Михаэлис снова вздрогнул. Поверить в такую удачу было трудно. Теперь уже двоих необходимых людей он нашел за одним столом с собой. Если бы он оставался доминиканцем, он расценил бы это как перст судьбы. Но он был иезуитом и поэтому отнесся к счастливому совпадению просто как к милости Божьей. В обоих случаях речь шла просто о стечении обстоятельств.
Теперь нужно было время, чтобы выработать план действий. Он обернулся к Джулии:
- Почему же тогда Габриэле Симеони отправился на военную службу? Обычно свой патриотизм приберегают для родной страны, а не для той, что служит пристанищем.
Джулия согласилась:
- Я понимаю, что вы имеете в виду. Дело в том, что родина Габриэле, Флоренция, принесла ему одни разочарования. Теперь он француз в полном смысле слова. Но он записался в королевское войско вовсе не по этой причине.
- По какой же, если не секрет?
- По причине страсти Екатерины Медичи к древностям. Это кажется странным, но это так. Возле Вольпиано есть одна римская гробница, которая очень интересует королеву. Габриэле отправился с нашим войском в Италию не для того, чтобы воевать. Он должен вскрыть гробницу. А дальше я ничего не знаю, и пожалуйста, не спрашивайте меня.
Михаэлис нашел объяснение весьма странным, но понял, что Джулия не сможет сообщить деталей. Да и не до того ему сейчас было. Он отпил глоток вина и повернулся к Карнесекки:
- Вы носите рясу, но непонятной принадлежности. Вы священник?
Карнесекки улыбнулся.
- О, даже более того. Вернее, был. А потом инквизиция сочла нужным лишить меня всех отличий.
Он произнес эти слова просто, словно речь шла о событии абсолютно банальном.
Михаэлис нахмурил брови. Он был в курсе случившегося, но виду подавать не хотел.
- Инквизиция Франции?
- Нет, римская, во главе с самым фанатичным из моих врагов, братом Микеле Гизлери. Успокойтесь: с меня сняли обвинения. За меня заступились кардинал Хуан Альварес из Толедо, Козимо Медичи и сам Папа Юлий Третий.
- Интересно, - пробормотал Михаэлис.
Он пальцами оторвал кусочек крылышка куропатки, отправил его в рот и начал рассеянно жевать, обдумывая свои сложные комбинации. Одна деталь не вписывалась. Он попросил разъяснения:
- Падре Карнесекки… я ведь могу называть вас падре? Если среди ваших друзей Козимо Медичи, то как вы оказались здесь? Известно, что королева враждебно относится к Козимо и благоволит к флорентинцам, восставшим против его диктатуры.
Карнесекки кивнул.
- Все это так, но я близкий друг Франсуа Оливье, главного придворного канцлера. Вон он, у торца стола, элегантный брюнет с длинными усами. Примите также во внимание, что нынче власть Козимо Медичи над Тосканой не вызывает споров. Он покорил Сиену, и пока достаточно. Флорентийские эмигранты вправе рассчитывать если не на конкретную поддержку, то на симпатию.
Михаэлис понял и больше спрашивать не стал. Он получил все интересовавшие его сведения. Теперь можно было внимательно разглядеть королеву и сидящего с ней рядом человека с бородой. Редкостную некрасивость Екатерины Медичи еще больше подчеркивали выпученные глаза. Иезуит всего раз видел Диану де Пуатье, но легко догадался, почему Генрих II предпочел ее Екатерине. И дело было не столько в чертах лица, сколько в манере себя держать. Хотя Диане уже перевалило за пятьдесят, в каждом ее жесте сквозила соблазнительность. К тому же ее голос, звучный, с легкой хрипотцой, безошибочно воздействовал на мужчин и гораздо сильнее, чем ее красота.
