Генерал сегодня явно был в хорошем настроении. Вообще-то шутил он с Фёдоровым очень редко. Но основания для радости теперь появились: обстановка в стране ощутимо начала изменяться в лучшую сторону. То и дело вспыхивали стихийные дискуссии, люди начали осознавать, что против них, против страны ведётся настоящая война – война на уничтожение. "Молодая гвардия", "Наш современник" и "Человек и закон" публиковали глубокие, взвешенные патриотические статьи, побуждавшие людей задуматься. Шебуршин лично конспиративно встретился с главным редактором журнала "Человек и закон" (которым вновь удалось сделать Сергея Семанова), имел с ним долгую, обстоятельную беседу. Эта беседа (или инструктаж!) оставила неизгладимый след в душе патриота. Хотя генерал, придя к нему, не сказал ничего прямо, но проявил не только удивившую редактора осведомлённость, но и единодушие во взглядах на некоторые вопросы. Высказанное же при расставании довольно жёсткое предупреждение о необходимой линии деятельности и поведения не только вдохновило редактора, но и заставило историка по-новому взглянуть на многих из тех, кого он считал своими товарищами и патриотами. Самое же главное состояло в том, что к этому времени удалось реабилитировать Романова, найти подход для необратимой компрометации Горбачёва и вплотную приступить к разоблачению Яковлева.
Вскоре после избрания новым генеральным секретарём ЦК КПСС Романова Шебуршин оказался назначенным на должность председателя КГБ. В июне восемьдесят четвёртого, через неделю после того, как новый руководитель государственной безопасности представил на Политбюро неопровержимые, но вроде бы случайно полученные данные о враждебной деятельности нескольких высокопоставленных особ, было принято решение о восстановлении права КГБ осуществлять следственные действия также и в отношении высших лиц из числа хозяйственной и партийной номенклатуры. Это являлось одной из главных задач, которые Фёдоров ставил перед Шебуршиным ещё в самом начале их работы. В результате её успешного решения прибавилось работы и у Второго главного управления (контрразведка), и у Пятого (борьба с идеологическими диверсиями). Вернее, ориентация этой работы стала теперь совершенно иной.
Наконец-то начали давать ход собранным ранее сведениям о скрытых врагах государства и об истинных хозяевах "диссидентов". Всё это делалось постепенно, понемногу, так, чтобы не вызвать опасных ответных шагов со стороны затаившихся врагов и предателей. Однако делалось последовательно и неумолимо. В частности, со страниц широкой печати как-то незаметно и постепенно исчезли имена ориентированных на сионистов и масонов Бовинда, Арбатовича, Загладкина, Замятника. Был широко опубликован и откоментирован не известный широкой публике в другой реальности текст резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, признававшей сионизм одним из видов расизма и требовавшей всемирной борьбы с этим явлением.
Информационные удары следовали один за другим. Воспользовавшись сведениями из будущего и по настоянию Фёдорова, Леонид Иванович сумел организовать разоблачение лунной аферы США. Правда, пока что не были обнародованы факты, касающиеся сговора об этом руководства США с предателями из ЦК КПСС, зато соответствующие намёки дали американцам понять, что при необходимости и это будет сделано. США стало ясно, что Советский Союз, его новое руководство не побоится опубликовать никакую правду, как бы и кому неприятна она ни была. Компетентность, явная честность и правдивость, смелость, последовательность и принципиальность нового руководства СССР – всё это постепенно возвращало стране роль духовного лидера, незаметно утраченную было после печально знаменитой речи Хрущёва на ХХ съезде.
Вышло второе издание книги А. Тяпкина и А. Шибанова "Пуанкаре", в котором уже безо всяких реверансов, спокойно и доказательно разоблачалось присвоение А. Эйнштейном чужих идей и трудов. К концу года должна была выйти в свет книга В.В. Карпова "Генералиссимус", в которой среди прочего нашлось место для фотокопий секретных документов об истинном числе "жертв" "сталинских репрессий", об их причинах. Поместили и записку Хрущёва к Сталину с жалобой на то, что из отосланных им "расстрель– ных списков" вождь утверждает не более десяти процентов. В качестве приложения к этой книге давались фотокопии и переводы сообщений итальянской прессы о том, как после незапланированной речи Хрущёва на ХХ съезде с "разоблачением культа Сталина" из итальянских церквей изымали развешенные там портреты советского вождя, очистившего мир от фашизма. Ещё одним видом приложений к книге должны были стать касающиеся И.В. Сталина высказывания иностранных деятелей. Прилагались краткие биографические справки о них. Читатель должен был понять: "Если уж так высказываются о Сталине наши враги, то."
