их благодарить за проявленную трусость, а не критиковать.
"Итак, все идет по плану!" - ликовал я в те дни, не скрывая улыбки. Я даже не обиделся на язвительное замечание Светозары, которая, не выдержав, заметила мне, проходя мимо:
- Рано радуешься, Константин Юрьич. Все одно - по-моему будет.
Ну и пусть себе злобствует, подумаешь. Тем более через неделю она, очевидно будучи не в силах видеть торжествующее выражение моего лица, исчезла с подворья. Не бежала, нет. Чин чином доложилась Воротынскому, что надобно ей, дескать, ворочаться обратно к бабке Лушке, потому как фрязин здоров и тут ей делать больше нечего. Вот и ушла восвояси. Даже со мной не попрощалась. Я и узнал об этом намного позже, да и то случайно. Узнав же, только обрадовался. Ну ее, шальную. Не нужна мне ни она, ни ее любовь. К тому же деньки-то горячие, так что мне вновь было не до ведьмы - иных хлопот полон рот.
На этот раз воевать числом никак не получалось - не было нужного числа. Не собиралось. Оставалось умением. Ну и еще моими подсказками. Воротынский поначалу относился к ним не очень - фыркал, злился, но мне удавалось его добивать пусть не мытьем, так катаньем. А куда деваться? Он и сам видел, что истошный крик "Вперед!" здесь навряд ли поможет и в этом году драться нужно по-новому, иначе. Разумеется, если хочешь победить.
Правда, немцев Фаренсбаха просить у царя он вначале не хотел ни в какую. Упирался, брыкался, выставляя главный и, как ему казалось, непробиваемо железный аргумент - не поспеть пешим за конницей.
- Заслон из них поставим.
- Обойдут, и все тут, - не сдавался князь.
- А мы его в таком месте поставим, что обойти не выйдет.
- Тогда прорвут. Нестойки они. С русским ратником сравнить нельзя. А коль побегут, быть худу. Татаровье на их плечах и в наш стан ворвется. Получится, что от них больше убытку, чем проку.
- Все равно у нас людей мало. А эти хоть Оку перекроют - и то польза. Опять же число большое. Найдем мы им применение, - убеждал я. - Непременно найдем.
И впрямь - неужто зря я добивался, чтоб Фаренсбах столь усердно гонял своих орлов со стрельбой? Но про их мастерство молчу - не время. К тому же я сам их и опозорил в княжеских глазах. Да и не любит Воротынский огненный бой. Ему бы по старинке - так оно спокойнее и надежнее. Доказывать же что-либо - лучше не пытаться. Попробовал я как-то сразу после первых состязаний с немецкими пищальниками, думал, выйдет что путное, а он мне вместо этого предложил иное соревнование - он сам, дескать, из лука, а я из своей ручницы. Получилось сразу два состязания - и на меткость, и на скорость. Если в первом мы были примерно одинаковы, то во втором… Словом, моя жалкая попытка одолеть его закончилась сокрушительным поражением - пока послал вторую пулю в цель, Воротынский запустил в мои щиты десяток стрел.
- Теперь понял? - спросил по окончании.
И что тут скажешь? О перспективах речь заводить? Так воеводе не послезавтрашний день подавай - сегодняшний, потому что если нынче победы не будет, то он и до завтра не доживет.
А Фаренсбаха я все-таки отстоял. Сходил Воротынский к царю с просьбой оставить немцев. И тоже не впрямую говорил, а именно так, как я советовал. Мол, лучше бы мне стрельцов заполучить - нет доверия к иноземцам. Как насчет стрельцов, государь? А тебя в Новгороде пусть немчура охраняет. Авось они и с ливонцами могут на их языке говорить - тоже выгода. Если понадобится договориться об измене, то есть о том, чтобы ливонцы сдали какой-нибудь град, не надо никаких толмачей. Очень удобно.