Между тем настало время рыбных блюд: внесли лавраков, золотых рыбок и камбалу. Наиболее прожорливые из гостей спешили скорее разделаться с мясом, чтобы не пропустить рыбу. Все были уже достаточно навеселе. Во времена Франциска I в этот момент мужская часть стола, как правило, начинала распускать руки и заигрывать с женщинами, забавляясь их возмущенным повизгиванием, которое отнюдь не означало недовольства. Теперь же вся сложная игра соблазна и кокетства сосредоточилась во взглядах, перешептываниях и смущенно-зазывных улыбках. Жизнь продолжалась и под скипетром Генриха II, только желание, чтобы получить законное гражданство, теперь маскировалось под добродетель.
Падре Михаэлис наклонился к Джулии. Он вполне оценил ее красоту, но не делал никаких далеко идущих планов. Отказ от земных радостей был для него хоть и мучителен, но окончателен.
- Я полагаю, ваш друг Симеони знаком с Нострадамусом?
- Да, они очень дружны. Я тоже с ним знакома, хотя и бегло. Думаю, он меня позабыл. Он пару раз посмотрел в мою сторону, но не думаю, чтобы узнал.
- Что он за человек?
Джулия развела руками.
- Я не настолько близко с ним знакома, чтобы судить. Несколько лет назад он не казался мне таким уверенным в себе. Он был рассудочен и осторожен, как и всякий обращенный еврей. А теперь, если бы не его академическое одеяние, я бы приняла его за особу королевской крови.
Мишель де Нотрдам и вправду чувствовал себя рядом с королевой весьма вольготно. Он редко первый обращался к ней, но когда Екатерина задавала ему какой-нибудь вопрос, он отвечал сдержанно и непринужденно. Выглядел он серьезным, задумчивым и чуть-чуть грустным. Михаэлис заметил также, что шевелюра пророка сохранила цвет воронова крыла, а вот в бороде серебрились седые пряди.
Джулия продолжала:
- Он обращается с Екатериной Медичи слишком свободно. Со стороны любого другого она сочла бы такую фамильярность наглостью. Она долго уговаривала его, прежде чем залучила ко двору. Получив приглашение, он приехал в Париж, а потом еще месяц заставил себя ждать, ссылаясь на подагру.
Карнесекки отрицательно покачал головой.
- Дело было не совсем так. У меня сведения из первых рук, от Франсуа Оливье: еще в день прибытия Нострадамуса тайно привезли сюда, в Сен-Жермен. Он навещает Екатерину почти каждый вечер. Вот почему у них такие доверительные отношения.
- У всякой таинственности есть мотивы, - прокомментировал Михаэлис. - О чем же они беседовали по вечерам?
- О сыновьях королевы, - уверенно ответил Карнесекки. - Нострадамус сказал ей, что царствовать будут все трое. Понимаете, что это означает?
- Конечно.
- А я не понимаю, - возразила Джулия. - Объясните, пожалуйста.
Карнесекки решительно взмахнул рукой.
- Если будут царствовать все трое, значит, двое из них умрут молодыми.
Взгляд Михаэлиса скользнул по детям, сидящим на углу стола. Им явно было тяжело находиться здесь так поздно. Есть им уже не хотелось, и, чтобы скоротать время, они кидались кусочками рыбы.
А рыба, запеченная в ароматическом уксусе, была великолепна. Михаэлис взял себе кусочек: вкусный запах разбередил остатки аппетита. Проглотив, он спросил Карнесекки:
- Вы знаете, на чем основаны пророчества Нострадамуса? Только не говорите, что на астрологии. Астрологический прогноз не в силах предсказать смерть человека.
- Не спрашивайте меня об этом. Думаю, судьба каждого из нас уже начертана и Господь знает ее в деталях. Тот, кто хочет узнать свою судьбу, должен обратиться к Богу, а не к звездам.
Падре Михаэлис не удержался и бросил на Карнесекки злобный взгляд, которого тот, по счастью, не заметил. Джулия сказала:
- Мне известен метод Нострадамуса. Астрология тут ни при чем. Габриэле считает, что он слабый астролог и плохо смыслит в расчетах. Свои пророчества он получает магическими средствами.
Михаэлис взглянул на нее с интересом.
- Естественная магия?
- Нет, магия ритуальная. Думаю, он предсказал судьбу сыновей королевы, пользуясь магией зеркал. Он также практикует геомантию и искусство древних египтян. Он был любимым учеником Ульриха из Майнца.