Фёдоров знал содержание готовящейся к изданию полумиллионным тиражом книги Карпова потому, что он сам это издание организовывал, конечно, публично и явно нигде не появляясь. Но уже и до этой публикации психологическая атмосфера заметно изменилась, поздоровела. Газеты и журналы стали даже более интересными, чем во время горбачёвской кампании "гласности". Только вектор был совершенно другим, направленным не на ослабление, а на укрепление общества, его доверия и уважения к власти. В июне, под псевдонимом, вышла книга и самого Фёдорова "Основы распознания и противостояния манипуляции сознанием". Эта небольшая работа не просто стала одной из самых читаемых книг, но и сделала невозможным массовое оболванивание людей, как это произошло в иной реальности.
Вообще, к середине 1984 года Алексея Витальевича стало очень тяготить это его нелегальное, конспиративное положение, необходимость постоянно быть начеку, скрываться, менять квартиры. Шебуршин всё это видел и понимал, исподволь готовя почву для легализации "Десятого". Поскольку одно из изобретений, признанное ещё в 1981 году, было засекречено в НИИ государственной патентной экспертизы, то защита диссертации прошла в закрытом учёном совете. Это, как и утверждение степени Высшей Аттестационной Комиссией, послужило достаточным поводом к легализации Фёдорова. По инициативе нового начальника Пятого управления (следовательно, в действительности, с подачи Шебуршина) создали "Специальную исследовательскую лабораторию" при Пятом управлении, формально подчинявшуюся НИИ медико-биологических проблем Минздрава СССР, который, в свою очередь, фактически был учреждением, имеющим прямое отношение к обороне.
Новая лаборатория находилась в прямом подчинении начальника "Пятки", а о содержании деятельности Фёдорова никто ничего не знал и не имел права знать. Поэтому для работы Алексею Витальевичу оформили допуск "0" – самой высокой степени. Это облегчало возможность сношений с высшим начальством "Конторы" и фактическое ничегонеделание в научном смысле. Одновременно Фёдоров получил отдельную квартиру с двумя телефонами, железной дверью и охранной сигнализацией. А присвоение звания полковника вместе с должностью завлаба прекрасно обеспечивало в материальном отношении. Впрочем, последнее обстоятельство его совершенно не интересовало, произошло против его воли, исключительно по инициативе председателя КГБ.
Сам Фёдоров без тени неудовольствия работал бы и совершенно бесплатно – лишь бы где-то что-то во время поесть. Однако легализация требовала от Фёдорова определённых внешних проявлений, соответствующих его официальному положению. Сюда относились и его внешний вид, и видимость служебной дисциплины, и усвоение необходимого стиля поведения и речи. Именно эти побочные эффекты легализации доставляли Фёдорову наибольшие трудности, причиняли серьёзные неудобства. Один раз он не выдержал и счёл возможным пожаловаться Шебуршину, сказав в заключение:
- Прошу понять, Леонид Иванович, что не о собственном удобстве беспокоюсь! Боюсь, что, поскольку я не профессионал-разведчик и не артист, то сорвусь, ляпну что-нибудь не то, не там и не так, а в результате завалю всё дело!
Генерал помолчал, видимо что-то вспоминая, и, непроизвольно поморщившись при этом, ответил:
- Да вижу я! Больше того, понимаю и сочувствую: поверишь ли – сам через такое прошёл! Давненько, правда… Ну, потерпи ещё около месяца: ведь вызовет подозрения, если я прямо сейчас переведу твою, так сказать, лабораторию в своё прямое подчинение. А через тридцать – тридцать пять дней, обещаю, совершенно официально и, надеюсь, без излишнего внимания посторонних переведу на особое положение.
Фёдоров невольно улыбнулся, услышав, что его соратник и официальный шеф назвал высших чинов КГБ посторонними. При этом он счёл необходимым сказать:
- Извините, товарищ генерал! Всё понял! Постараюсь не подвести!
- Да брось ты, Алексей! Какой я тебе здесь и сейчас генерал? В конце-то концов, давно пора признать, что ты здесь – резидент оттуда, из будущего, а я твой помощник, завербованный тобою агент! А вот на людях – там да, там подыгрывай!
- Само собой! Обещаю! – твёрдо ответил Фёдоров. – Извини, просто устал немного за последнее время.
- Ну да, немного! Всего каких-то там двенадцать – шестнадцать часов ежедневной работы! – с едким юмором, хохотнув, произнёс Шебуршин и закончил: – Вроде всё. Разрешите идти, товарищ резидент?
