И вдруг ощутил такую радость жизни, какой не испытывал с тех времен, когда ноги были в порядке. Таким сладким показался морозный воздух, таким сказочно-сверкающим снег на реке и на деревьях. И весь этот мир был его. Весь целиком. А конные вдали, черные на белом, они были такими маленькими, незначительными. Будто мухи на куске сала.
Первая стрела прилетела, когда до Ильи разбойникам оставалось шагов триста. Воткнулась с недолетом саженей в десять.
Илья улыбнулся. Угадал по ее полету, по возвышению, что лук у него точно лучше.
Отвечать сам не торопился. Видел, что у ворогов и щиты и бронь кое-какая имеется. Попасть он, может, и попадет, но не завалит.
Всадники послали коней в галоп. Четверо выстрелили на скаку. Впустую, понятно. С галопа за три сотни шагов попасть – это надо белым хузарином родиться. Да и то не всяким, а чтоб дважды по двенадцать колен предков – степных воинов, как у брата Йонаха.
Скакали вороги хорошо: пригнувшись и прикрывшись щитами. Но все же не как в степи, россыпью, а кучно. А куда денешься? Санный путь – неширок, а по рыхлому снегу галопом… Можно, но трудно.
Илья мог бы спешить первых, но губить лошадей не хотелось. Стоял, ждал. И дождался. Самый первый перекинул щит за спину, привстал на стременах, натягивая лук. Сделано было очень быстро. Сразу видно: опытный. С полутора сотен шагов он бы и не промахнулся…
Но Илья выстрелил раньше. Едва увидел, как щит за спину отправился. И попал как раз, когда ворог стрелу на тетиву наложил. Так, с луком в руках, ворог и завалился.
Тот, что за ним следом скакал, коня в сторону бросил, чтоб на упавшего не наехать… И открылся.
Илья увидел, как его стрела вошла всаднику в шею, и еще одна была уже в воздухе – в того, кто мчался следом и тоже вынужден был свернуть. Свернул ворог в сугроб, конь провалился передними ногами и повалился набок. Пропала стрела. Зато следующая вошла точнехонько под край шлема. В лоб.
Ага! Струсил кое-кто! Двое последних осадили коней и показали Илье хвосты.
Но трое совсем рядом – в полусотне шагов. Уже и за мечи схватились.
Илья выдернул из тула сразу две стрелы, наложил, натягивая чуть наклоненный лук уже не кольцом, а пальцами. Так стрелять его хузары учили. Бьет послабее, чем одной, но с тридцати шагов, и этого довольно. Не ждали, тати? Две стрелы – две цели. Промахнуться невозможно. Это, считай, в упор выстрелы.
Третий, последний – уже в двух прыжках коня. Заорал радостно, занес меч.
Ни прикрыться, ни отбиться Илья не мог. Луком разве что… Но лук такой удар не остановит…
– Голубь, ходу!
Не подвел жеребец. Прыгнул в сторону с места, кошкой – и не дотянулся ворог. Мимо пролетел.
– Вперед, в галоп! – закричал Илья, и жеребец, фыркнув недовольно (как же бежать без драки?), взял с места и галопом – в сторону Морова, сразу отрываясь от разворачивающегося врага.
Эх! Сейчас бы крутнуться в седле да и влепить татю стрелу в рожу…
Хотя влепить и без того есть кому. Вон, выпростался один такой из-под коня и копьецом примеривается…
Даже метнуть успел, но промазал. Ударившая в грудь стрела сбила бросок.
Голубь шел хорошо. Старался. Решил, видно, что хозяин хочет беглецов догнать. А те, увидав погоню и рассмотрев, кто за ними гонится, окончательно струсили и принялись нахлестывать коней. Нет, злодеи, не уйти вам. Голубь проворнее, а главное – устал меньше. Но с ними позже. Сначала надо с третьим разобраться.
Стрелять с галопа – неудобно. Илью в его седле-коробе мотало, как будто на лодочке по бурному морю плыл. А он ведь одной рукой за седло держался, а если отпустит – и вовсе…
– Стой! – крикнул он Голубю.
И жеребец встал. Резко, как учили. Илью бросило вперед, потом сразу – назад…
И раскаленная игла проткнула хребет.