- А кто такой Ульрих из Майнца? Я никогда не слышал этого имени.
- Может, для вас это и к лучшему. Ульрих… - начала объяснять Джулия, но тут же осеклась.
Екатерина Медичи резко встала, собираясь покинуть трапезу. Все гости тоже поднялись и поклоном приветствовали королеву. Она вышла, за ней принцы, камергеры, пажи и придворные.
Все еще не успели сесть на места, как Михаэлис увидел, что Нострадамус обошел стол и с улыбкой движется к Джулии. Он слегка прихрамывал, и каждый шаг вызывал у него гримасу. Михаэлис внимательно к нему пригляделся. Нострадамус был среднего роста, пухлое и симпатичное лицо его казалось строгим только из-за длинной, с проседью, бороды. Серые глаза смотрели с искренней добротой и чуть грустно, хотя, может, он просто так улыбался. В руке он держал квадратную шапочку, которую, согласно этикету, не снимал за столом. На нем была длинная черная тога, как и подобало профессору и ученому мужу.
Нострадамус остановился перед Джулией.
- Наверное, вы меня не помните, но я вас не забыл. Я знаю, как вас любит мой друг Симеони. Я еще во время обеда вас заметил, но не мог подойти поздороваться.
Михаэлис заметил, как Джулия все ниже опускает голову.
- Господин де Нотрдам, вы поистине великодушны. В прошлом я немало помогала моей матери делать вам зло. Теперь я прошу у вас прощения и от ее имени тоже.
- Вы не должны просить у меня прощения. Трагический конец вашей матери искупил любую ее вину. Что же касается вас, то вы были тогда наивны, да, впрочем, и теперь тоже. Кроме того, вас любит близкий мне человек, и мне этого достаточно, чтобы относиться к вам по-дружески.
Услышав такие слова, Михаэлис вдруг обнаружил, что его охватывает чувство, которого он никак не ожидал. Он ревновал к Симеони и, может быть, даже к Нострадамусу. В мозгу неожиданно вспыхнуло подозрение, что обаяние Джулии задело его больше, чем следовало. Он в ярости отогнал эти мысли, досадуя на себя за то, что поддался им. Единственным истинным чувством он считал равнодушие, но именно его-то и не хватало.
Чтобы отвлечься, он повел себя слегка развязно.
- Мадемуазель, не хотите ли представить меня доктору Нотрдаму? - сказал он, подходя. - Я много о нем слышал и буду рад познакомиться.
Слегка опешив, Джулия кивнула.
- Это падре…
- Падре Себастьян Михаэлис из ордена Иисуса, - уточнил он.
Нострадамус внимательно на него взглянул.
- Иезуит? Вот так так! Вы - первый иезуит, которого я встретил. Однако я слышал, что ваш орден собирается перевернуть всю церковь вверх дном.
Михаэлис подыскивал слова для ответа, как вдруг Джулия глухо вскрикнула:
- Господи боже!
Она в ужасе указала на кусок хлеба, который оставила на столе. Он весь переливался от черных, блестящих скарабеев. Карнесекки отпрянул от стола. Элен д'Ильер упала в обморок и повисла на руках прелата-сердцееда, который, пользуясь отсутствием королевы, принялся жадными руками расшнуровывать ей корсет.
Нострадамус взглянул на Михаэлиса, и глаза его стали жесткими. Джулия прижалась к его руке, словно пытаясь предотвратить вспышку гнева.
- Это не он, - быстро шепнула она. - Вы упомянули Ульриха из Майнца.
Они обменялись понимающими взглядами, и пророк, прихрамывая, удалился. А тем временем дамы, кавалеры и слуги сбегались, чтобы собственными глазами посмотреть на пугающее чудо.
РИМСКАЯ ГРОБНИЦА
- Пытать женщин всегда неприятно, - с притворным сожалением заявил правитель Прованса Клод Танде, посасывая гипокрас с ароматом апельсиновых корочек, которым его угостил Мишель.
