От радости и удивления Мишель застыл на месте. Он вглядыватся в лицо жены, все такое же очаровательное, вот только в обрамлявших его волосах цвета воронова крыла появилась седина. Позабыв о подагре, Мишель подбежал к ней, положил Андре на кровать и со страстью заключил ее в объятия, на которые получил теплый ответ. Он поцеловал Жюмель, но поцелуй получился целомудренный, потому что она отвела губы. Не обращая на это внимания, он ласково провел рукой по ее волосам, глядел и не мог наглядеться.
- Жюмель, как я испугался за тебя! - прошептал он. - искал тебя даже в Италии! Я боялся, что Пентадиус убьет тебя, чтобы отомстить за Ульриха.
Ее глаза удивленно расширились.
- Пентадиус? При чем тут Пентадиус?
Мишель выпустил ее из объятий.
- Разве не он похитил тебя? Тогда кто же?
- Никто меня не похищал, - пробормотала Жюмель. - Ты что, не прочел мое письмо?
Мишель не сразу понял ее, а поняв, пошатнулся. Он сделал знак Кристине:
- Уведи детей вниз.
Девушка взяла Андре и, приобняв остальных свободной рукой, подтолкнула их к двери.
- Закрой дверь, - приказал Мишель.
Застыв, он подождал, пока дверь закроется, и подошел к Жюмель. Никаких чувств он не испытывал.
- Объяснись, - коротко бросил он.
Колокола продолжали звонить во всем Салоне. Жюмель не скрывала тревоги, хотя и не впадала в истерику. Видимо, она заранее приготовилась к неизбежному объяснению.
- Мне нечего объяснять. Если ты прочел письмо, то и так все знаешь.
Мишель все еще не хотел верить в то, что услышал.
- Если мы говорим об одном и том же письме, то ты не могла его написать. И ни одна женщина не смогла бы.
- Насчет других не знаю, а я написала.
Это было сказано безо всякой дерзости, даже с некоторым сожалением. Однако этого хватило, чтобы гнев Мишеля, долго сдерживаемый, вырвался наружу. Впервые за всю жизнь он произнес проклятие. Подняв кулак, он изо всей силы ударил им в стену, оставив на обоях отпечатки костяшек пальцев. С потолка посыпалась труха от источенного жучком дерева.
Жюмель испуганно отступила, но глядела уверенно и глаз не опустила.
- Тебе хочется меня побить, - тихо сказала она, - и в глубине души я тебя понимаю. А вот ты меня не понял…
Мишель изо всех сил ухватился за слабый проблеск надежды, который ему почудился в этих словах.
- В твоем письме содержалось какое-то секретное послание? Какой же я дурак! Я должен был сразу это понять. А я остановился на том смысле, что лежал на поверхности. Это я-то, всю жизнь сочинявший стихи с тайным смыслом!
Он понимал всю ошибочность своего толкования, но страстно надеялся, что она его примет.
Жюмель отрицательно покачала головой.
- Нет, в письме нет никакого скрытого смысла. Мне хотелось свободы, мне нужно было вернуть себе достоинство. Потому я и оставила тебя и детей.
- Ни одна женщина не может бросить дом и детей! - закричал Мишель. - Что я тебе сделал, кроме того, что любил тебя? В чем моя вина? Объясни, чтобы я понял, и тогда я не стану тебя наказывать. Но если не сумеешь, то пожалеешь, что родилась на свет.
Мишель был взбешен, но гнев его сдерживали два чувства: глубокая боль, которую он ощущал во всей полноте, и ощущение, что он столкнулся с чем-то таким, что невозможно понять, не имея ключа. Это было похоже на книгу "Аrbor Mirabilis". Во времена конфликта с Магдаленой из этих двух чувств он испытывал только первое. Видимо, чтобы возникло второе, надо было постареть и обрести мудрость.
Жюмель скрестила руки на груди и заговорила тихо, с трудом подбирая слова:
- Было время, когда ты окружал меня вниманием и тебя переполняло чувство. Ты даже хотел соединиться со мной в одно целое в том обряде, названия которому я не помню. Ты посвятил меня в свои исследования. Но я никогда не была сама собой. Для тебя я была Анна Понсард - любовница, Анна Понсард - жена, Анна Понсард - мать, Анна Понсард - сообщница, но никогда - просто Анна Понсард. Понимаешь?