В глазах почернело от боли. Илья вскрикнул страшно… И всё.
Очнулся уже на снегу.
Боль отпустила. Илья почувствовал, что его пытаются перевернуть на живот, потянулся к поясу, к кинжалу… Так не достать, но если перевернут…
Еле успел остановить руку. Лиска!
– Живой… живой…
Лиска и Голубь. А больше никого не видать.
А где ж враги?
– Где… эти?.. – прохрипел Илья.
– Сбежали. Далеко уже. Напугал ты их!
– А этот? Последний?
– Голубь его. Хороший конь, хороший… – Она погладила жеребца, который тоже сунулся, тронул мягкими губами лицо Ильи, "улыбнулся" хозяину. Радуется, что жив Илья.
– Это он его, копытом! – гордо сообщила Лиска. – Прямо в рожу! Тот сразу из седла долой! А ты, господин, тоже упал. Еще раньше, когда Голубь на дыбки вскинулся. А этого я его же мечом добила. Не то встал бы да пошел махать… Верно ли? – вдруг испугалась она. – Может, нельзя было?
– Можно. – Илья улыбнулся, хотя улыбка далась трудно: лицо занемело, будто приморозил. – Нужно. Лук мой цел?
– Ага. А стрелы – не все…
– Дай сюда!
Верно, цел.
"Значит, повоюем", – подумал Илья. Больше, чтоб себя подбодрить, потому что чувствовал он себя погано. В глазах двоилось, руки тряслись, будто у ветхого старика.
– Лиска, помоги мне в седло сесть. А то вернутся те, кто сбежал, и будет нам туго…
Поднять Илью в седло не удалось. Для Лиски он был слишком тяжел, а помочь не мог, ослаб совсем: руки слушались плохо, голова кружилась, тошнило. Видать, головой ударился, когда упал.
Вернись сейчас беглецы, взяли бы Илью, как лиса в норе берут. Руками.
Но те, видать, удирали без оглядки.
И что теперь Илье делать? Коней у него теперь в избытке: Лиска троих поймала. Те дались. Не боевые. Повезло. Кони есть, а толку? Даже волокушу сделать не из чего.
Очень хотелось пить, но фляга пуста. Выскочила пробка, когда упал. Хлебнуть бы сейчас меду горячего, может, и полегчало бы. Или, наоборот, наизнанку вывернуло.
Держись, Илья! Держись и думай!
Думать было трудно. Голова болела всё сильней. Но что это за боль, если сравнить с той иглой, что в спине сидит. Не боль, а почесуха комариная.
"Эх, Голубь-Голубок! Жаль, что у тебя, друже, рук нет, как у кентавров эллинских. Ты б меня поднял да на спинку уложил… Уложил…"
– Дурень я, – сказал сам себе Илья. Стыдно. Артём или Богуслав небось сразу бы сообразили. А он вот напрочь забыл, чему коника своего учил.
– Голубь! Прячься, друже! Вниз!
Жеребец фыркнул. Ни малейшего желания укладываться на снег у него не было. Сдурел, хозяин, да? Мокро ж и холодно!
– Вниз, мой хороший, лечь! – Илья ухватил повод, потянул жеребца вниз. – Знаю, не травка степная, теплая, но ты ж – мохнатый. Вниз, Голубь! – крикнул он строго.
И конь подчинился. Опустился на колени, хотел и на бок, как учили. Мог бы и лечь, но тогда ему трудно будет подниматься с Ильей-то на спине.
Это было нелегко, но они справились. Затащили Илью в седло, распихали неживые ноги по дыркам. И Голубь тоже молодец. Поднялся аккуратно, иначе Илья, даже с помощью Лиски, мог бы и не удержаться.
– Лиска, ты знаешь что… Привяжи меня покрепче, а то как бы мне в пути… не потеряться, – пробормотал Илья, навалился грудью на край седла-коробки и выпал из Яви.
Глава 13
Киев. Гора. Под родной крышей
Сергей Иванович помял затекшую шею и отодвинул документы.