– Разрешаю! – с широкой улыбкой и чувствуя огромное облегчение (ощущение усталости почему-то бесследно испарилась), ответил Фёдоров.
Алексея Витальевича к этому времени уже давно не посещало неприятное чувство раздвоенности сознания. Он полагал, что это означало необратимость, успешность прохождения Главной бифуркации. Кроме того, он расценивал это и в качестве признака принципиальной правильности уже предпринятых шагов (мелких-то ошибок, наверное, не удалось избежать!), всей этой более чем напряжённой умственной деятельности. Память его за истекшие 19 месяцев необыкновенно обострилась. Он теперь мог вспомнить любой прочитанный им в прошлой жизни будущего текст, казалось бы прочно забытый. С точностью удавалось вспоминать хронологию тех или иных событий будущего, давать не только точную привязку ко времени, но и к именам действующих лиц. Но вот сегодня, седьмого июля 1984 года, раздвоенность сознания с прежней силой завладела им. Долго раздумывать над этим Фёдорову было ни к чему. Он мгновенно понял, что стоит на пороге новой бифуркации.
Бифуркация эта носила сугубо личный характер. Но ведь и назад в прошлое, в конечном счёте, его толкнули тоже исключительно личные обстоятельства. Кто знает, не погибни вся его семья в результате действий оккупантов, решился ли бы он – при всей своей патриотической настроенности – отказаться от сложившейся жизни и вернуться сюда? Скорее всего, нет! Но было и другое значение этой раздвоенности сознания, пугавшее Фёдорова: выходило, что его миссия изменения реальности может провалиться. В конце-то концов, идёт борьба двух миров! Война цивилизаций! Разбуженные им силы Сохранения и Возрождения страны пока что ещё недостаточно сильны. Всё развитие последних полутора с чем-то лет вполне может выродиться в простую девиацию. Тогда всё вернётся к исходному состоянию! Тогда опять Третья мировая война может оказаться проигранной – пусть при новых фигурантах вместо надёжно нейтрализованных известных предателей! Нет! Рисковать он не имеет права! "Позвоню Шебуршину!" – решил он.
- Леонид Иванович, доброе утро!
- Привет, Витальевич! Ну, какие заботы? – бодро спросил генерал, но с уже хорошо известными Фёдорову интонациями, выдававшими занятость иными делами.
- Я бы не стал вас сегодня беспокоить, но появились признаки новой бифуркации!
- Та-ак! – произнёс строгий председатель КГБ, продолжив уже иным, спокойным, неторопливым, чуть мрачноватым тоном: – Что считаете необходимым предпринять?
- Тогда в этот день я поехал в Калининград, в поезде познакомился с будущей женой. А потом помогал матери, она ведь как раз оформила обмен квартиры на Калининградскую область. Понимаете, и теперь, и тогда!
- Та-ак… Тебя ведь сюда подтолкнуло личное горе. Так? Силы наши, разбуженные, кстати, тобой, ещё не так сильны, как хотелось бы. Думаю, что рисковать ты, то есть мы, не имеем права! Действуй! Не мне тебя учить! Денег хватает?.. Хотя, да, извини, – вспомнил генерал бессребренничество и непритязательность своего главного соратника.
Фёдорову подумалось, как хорошо всё-таки иметь такого вот надёжного, с полуслова понимающего товарища, порядочного, к тому же ещё и при этаком положении. Когда он твой начальник формально, а ты – его шеф неофициально.
- Я тебе оттуда позвоню, Леонид Иванович, на тот телефон.
- Да, да, обязательно! Я как раз хотел попросить. Ну, удачи!
- Спасибо, товарищ генерал!
- Вообще-то, в таких случаях принято посылать к чёрту!
- Вы ошибаетесь, Леонид Иванович! Вы пожелали удачи, а "к чёрту посылают", когда желают "ни пуха, ни пера"!
- Точно так! Ну, позвони оттуда, а я тут сегодня зашиваюсь в делах по "двойке". Ты же сам меня загрузил! Ну, пока!
Едва Фёдоров поставил себе задачу поехать в Калининград, как чувство раздвоенности ослабло, стало довольно терпимым. Самым трудным оказалось взять билет не просто на нужный поезд, но ещё и в нужный вагон. Билеты в Союзе стоили дёшево, были всем доступны. И эта общедоступность порождала очереди и ощущение дефицита. В остальных сферах товарно-денежных отношений к середине 1984 года был достигнут заметный для Фёдорова прогресс. Особенно в сравнении с другой, пережитой им реальностью. Дело-то, в общем, простое: надо было держать оборотную массу наличных денег чуть ниже совокупной стоимости всех товаров (и услуг). Новому министру финансов СССР это удалось. С самого начала Фёдоров поставил эту задачу перед Шебуршиным, хотя тот сначала и не понимал всей её важности. Но к февралю, ко дню смерти Андропова, кандидат был найден и морально подготовлен к тому, что ему предстоит стать продолжателем дел легендарного сталинского минфина Зверева. На самом-то деле дефицит в той реальности возник много позже, когда производство благодаря усилиям "реформаторов" сократилось в несколько раз, а полки ломились от товаров, не доступных обнищавшему народу, не располагавшему деньгами.