Мишель широко раскрыл глаза.
- Нет, не понимаю. Объясни.
Она вздохнула. Было видно, что она силится говорить как можно яснее.
- Все роли, которые я играла в жизни, были связаны с тобой. И твое суждение обо мне всегда зависело от того, насколько я с ними справлялась. Твою любовь я получала взамен своей покорности. Многим женщинам этого хватило бы, но у меня был и другой опыт.
- Ты явилась с улицы, из борделя! - сказал Мишель, пряча за злостью полную растерянность.
Жюмель ни капельки не обиделась.
- Верно. Годами я отдавалась мужчинам, которые потом исчезали. Они расплачивались и уходили. Никто из них не претендовал на меня после того, как их обслужили. И я, если вдуматься, должна им быть за это благодарной. Я помню состояние своей души, а не тех случайных людей, что вереницей проходили мимо моих дверей. Когда они уходили, я снова была Жюмель. А с тобой я день и ночь мадам де Нотрдам.
Эту чудовищно аморальную тираду Жюмель выпалила на одном дыхании. Мишеля вновь охватил гнев. Хромая, он двинулся на жену, которая в испуге отстранилась, оказавшись в углу комнаты, и уставил на нее палец.
- Моя беда в том, что я женился на потаскушках и жалел их! - заорал он.
Но, сообразив, что таким образом он проклинает и Магдалену, быстро осекся.
- Ты бросила не только меня, ты бросила детей. Ты отдаешь себе отчет, что ты бесчеловечная мать?
Жюмель впервые опустила голову.
- Разлука с детьми далась мне тяжело. Пока я пряталась в доме у сестры…
- У сестры?
- Да, а где, ты думал, я была? Все это время я оставалась здесь, в Салоне.
Жюмель снова подняла голову.
- Разлука с детьми - это страшно. Я вернулась только из-за них. Но я не хочу быть приложением ни к тебе, ни к детям. Материнство - огромная радость, но оно не может быть обязанностью.
Мишель был так ошеломлен, что у него подкосились ноги и он рухнул на постель. Ему казалось, что он бредит или видит кошмарный сон. С трудом собрался он с мыслями, чтобы ответить. А собравшись, нашел ответ, расплывчатый и явно неудовлетворительный.
- Ты произносишь гадости, которые тебе диктует демон! Он, должно быть, вселился в твое тело и исказил разум. Роль мужчины и женщины определил Господь. Материнство - твое предназначение от природы. Если ты от него отказываешься, ты не женщина. Ты - исчадие ада!
Жюмель побледнела. Но глаза ее, прекрасные, как никогда, горели, и ни страха, ни бесстыдства в них не было. В них светился только ум, вынужденный обороняться.
- Если бы я заявила, что отцовство - предназначение мужчины, меня подняли бы на смех. Но к женщине отношение другое. Без материнства она вообще не существует. Но самое интересное - это то, что она не существует, даже если у нее есть дети.
Жюмель стиснула руки.
- Мишель, ты же сам учил меня, что мужчина и женщина дополняют друг друга и что вместе они составляют непобедимую силу. Как же мы можем друг друга дополнять, если живем в разных измерениях? Наши отношения можно вернуть, но на основе дружбы, которая рождается раньше любви и есть один из вариантов любви. И материнство может возродиться, если основой будет та же дружба. Подумай об этом. Наше счастье так близко - рукой подать.
Мишель не мог найти достойного ответа, кроме проклятия или насилия, и выбрал второе. Пододвинувшись к краю кровати, он начал отстегивать ремень.
- Раздевайся.
- Зачем? Ты хочешь меня изнасиловать?
За показным безразличием Жюмель чувствовался страх.
- Нет. Надо бы, но я стар и болен. Я тебя просто выдеру. Давно надо было это сделать. Побью до крови, но это лучше костра, которого ты заслужила.
- Когда ты собираешься вздуть мужчину, ты же не заставляешь его раздеваться? Согласись, что мое унижение доставит тебе удовольствие.