Не любил он эту работу. Мог бы перевесить на помощников, на Сладу… Но раз уж взял за правило разбираться с византийскими делами сам, значит – сам. Ведь речь идет не о тонне воска или десятке-другом бочек вина. Оружие – это оружие. Так что надо быть вдвойне осторожным. Тем более что кто-то в Константинополе в последние пару лет активно играет против него. Играет, правда, мелко. На уровне "сунуть палку в колесо", не более. Серьезно нагадить спафарию Сергию, пользующемуся личным доверием Автократора и расположением по меньшей мере двух высших иерархов империи, у таинственного пакостника кишка тонка.
Но – раздражает. Надо бы Богуслава попросить в следующий раз в Константинополе задержаться и поискать настырное дрянцо…
– Князь Серегей! Батько! Сюда!
Кричали во дворе. Кто-то из дружинных.
Духарев встал так резко, что стул с грохотом опрокинулся. Сквозь окно, забранное мелкими цветными стеклами, не видать ни черта. Сергей Иванович толкнул створки. Так, гридь кого-то несет. На руках. Кого-то оружного и заляпанного кровью.
Сердце пропустило удар. Если позвали его, значит… Кто-то из родни?
Сергей Иванович захлопнул окно, выбежал в коридор и бросился вниз по лестнице…
– Сюда кладите, сюда…
Голос жены. Слада была уже здесь, распоряжалась.
"Кто?"
Духарев растолкал дружинных…
Илью он узнал не сразу. Показалось: лежит на лавке какой-то незнакомый богатырь. Лицо в крови и грязи…
Узнал, когда Илюха открыл глаза:
– Батя… – прошептал он. – Моров…
– Ну-ка тихо всем! – рявкнул Духарев, наклонился: – Что, сын, что случилось?
– Моров… Враги… Не удержал…
Духарев покосился на Сладу.
Та приподняла голову Ильи, поднесла ко рту чашу, напоила осторожно и умело: Илья даже не поперхнулся. Потом кивнула мужу: спрашивай.
От сердца отлегло. Значит, опасности для Илюхиной жизни нет.
– Тати напали… Две сотни… Привел Свардиг… По наущению Семирада…
И расслабился. Главное сказал.
Семирад. В это Духарев поверил легко. Но Свардиг…
– Точно Свардиг? Сам видел?
– Как тебя. – Слабая улыбка. – Резать меня хотел… Но я – лучше…
– Что – лучше?
– Лучше. Я его сам… зарезал. У меня гривна его… Лиска… Где? Со мной была. Жизнью должен…
Духарев лишь взгляд метнул, как пара отроков сорвалась: искать.
– Голубь…
– Конь твой в порядке, – пробасил кто-то из гриди. – Обиходят.
– Батя… Пошли воев в Моров. – После Сладиного питья Илье стало чуть лучше. Он даже привстать попытался, но княгиня не позволила. – Пошли скоро. Много не надо. Полсотни хватит. Там – лесовики одни остались. Может, успеют наши.
– Равдиг! Ты слышал! – не оборачиваясь, бросил Духарев. – Найди Развая. Пусть возьмет полусотню и двуоконь в Моров! Борзо!
– Да, батько! – И топот нескольких десятков ног.
– А что ж Кулиба, что дружина твоя? – недобро произнес Духарев. – Не управились с лесовиками?
– Не было Кулибы. Разбойников ловить отъехал. С дружиной…
– Со всей? – уточнил Сергей Иванович и, получив ответ, решил: Кулибу надо менять. Или подчинить тому, кто будет управлять Моровом. Вот хоть Илье, когда поправится.
– Больно? – спросил он, заметив, как вдруг напряглось лицо сына.
– Немного. Спина…
– Муж, ты узнал, что хотел? – вмешалась Сладислава.
Духарев кивнул. Главное ясно.
– Несите княжича наверх! – велела княгиня. – Горячую воду туда и чистые полотенца.
Привели Лиску. Тоже – в грязи и в крови, как и Илья.
Испуганную и какую-то съёжившуюся. Сергей Иванович помнил ее другой.
– Ты ранена? – спросил он как можно мягче.
Помотала головой.
– Господин… Как княжич?
– Всё хорошо с ним. Есть хочешь?
– Больше пить, господин.
– Горячего молока! Быстро! Крещеная?
– Да, господин.
– Имя?