Жюмель остановилась на пороге с подносом в руках и бросила на гостя враждебный взгляд.
- Если вам это так неприятно, зачем тогда пытаете?
За него ответил Мишель, правда без особой убежденности в голосе:
- Дорогая, господин граф только придерживается закона. Декрет, изданный в прошлом месяце, предписывает карать смертью за сделанный аборт. Правитель должен исполнять волю короля.
Клод Танде пылко закивал головой, встряхивая черной шевелюрой, начавшей седеть с висков.
- Это так, мадам. Скажу вам, что женщины еще пользуются преимуществами: их просто вешают, и все. Вот вы бы побывали на пытке какого-нибудь еретика в Париже. Я одну видел года три назад, после Пасхи. Сначала раскаленные щипцы, потом перебитые молотом суставы, а потом и колесо. Здесь, в провинции, правосудие слишком кротко и милосердно.
Жюмель вышла, не говоря ни слова, но глаза выдали поднявшуюся тошноту. Мишель почувствовал, что должен поддержать жену:
- Извините, господин граф, но мне кажется, что вам самому отвратительно вешать женщин. А в данном случае казнили девушку девятнадцати лет. Меня там не было, но представляю себе, насколько мучительна была агония.
Мягкое лицо правителя слегка заострилось.
- Детоубийство - это бич, который надо искоренить. Вы себе не представляете, сколько девушек, под предлогом того, что их изнасиловали, или по причине нищеты, избавляются от плода. Их в десятки раз больше, чем ведьм, однако до прошлого года ведьм отправляли на костер, а этих миловали. Так что февральский эдикт тысяча пятьсот пятьдесят шестого года - чистейший акт правосудия.
- Да, но возраст…
- Инквизиция передает в наши руки подростков, обвиненных в ереси. Не вижу причин проявлять милосердие к женщинам.
В атмосфере гостиной, несмотря на выглянувшее солнышко, сверкающий снег и веселые сосульки за окном, повисла тяжесть. Мишель попытался выправить дело, налив гостю еще гипокраса.
- Что скажете о моем напитке? - спросил он. - Традиционной корице я предпочитаю аромат апельсина.
- Необыкновенно вкусно, - отозвался граф, с сожалением отрывая губы от бокала. - Судя по этому эликсиру, вы прирожденный алхимик. Скоро получите жидкое золото, как Денис Захария при наваррском дворе.
Мишель не смог сдержать дрожи.
- Я слышал эту историю. Что, так и было на самом деле?
- Кажется, что так. И Захарии удалось получить не только жидкое золото, способное исцелить любой недуг, но и добиться трансмутации слитков свинца в слитки золота. И это ужасно.
- Почему?
- Потому что Жанна д'Альбре гугенотка и принадлежит к партии кальвинистов. До сих пор она довольствовалась скромными ресурсами Наваррского королевства. Представьте себе, что будет, если гугеноты во всей Франции получат неисчерпаемый источник золота.
Тут в комнату вошла Жюмель. Усевшись в кресло, она вытянула ноги, что противоречило приличиям, но вполне оправдывалось ее большим животом. Они с Мишелем решили назвать будущего ребенка Шарлем или Шарлоттой, в зависимости от того, родится мальчик или девочка.
- Если бы золото можно было получать просто так, оно потеряло бы всякую ценность, вы не находите?
Граф Танде посмотрел на нее с удивлением. То, что женщина как ни в чем не бывало устроилась рядом с беседующими мужчинами, было само по себе неприлично. Но она еще и встревала в разговор, что просто не лезло ни в какие ворота. Может, правитель и задал себе вопрос, а не откланяться ли и не уйти ли прочь из этого дома. Однако на деле он улыбнулся и сказал:
- Меткое наблюдение. Доктор Нотрдам, ваша жена - самая умная женщина в Салоне.
Мишель был доволен:
- Это правда. Она изменила мою жизнь. Без нее я больше не смог бы жить.
Жюмель, ничуть не смущаясь авторитетом гостя, сказала вежливо, но сухо:
- Вы бы и других женщин нашли умными, если бы позволили им говорить.