Мишеля это наблюдение поразило. Он застыл в нерешительности, потом встал на ноги. Ремень он держал в руке.
- Ладно, побью в одежде. Но не думай, что будет намного легче.
Жюмель согнулась, прислонившись к стене, нагнула голову и закрыла ее руками, чтобы защитить лицо. Мишель раскрутил ремень пряжкой наружу, потом передумал и взял пряжку в руку. Замахнувшись, он разжал пальцы, выронил ремень и снова упал на край кровати.
- Не могу, - прошептал он.
- Почему? - спросила Жюмель, все еще скорчившись возле стены.
- Потому что я люблю тебя.
Жюмель выпрямилась и быстро обернулась к нему. Черные волосы взметнулись кверху, упав на спину, и стали видны сияющие глаза и нежная улыбка.
- И я люблю тебя.
Взволнованный Мишель протянул руки. Вдруг снизу раздались оглушительные удары в дверь.
- Откройте! Откройте немедленно!
Мишель вернулся к действительности. Колокола продолжали звонить, шум на улице нарастал.
- Откройте! - кричали снизу. - Откройте, или мы вышибем дверь!
Мишель побледнел. Он быстро приласкал Жюмель, получив в ответ сияющую улыбку.
- Возьми детей и забаррикадируйся с ними у меня в кабинете. В углу там есть арбалет и старая шпага. На столе лежит кольцо в виде змеи, оно нам очень пригодится. Я вернусь, как смогу.
Мишель вышел из комнаты и спустился по лестнице со всей скоростью, какую позволяли больные ноги. Уходя из дома, Триполи не забыл закрыть дверь. Но на засов ее не закрыли, и теперь косяки ходуном ходили от ударов.
Мишель вздохнул и поднял защелку. Дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стенку. Перед ним оказалась маленькая, пышущая гневом толпа, вооруженная пиками. Впереди всех, сжимая древко копья, стоял мельник Лассаль, вчерашний друг.
После секундного замешательства Лассаль уставил копье в грудь Мишеля.
- Доктор Нотрдам, - крикнул он, - полчаса назад из вашего дома вышел ведомый еретик! Вы друг и заступник гугенотов, которые убили нашего короля! Оправдайтесь, если сможете!
Мишеля охватила такая паника, что он не знал, что ответить. Понимая, что никакие слова здесь не помогут, он пробормотал:
- Этьен, вы меня знаете. Я не гугенот.
- Лжете! - заорал мельник и повернулся к толпе: - Этот человек лжет!
- Лжет! - подхватила толпа. - Смерть ему! Смерть ему!
Мишель закрыл глаза, не в силах даже подумать о чем-нибудь. Однако в этот миг послышалось громкое цоканье копыт по мостовой.
- Вы что творите, канальи? - послышался властный, раскатистый голос. - Горе вам, если хоть пальцем тронете доктора Нотрдама! Я убью первого же, кто прикоснется к его шляпе!
Мишель приподнял веки и увидел барона де ла Гарда, со шпагой наголо, и с ним еще всадников, среди которых был Марк Паламед, первый консул Салона.
Толпа отшатнулась и отступила. Мельник попытался удрать, но двое солдат из свиты барона его поймали и схватили за руки. Один из них вывернул ему кисть, и копье выпало из руки. Другой надавал затрещин.
Толпа рассыпалась. Барон и первый консул подъехали к дому.
- Все в порядке, Мишель? - спросил де ла Гард.
- Да, Пулен. Большое спасибо.
- Закройтесь накрепко в доме и сегодня никуда не выходите.
Барон указал на небо.
- Я читал вашу брошюру о комете, которая прилетит в сентябре, и о бедах, что она принесет. На этот раз вы погрешили оптимизмом: гражданская война уже началась.