Билет в нужный вагон помогла взять красная книжечка – удостоверение полковника госбезопасности. Фёдоров решил в случае затруднений сразу начать именно с неё, а не с удостоверения старшего научного сотрудника НИИ МБП МЗ СССР.
Войдя в плацкартный вагон, он почувствовал, что раздвоенность стала ещё менее выраженной. Значит, пока что он всё делает верно. Но, пройдя весь вагон из конца в конец, он не увидел той единственной, которая в прежней жизни стала его женой. Это настолько расстроило доктора наук, завлаба, полковника и профессионального конспиратора, что глаза его повлажнели. Чтобы скрыть это, он повернулся спиной к соседям по отделению, будто бы поудобнее пристраивая чемодан. Проход при этом оказался полностью перегороженным его широкими плечами бывшего атлета.
– Можно, я пройду? – услышал он за спиной тихий, вежливый и такой знакомый, родной голос, что выронил чемодан. Тут же попытался его перехватить на лету.
Этого сделать не удалось. Он повернулся лицом к задавшей вопрос стройной темноволосой девушке, и лицо его густо заалело. Это была ОНА! В той жизни всё произошло несколько иначе. И диссертацию жестокий Аполлоша в тот год ещё не пропустил к защите, и ОНА уже сидела в вагоне, а он появился позже, и чемодан выпал из рук не у него, а у неё. Фёдоров заволновался, но тут же сумел взять себя в руки. Всё же долгие месяцы конспиративной работы в паре с главным разведчиком страны многому его научили. Да, и знание будущего помогало. Наконец, и это было главным, раздвоенность сознания полностью исчезла. Ко всему прочему, он превосходно знал её вкусы и предпочтения. Знал, что и как следовало говорить, а о чём умолчать. Глянув на лицо девушки, вошед-шей в его отделение вагона, он со своим шестидесятилетним жизненным опытом понял, что уже отмечен ею. Благодаря своему знанию характера этой девушки, столь дорогой ему, увидел, что отмечен положительно. В той реальности это случилось позже, на развитие отношений потребовалось несколько лет. Впрочем, поскольку критерий раздвоения сознания молчал, выходило, что он и вправе, и может несколько ускорить развитие событий в своей личной жизни.
Но в данный момент он не спешил входить в контакт со своей будущей женой, помня из той жизни, что более близкое знакомство началось лишь после того, как проводница принесла чай. Наконец, чай был принесён. И тут Фёдоров допустил, как ему показалось, ошибку.
- Садитесь, Виктория Петровна, ближе к окну, – предложил он. – Ведь это же ваше место. Моё верхнее.
Девушка вкинула на него удивлённый, пожалуй, даже чуть испуганный взгляд своих сероватых глаз с зелёными искорками:
- Откуда вы меня знаете?!
Фёдоров спохватился, испугался, опять покраснел, что было с ним в жизни всего несколько раз, а сегодня вот уже второй раз подряд. Он замялся с ответом и подумал, что при всём прекрасном знании характера, привычек, симпатий и психологических особенностей своей жены в той жизни, ему трудно будет завоевать её расположение теперь. Но чувство раздвоенности не возникало. Он заметил, что и заминка с ответом, и смущение вызывают у девушки всё больший интерес к нему. Поэтому Фёдоров помолчал секунду, а потом очень тихо сказал:
- Вы ведь в Калининград поступать едете? А в Москве была неудача. Понимаете, я институтский работник. Кое-что знаю.
Фёдорову было известно, что он выглядит гораздо моложе своих неполных тридцати шести лет, но ведь девушке будет в декабре всего-то двадцать четыре. Не кажется ли он ей стариком? Не выдают ли его глаза, о старости и умудренности которых ему говорил Шебуршин ещё в начале их знакомства? Впрочем, недавно, в День Победы, он сказал, что по глазам Фёдорова теперь уже невозможно определить его психологический возраст. Но Алексей Витальевич напрасно волновался и переживал: Виктории его ответ пришёлся очень по душе:
- Ой! Правда?! А вам знаком Калининградский университет? Да?! А как вас зовут?