Я специально настоял на такой формулировке, чтоб там присутствовало слово "измена". Тоже сработало. У Иоанна Васильевича мозги вмиг набекрень, и он тут же решил, что насчет града неизвестно, а насчет его самого - договорятся запросто. Нет уж. Пусть они лучше с Воротынским уйдут. Да и потом, когда ему вину ставить начнет, всегда сможет сказать, что отдал лучших из лучших, всей наемной дружины не пожалел, вручил, а князь все-таки подвел…
Вот и славно. Вот и хорошо. А то, что Воротынский поручил координировать их действия именно мне, - совсем прекрасно. Найдем мы работенку для воинов Фаренсбаха, и весьма подходящую.
Зато что касается расстановки войск, то тут я ничего поделать не мог. Здесь Воротынский учинил все согласно дорогой его сердцу старине, включая общую схему, то есть большой полк, левой руки, правой, передовой и сторожевой. Моя критика оказалась бессильной. Ни об ударных группах, ни о засадах подальше Оки он и слушать не хотел. Раскидал всех, как сеятель зерно по пашне, и доволен. Вот только зерну того и надо, чтоб рядом ничто не росло, а ратников в жиденькие цепочки выставлять - последнее дело. Им-то не простор нужен, а, наоборот, строй тесный. Чтоб плечом к плечу, дружно, разом. Но не вышло у меня.
Потому из Москвы я уезжал с тяжелым сердцем. А провожал нас не кто иной, как двоюродный брат моей княжны, сын старшего из братьев Тимофеевичей Ивана Рыжко. Тот окрестил своего первенца в честь деда, тоже Тимофеем. А прислал Тимофея Ивановича сам царь, чтоб усилить оборону столицы. Его, да еще князя Юрия Ивановича Токмакова из Пскова. Добрый у Руси государь, а главное - щедрый. Целых двух человек не пожалел, направил в помощь. И почему только выть от такой щедрости хочется?
Нет, воеводы они умные и справные. Я Воротынскому верю. Если он сказал про них так, значит, действительно толковые и все, что от них зависит, для обороны сделают. Только воевода без войска все равно что… Даже сравнения достойного не подберешь - все какие-то бедные. Есть парочка подходящих, но тоже не процитируешь - нецензурные. Ладно, промолчим.
К тому же главное будет решаться не под Москвой - намного ближе к югу. Есть такая деревня - Молоди. Название я помню хорошо, да что толку. Вот если бы еще вспомнить, что под ней было, - совсем славно. А то боюсь, что я своими советами что-нибудь испорчу. Впрочем, до Молодей надо дожить и лучше всего успеть пощипать татар гораздо раньше, еще под Окой. В идеале - обескровить. На большее рассчитывать и даже надеяться глупо.
Мы с Воротынским ехали в Серпухов, где по его диспозиции надлежало встать большому полку. Хорошо хоть, что в этом князь ко мне прислушался, а ведь поначалу хотел загнать главные силы аж в Коломну - не ближний свет. Дескать, там открывается прямая дорога на Москву, потому и ждать Девлета надо именно под Коломной.
С превеликим трудом удалось убедить, что как коней на переправе не меняют, так и маршрут движения после удачного набега тоже. Помнит Девлет-Гирей прошлое лето. До сих пор оно у него перед глазами, потому и пойдет точно тем же путем. Послушал, но сторожевой полк все равно двинул туда, правда, в Каширу, что стоит где-то посредине между Коломной и Серпуховом.
Но мои убеждения срабатывали не всегда. Вот засело ему в голову встретить крымского хана подальше от своих рубежей, то есть передовым полком, и все тут. И загнал он князя Андрея Петровича Хованского вместе со вторым воеводой князем Дмитрием Ивановичем Хворостининым аж в Калугу, и все тут. Как ни старался я втолковать, что это слишком далеко, что полк сам по себе, из-за малой численности - всего-то четыре с половиной тысячи человек - напора татарской конницы все равно не сдержит, бесполезно.
- Не сдержит, но задержит, - упирался Воротынский. - Сам мне сказывал, что ныне надобно яко собаке быть, коя незваного гостя за пятки хватает да на порог взойти не пущает, а теперь что - на попятную пошел?