ПОД ЗНАКОМ БЕЛОЙ ЛОШАДИ
Падре Михаэлиса поразил праздничный вид Салона, в то время как вся Франция была в трауре. Улицы посыпали песком и устлали пахучими травами. Со стен домов свешивались цветочные гирлянды и полотнища с вышитыми на них французскими лилиями и савойскими крестами. Кортеж, который вез сестру Генриха II Маргариту де Берри к мужу, Филиберу Савойскому, с трудом продвигался сквозь восторженную, хотя и тихую толпу. Стоял декабрь, и, после засушливого лета и осени 1559 года, по небу неслись облака, и дул ледяной, пронизывающий ветер.
Падре Михаэлис повернулся к кардиналу Алессандро Фарнезе, разделявшему с ним темную, без опознавательных знаков, карету, которая, поскрипывая, в арьергарде элегантных экипажей придворных, везла их к замку Эмпери.
- Если бы не герцогиня де Берри, одетая в черное с головы до ног, и не приказ толпе соблюдать тишину, никто и не догадался бы, что Франция оплакивает своего короля.
Кардинал тонко улыбнулся.
- Ну, теперь у вас другой король, Франциск Второй. Он еще ребенок, но имеет право на трон, даже если гугеноты и оспаривают это право.
- Гугеноты выступают не против него, а в пользу истинного короля.
Улыбка Алессандро Фарнезе стала шире и обрела саркастический оттенок.
- Ну же, произнесите имя, тем более что мы оба его знаем.
Падре Михаэлис раздраженно поджат губы.
- Если мы оба его знаем, то нет нужды его произносить.
- Вы, иезуиты, всегда осторожны, верно?
Алессандро Фарнезе расхохотался.
- Ладно, его назову я. Сейчас во Франции правит кардинал де Лорена, покровитель Гизов. Подозреваю, что орден иезуитов против этого не возражает. Или я ошибаюсь?
Теперь пришла очередь падре Михаэлиса улыбаться.
- Это правда. Мы не возражаем.
Он сразу же снова стал серьезен.
- Меня беспокоит то, что кардинал собирается все траты на мирный договор в Шато-Камбрезис переложить на младшее дворянство. Именно среди младшего дворянства гугеноты и вербуют своих сторонников. Вооруженные конфликты уже вспыхнули в разных районах Франции. Если малая аристократия повернется к реформатам, вся страна рискует превратиться в поле сражения.
- Совершенно верно, - ответил Алессандро Фарнезе.
Он хотел еще что-то сказать, но тут сильный толчок возвестил о том, что экипаж прибыл на место. Кардинал выглянул в окно и сразу же отпрянул внутрь кареты.
- Эммануэле Филиберто уже в ложе на помосте, в окружении консулов. Я не хочу, чтобы меня узнали, здесь вам проще. Посмотрите-ка сами.
Михаэлис послушно высунул голову и тут же, с гримасой на лице, снова откинулся на сиденье.
- Что за дурновкусица! - воскликнул он. - Они оставили висеть на соседней улице трупы четверых гугенотов. Есть риск, что герцогиня их увидит.
- И здесь тоже истребляют гугенотов? Это хороший признак.
- Парламент Экса выполняет свой долг и уже арестовал многих реформатов. В Салоне отловили только мелкую рыбешку. В ложе сидит Марк Паламед, первый консул. Его подозревают в кальвинизме, а его брат Антуан Паламед, по прозванию Триполи, скрывается.
- То, что гугеноты вынуждены скрываться, тоже хороший признак.
Михаэлис нахмурился.
- На первый взгляд - да. Жаль только, что тут мы имеем дело с попустительством. Граф Танде, правитель Прованса, палец о палец не ударил, чтобы схватить тех, кого разыскивают. Подозреваю, что в данный момент Триполи спокойно скачет в Нант, где реформаты созывают свои генеральные штаты.
- Вам и это известно? - восхищенно прошептал кардинал Фарнезе. - Я полагал, что секретными сведениями располагают только силы полиции.
Михаэлис сложил губы трубочкой.
- Вы забываете, что мы вездесущи и у нас есть штат мирских осведомителей. А я являюсь провинциалом Парижа и Северной Франции. Моих ушей достигают все исповеди и доносы.
Колокола Салона сменили погребальный звон на праздничный. По толпе, молчавшей до сей поры по причине траура, прошел гул.
- Ну вот, - сказал кардинал. - Церемония началась. Выйдите посмотрите, а потом расскажете.