Выходка была рискованная, но граф Танде уже решил для себя все принимать с юмором.
- Ну, может быть, вы и правы. Женщин, которые хорошо себя ведут, наверное, слушают чаще.
Он взглянул на Мишеля.
- Кстати, о женщинах, которые говорят. Как вы нашли нашу королеву? Вот уже шесть месяцев, как вы вернулись, а до сих пор не открыли мне, о чем же вы беседовали при дворе.
Мишель нахмурился.
- Я уже имел честь объяснить вам, господин граф, что дал слово не разглашать этой тайны. Тем не менее могу вам сообщить, что Екатерина Медичи - особа тревожная и весьма подвержена меланхолии. Она опасается за будущее детей и боится обострения конфликта между католиками и гугенотами. И очень страшится гражданской войны.
- Она впадает в меланхолию потому, что Генрих предпочитает ей Диану де Пуатье?
- Может быть. Конечно, со мной она об этом не говорила. В Париже ходят слухи, что она так и не смирилась со своим положением, хотя оно тянется уже давно. Генрих посещает ее постель, только когда его заставляет Диана, и происходит это три-четыре раза в год. Наверное, это очень унизительно для Екатерины.
- Будь я на месте королевы, я бы тоже завела себе любовника, - бесхитростно заявила Жюмель. - Более того, подозреваю, что любовник у нее есть.
Слегка смешавшись, Мишель коротко рассмеялся.
- Не думаю. Учти, что королева очень добродетельна. Более того, да простит мне граф то, что я скажу: она ужасно некрасива, и больше лицом, чем фигурой.
- При свете на виду лицо, а когда свечи погашены, важно только тело, - сказала Жюмель, словно нарочно стараясь вывести гостя из себя. - И потом, королеве достаточно приказать любому из дворян развлечь ее немного. Кто же осмелится ей отказать?
Тут она явно переборщила. Уже сама по себе должность Клода Танде не позволяла ему слушать подобные вещи. Едва не поперхнувшись, граф быстро допил остаток гипокраса и поднялся.
- Уже поздно, - сказал он. - Мне пора. Благодарю вас за гостеприимство.
Мишель тоже встал.
- Это я благодарен вам за визит. Ваша поддержка так драгоценна для меня и моей семьи. Я знаю, что вы назначили моего брата Бертрана своим оруженосцем. А это еще один мотив для благодарности.
- Бертран мужественный человек, в прошлом году он всеми средствами добивался, чтобы его послали на осаду Вольпиано. Но я не отпустил: мне самому нужны такие люди. Из него получится прекрасный чиновник.
- Не сомневаюсь, - ответил Мишель.
Он подождал, пока Клод Танде распрощается с Жюмель, и проводил его до двери. На улице, под снежными хлопьями, таявшими на лету, правителя ожидали полдюжины всадников и готовый экипаж с предупредительно открытой дверцей.
Мишель закрыл дверь и вернулся в гостиную. Жюмель убирала со стола. При появлении Мишеля она выпрямилась, держа в руке графин.
- Наверное, ты станешь меня упрекать, - сказала она с насмешкой и с вызовом в голосе, - или побьешь, как сделал бы любой добропорядочный муж в Салоне.
Мишель улыбнулся.
- И не подумаю даже. Хотя тебя и следовало бы отшлепать, как девчонку. Но я знаю, что, как только ты встанешь на колени и подставишь мне голый зад, мною овладеют иные желания, не такие безгрешные. Потому я тебя шлепать и не стану.
Лицо Жюмель стало веселым и хитрым.
- И это говорит тот, кто в прошлом году поклялся сделать кое-что триста шестьдесят пять раз. Я не считала, но навскидку - всего десять-двенадцать.
- Но ведь ты сразу забеременела.
- Ну и что? Вот увидишь, все можно. Хоть сейчас. Дети с Кристиной, спальня свободна…
Жюмель свободной рукой ударила себя по лбу.
- О господи! Мы же совсем о нем забыли!
Мишель тоже встрепенулся.
- И правда! Бедный Марк, он ждет уже больше часа!