- Так-то оно так, - вздыхал я. - Но не те места, чтобы задержать Девлета. Они лесистыми должны быть, потому как собака, чтоб уцелеть, должна куснуть да тут же и схорониться, а где они спрячутся? А тут, сам гляди, Михаила Иванович, шлях лежит, ровный, как половая доска.
- Жить захотят - найдут захоронку, - отмахнулся князь. - И все. Будя на ентом. Я и так на поводу у тебя пошел, струги на Оку поставил, а в них без малого тысячу усадил, - огрызнулся он.
Со стругами все так, кто спорит. Прислушался он ко мне. Но сунул их не туда, куда я тыкал пальцем, - загнал под Калугу, все к тому же передовому полку. А ведь им тоже прямая дорога под Серпухов, а от него, если надо, в любую сторону, согласно текущей обстановке.
И ничего удивительного нет, что не помог ни вал, возведенный напротив самого удобного брода через Оку, где стоял большой полк, ни здоровенный гуляй-город. Оставив для маскировки подле этого перехода несколько тысяч вместе с пушками для имитации отчаянных попыток переправиться через реку, Девлет под покровом ночи бросил лучшие силы вбок, к Сенькиному броду, и, с ходу сбив жалкую заставу из двухсот человек, прорвался на наш берег. Когда русские ратники подоспели, драться было уже поздно - очень уж невыгодное расположение, да и переправиться успело изрядное число татар.
А перед крымским ханом лежала почти прямая дорога и в конце ее беззащитная Москва…
Глава 22
НЕ ХОЧУ БЫТЬ ПОЛКОВОДЦЕМ
Когда я появился в шатре Воротынского - останавливаться в самом Серпухове он не пожелал принципиально, демонстративно устроив свою ставку левее, чуть ли не напротив брода через Оку, - на князе лица не было. Таким растерянным я его еще не видел. Таким злым, впрочем, тоже. Это я уже сужу по валявшимся повсюду изодранным грамоткам да перевернутому вверх ногами столику, из-под которого сиротливо выглядывал краешек карты.
"Разве можно верить Бандар-Логам! Летучую мышь мне на голову! Кормите меня одними гнилыми костями! Спустите меня в дупло к диким пчелам, чтобы меня закусали до смерти, и похороните меня вместе с гиеной!" - причитал Балу.
- Все к черту, фрязин, Все, что я задумал, прахом. Не мог Ванька Шуйский людишек поболе отправить на этот брод! А ведь упреждал я его! А теперь что ж - теперь все! Ныне Девлетке прямого ходу до Москвы нет ничего. Ежели налегке, так в два дни поспеет.
- Обогнать никак? - осторожно осведомился я. Воротынский сердито мотнул головой:
- Одна дорога в этих местах. По иным местам идти - людишек загонишь, а опередить не выйдет. К тому ж, гонец сказывал, ногайцы прочих ждать на переправе не стали. Едва передовой полк Девлетки на наш берег ступил, как они с рассветом подались вперед.
- А наш передовой полк где?
- Яко и уговаривались, следом шел, да что проку. Людишек-то мало. Куснул и назад, - досадливо отмахнулся князь.
- Вот пусть и дальше кусает, - посоветовал я. - Ты про уговор с князем Токмаковым не запамятовал? Самое время. Шли к нему гонцов, и пусть он нам весточку отправляет.
- Мыслишь, пора? - вздохнул Воротынский.
- А чего ждать? - пожал я плечами.
Весточку предполагалось выслать, когда станет совсем худо. Текст прежний, как и тогда, под Москвой. Мол, держитесь, а ждать вам недолго, и помощь близка - ведет государь Иоанн Васильевич свежие полки из Ливонии, а ныне он с ними уже под Дмитровом. Испугается Девлет или нет - вопрос сложный, но, даже в случае если он не поверит, мы ничего не теряли, кроме одного гонца.
Когда все это затевали, то, учитывая вероятность пыток, я еще отдельно переговорил с князем Токмаковым. Мол, гонец обязательно расскажет все, что знает, и все, что видел. Поджаривание пяток на костре гораздо эффективнее любой "сыворотки правды" - почему-то охватывает горячее желание сказать правду, и только правду. Потому надо перед отправкой создать для него полное правдоподобие.