Михаэлис спрыгнул на землю и смешался с толпой, которую солдаты из эскорта безуспешно пытались удержать по краям улицы. Отсюда, с возвышения, был хорошо виден медленно и важно движущийся кортеж: десятки экипажей, сверкающие яркими нарядами пажи, фрейлины и придворные. С ними шло местное население, от честных работяг до девочек из борделя и грузчиков, собиравшихся воспользоваться случаем и выпить на дармовщинку. Но больше всех было батраков из окрестных деревень. Целая армия ребятишек бежала за экипажами и развлекалась тем, что кидалась песком, часто добираясь и до более глубокого слоя уличной грязи.
Михаэлис увидел, как Маргарита, вся в черном, направилась навстречу герцогу Савойскому в белых одеждах. Она была высока ростом и горбата, он - почти карлик. И все же впечатление от встречи супругов, ставших супругами по статье мирного договора, было так сильно, что почти все женщины плакали, а мужчины еле скрывали волнение.
Но прежде чем они встретились, между ними появился человек в квадратной шапочке, с длинной седой бородой. В руке он держал какой-то листок.
Михаэлис обернулся к стоящему рядом парню в переднике мясника и спросил:
- Кто это?
- Это Нострадамус, великий пророк! - с воодушевлением ответил парень. - Он написал поздравление, которое начертано на стенах, видите? "Sanguine Trojano, Trojana stripe…" Это означает: "Троянской крови, троянского рода, станет королевой по велению Венеры…" Как вам известно, наш королевский дом по прямой линии происходит от Франка, сына Гектора Троянского.
- Ну да, ну да… - рассеянно пробормотал Михаэлис.
Нострадамус начал читать торжественную речь, в которой толпа не поняла ни слова. Иезуит воспользовался моментом, чтобы разглядеть своего врага. Он не виделся с ним с самого придворного обеда. Мишель де Нотрдам был чуть ниже среднего роста и выглядел старше своих лет. Может, так казалось из-за длииной, совершенно седой бороды, покрывавшей всю грудь. Его крепко сбитое тело окутывал черный плащ, куртка и панталоны тоже были черные.
Внешность ничем не примечательная. Единственное, что бросалось в глаза в его облике, - это необычайно красный цвет лица и особенно носа. С такого расстояния судить было трудно, но он показался Михаэлису скорее изрядным любителем выпить, чем провидцем и аскетом.
Пока Нострадамус читал приветствие, супруги исподтишка наблюдали друг за другом, похоже, без особого энтузиазма. Михаэлис поискал глазами мясника.
- А вы уверены, что он пророк? Он больше похож на пьяницу.
Тот возмутился:
- Сударь… простите, я хотел сказать - падре… доктор Нострадамус известен во всем мире своими предсказаниями. Он даже был принят при дворе королевы. Говорят, он предсказал ее троим сыновьям, что править будут все трое. А это значит, что двое из них умрут молодыми.
- Ну, это еще неизвестно, - улыбнулся Михаэлис.
- Даю руку на отсечение, что так оно и будет. Нострадамус никогда не ошибается.
- Вижу, что в Салоне он пользуется большим уважением.
- Да, но не все к нему так относятся. Некоторые подозревают, что он гугенот. Но это неправда. Он всегда ходит к мессе и щедро раздает милостыню. Гугеноты так себя не ведут. Многие из них поклоняются Магомету, и почти все, притворяясь, что молятся, проклинают Господа. Да еще к тому же кровосмесительно совокупляются.
- Это правда, - согласился Михаэлис.
Потом ни с того ни с сего спросил:
- Не знаете, где гостиница "Белая Лошадь"?
- О, это недалеко.
Мясник указал на боковую улицу, вдоль которой висели останки повешенных.
- Пойдете вниз, потом свернете налево.
- Спасибо.
Падре Михаэлис бросил последний взгляд на помост. Нострадамус кончил читать приветствие и исчез непонятно куда. Теперь говорил Марк Паламед, который громовым голосом изрекал банальности. Жених с невестой с подозрением наблюдали друг за другом.
Михаэлис вернулся в экипаж.