– Елисавета, господин!
– Марфа! – окликнул Духарев женину доверенную холопку. – Поди сюда! Баня, как? Топлена?
– Да, господин, – поклонилась холопка.
– Хорошо. Елисавета, пойдешь с ней. Помоешься, переоденешься в сухое. Тебе дадут, что нужно… Не торопись, молоко допей! Потом – ко мне в горницу. Марфа! Еды ко мне наверх горячей, меду. – И Лиске: – У меня поешь. И расскажешь, что было. Иди в баню, а то продрогла совсем.
"Значит, Семирад, – размышлял Сергей Иванович, поднимаясь по лестнице. – Это гадина известная. Кстати, не он ли и в Константинополе воду мутит? Может быть, может быть… И Свардиг. Вот уж на кого бы не подумал. Хотя понять можно". После смерти сына у Свардига в башке точно что-то повернулось. Живые обрубки, которые он сотворил из пленных ляхов… Один почти полгода прожил у Свардига в доме. Такое даже для нурмана ненормально, а уж для варяга…
Как же Илье удалось с ним справиться? Он сказал: зарезал. Значит, не стрелой убил…
Сергей Иванович был всерьёз заинтригован. Сдвинулась у Свардига крыша или нет, но воином он всё равно оставался элитным. Таким, что и в лучшие годы Духареву пришлось бы попотеть, чтоб с таким справиться. А уж безногому Илье…
На страже у дверей кабинета уже стоял дружинник из отроков постарше. Равдиг распорядился. У него всё четко. Раз напали на Моров, значит, кто-то объявил Духареву войну. Значит – военное положение. Следовательно, стража теперь не только у дверей и ворот, но и в самом тереме. Так сам Сергей Иванович завел когда-то, так будет и впредь.
Духарев махнул рукой открывшему дверь отроку и прошел мимо, туда, где Слада устроила "лазарет для своих". Узнать, как там Илья…
Сын, уже разоблаченный и чистый, лежал на животе посреди жарко натопленной комнаты, а Сладислава легонько тыкала серебряной иголочкой ему в крестец.
Синяков на парне было изрядно, но опасных ран Духарев не увидел. Надо полагать, их и не было.
– Больно здесь? А здесь?
– Нигде не больно, матушка. Сейчас совсем не больно.
– А было?
– Угу. Сильно. Как железом каленым.
– Вот здесь?
– Да. Только внутри.
– А когда я трогаю, чувствуешь?
– Вроде бы да…
– Понятно, – проговорила Слада, пряча иглу в шкатулку. – Нет, ты лежи пока, не шевелись.
– Батя, ты? – не поворачивая головы, спросил Илья.
– Да, сынок.
– Лиску не обижайте. Без нее я бы пропал. Она меня сюда довезла. И до того. Она моим мечом врага убила. Так что вольная она теперь.
– Да уж не обидим твою Лиску. – Сладислава кивнула служанке, чтоб та накрыла Илью простыней.
– И вольную дадим, и одарим, не сомневайся, – пообещал Сергей Иванович. – Ты вот что скажи: как тебе Свардига победить удалось?
– А вот! – В голосе Ильи прозвучала гордость. – Мы одни были. В конюшне. Он пытать меня хотел, да не успел. Я его за ногу схватил, опрокинул и его же ножом глотку вскрыл. Но сначала мудя ему раздавил. Он, пес, оскопить меня хотел, руки отрубить… Вот я ему – такой же ласки. Спасибо тебе, батя!
– Да за что ж? – удивился Духарев. – Меня там не было.
– За слова твои. Что воин – это не ноги, а дух. А дух-то у меня посильней оказался, чем у Свардига, раз его гривна в моей сумке, а не моя – в его. Так, да?
– Всё так. – Духарев положил руку на затылок приемного сына. – Горжусь тобой, Илья Серегеич!
– Погордились – и хватит, – вмешалась Сладислава. – Илья, тебе – отдыхать, а с тобой, муж, мне поговорить надо. Выйдем-ка…
– У него опять те же боли, что раньше были, – озабоченно сообщила Сладислава, когда они вышли. – Думаю, перенапрягся он. Если опять стержень защемило, тогда худо. Но, может…
– Что – может?
– Может, и наоборот, – без особой уверенности продолжала Слада. – У него в последний месяц улучшение было. Небольшое совсем, но было. Я уж надеяться начала…
– А мне не сказала! – укорил Духарев.
– Рано было. А сейчас вообще не знаю, что сказать. Лиска эта, девка, которая с ним приехала. Надо бы ее порасспросить. Хотя сейчас уже не важно.
– А что – важно?
– Подождем, – решительно заявила Сладислава. – Поглядим. Я за Евпраксией послала. Она не помешает.
"Это уж точно", – подумал Сергей Иванович. Лучинка по медицинской части свою свекровь уже обошла. Слада это знала. Но признать вслух – гордость не позволяла.
– Что с Семирадом делать будем?
– Он – враг! – жестко произнес Сергей Иванович. – Он умрет.
– К князю пойдешь?
– Не пойду, – мотнул головой Духарев. – Если не будет доказательств, что нападение на Моров – его рук дело. А их не будет.
– Почему так думаешь?
– Свардиг был главным, я думаю. Он мертв. А и был бы жив, не сказал бы ничего. А смердов Владимир слушать не станет. Он же у нас, сама знаешь, казнить да карать не любит. Скажет: коли виновен, так Бог ему судья. Опять-таки не сам-один Семирад в Киеве. За ним – Путята, а за Путятой – Добрыня.
– Добрыня – друг нам, – напомнила Сладислава. – Это он тебе Моров дал.
– Не скажу, что друг, но не враг это точно, – согласился Духарев. – Но Добрыня – политик. Ему выгодно, чтоб князья-бояре киевские друг против друга ножи точили, а он нас мирил да усмирял.
– Раз так, то он тебе Семирада даже по плечу похлопать не даст, – покачала головой Сладислава. – Может, по торговым делам его попробовать прижать?
Сергей Иванович поглядел на озабоченное лицо жены… И вдруг улыбнулся.
– Ты чего? – удивилась княгиня.
– Какая ты красивая!
Сладислава зарозовела ланитами, будто юная девушка:
– Да ну тебя! Я ж о серьезном!
– И я о серьезном! – возразил Духарев. – Что может быть серьезнее тебя, моя ладо!
Он обнял жену, уткнулся носом в пахнущую лавандой и ладаном макушку:
– Люблю тебя, Сладушка! А о Семираде не думай. По плечу мы его похлопаем. Мечом. Раза два для надежности.
Уверен был в своей силе Сергей Иванович Духарев. И не попусту. Но в данном случае – переоценил. За что поплатится. Позже.
"А ничего так девка, – подумал Духарев, глядя на Лиску. – Кровь с молоком – это как раз про таких". Он попытался вспомнить, брал ее или так и не собрался. Не вспомнил. Да и какая разница.
– Ты ешь, не торопись, – велел Сергей Иванович. – Некуда уже торопиться. Ты в безопасности.
– Благодарствую, господин. – Девка смущалась, взгляда не поднимала, но кушала хорошо.
– Не господин я тебе больше. – Духарев сделал глоток, покатал во рту… Не очень. Значит, на продажу пойдет. Он отставил бокал. – Вольная ты теперь, Елисавета. Сама себе госпожа.
– Да я… Да как же… – Девушка от растерянности уронила ложку… И вдруг соскользнула с лавки, рухнула на колени, обняла сапоги Духарева. – За что, господин мой? В чем я провинилась? Молю богами всеми: не гони! Я всё, что велишь…
И разрыдалась.
Вот ведь дура… увестистая! Сергею Ивановичу пришлось привстать, чтобы поднять ее с пола и усадить на лавку, уже рядом с тобой.
– Глупая, кто же тебя гонит! – проговорил он, утирая рукавом мокрое лицо девушки. – Сын мой за тебя просил. Сказал: жизнью тебе обязан. Значит, и я – тоже.
– Сам просил? – Лицо девушки вспыхнуло от радости. И тут же угасло: – Только ведь по правде не я его спасла, а он меня.
– Ну-ка, ну-ка…
Лиска рискнула глянуть в суровое, иссеченное шрамами и морщинами лицо князя: нет, не сердится. И начала говорить.