Продолжая говорить, Меркюрен открыл полотняную сумку и вытащил оттуда склянку. Открыв крышку, он зачерпнул пальцем темную насту с резким запахом и начал втирать ее в израненную спину герцогини. Катерина вскрикнула.
- Сидите спокойно! - прикрикнул он, - Я уже сказал, что вы заслужили худших мук.
- Тогда зачем вы мне помогаете? - хрипло прошептала Катерина.
- У меня на то свои причины. К тому же я дурак и посочувствовал вам.
Руки аптекаря двигались проворно, легкими движениями массируя ей спину.
- Но не думайте, что я оставлю вас на свободе: в Сен-Реми я определю вас в монастырь. Там вы и проведете остаток своих дней в покаянии.
Катерина снова вздрогнула. К этому человеку она испытывала необъяснимую ненависть. Ее возмутило не то, что ее запрут в монастырь, а то, что Меркюрен ей посочувствовал. Она легко сносила чужую ненависть и гнев, но не терпела, когда ее жалели. Она внезапно осознала унизительность своего положения: на коленях у этого человека, вниз головой, с голой спиной и задом, как только что отшлепанная девчонка. Надо было терпеть, если она хотела, чтобы ее вылечили, но за это унижение она ему еще отплатит. Что же до монастыря, то нет такой клетки, из которой предприимчивый человек не смог бы сбежать.
Гнев, охвативший ее, приглушил и боль, и все остальные чувства. Сквозь назойливый шум в ушах до нее донесся внезапный крик Джулии:
- Господи, мы въезжаем в преисподнюю!
Невеселый смешок Меркюрена тоже с трудом пробился сквозь барабанные перепонки герцогини:
- В каком-то смысле вы правы, мадемуазель. Мы и вправду въезжаем в ад. Тела, что плавают по затопленным полям, - это трупы, вымытые водой из кладбищенской земли. С тех пор как идут непрерывные дожди, в окрестностях Экса это обычное зрелище. К счастью, дорога немного приподнята и трупы не попадают нам в колеса.
Аптекарь закончил растирание, положил баночку с мазью обратно в сумку, накрыл герцогиню плащом и помог ей приподняться.
Все тело Катерины горело. На миг она разглядела в окне хмурое небо, по которому неслись низкие темные облака. Внизу, до самой горной цепи на горизонте, простиралась мокрая серая равнина, на которой кое-где возвышались дома, деревья и холмы. В потоках воды плавали беловатые раздутые тела, а иногда и фрагменты тел, то поодиночке, то сбиваясь в чудовищные скопления. Казалось, толпа мертвых тел, повинуясь таинственному зову, неестественно медленно движется к тайному месту встречи.
Катерина оперлась о спинку сиденья и сразу потеряла сознание от нечеловеческой боли.
Неизвестно, сколько времени прошло, пока она пришла в себя. Дождь перестал, бледное солнце закатывалось за край покрытой оливковыми рощами долины. По небу неслись обрывки облаков, подсвеченные по краям красным. Вокруг долины громоздились скалистые горы довольно внушительных размеров, почти все с белыми вершинами.
Катерина пришла в себя сразу, и тут же вернулась боль. Но боль глухая, не идущая ни в какое сравнение с той, что была раньше. У нее хватило присутствия духа не открыть глаза сразу, а из-под полуприкрытых век украдкой рассмотреть внутренность экипажа. Джулия мирно спала напротив нее, а Меркюрен, сидя рядом, любовался в окно вечерним пейзажем.
Вся ненависть к человеку, который видел ее в таком жалком состоянии, вернулась в одночасье. Если бы у нее был кинжал, она бы заколола его, как хозяина дома в Апте. Но оружия под рукой не было, да и нельзя было позволять себе безумные выходки. Герцогиня жалобно застонала.
- Где мы? - спросила она нарочито слабым голосом.
Меркюрен резко обернулся. Красивый, оценила Катерина, мужественный, энергичный, нервный. Она знала, что в эту эпоху многие женщины, лишенные уверенности в себе, предпочитали женоподобных мужчин с мягкими чертами. Но только не она. Ей даже похожий на мертвеца Молинас казался красивым, а Меркюрен был куда привлекательнее. Так что ее ненависть имела достойный объект, и можно было надеяться, что борьба пойдет на равных.
- Мы почти приехали в Сен-Реми, - ответил аптекарь. - Но вы в город не войдете. Монастырь, который вас ожидает, находится за его стенами.
- Монастырь сестер-затворниц, если не ошибаюсь.
Губы Меркюрена скривились в усмешке скорее горькой, чем сардонической.
Не такой я дурак, чтобы поручить вас женщинам. Монахи монастыря Сен Поль де Мансоль скроют вас в потайных подземельях, ибо вы женщина. Среди них немало прекрасных экзорцистов, которые вами займутся. Не воображайте себе, что я собираюсь сделать из вас монахиню…
Боль снова начала сводить тело.
- А моя дочь?
- Займется, чем захочет. Доказательств ее вины нет.
- Да кто вы такой, чтобы выносить приговоры?
- Никто. Но я принадлежу к членам парламента Сен-Реми, и граф Танде, Клод Савойский, - мой друг. А он - правитель и сенешаль Прованса.
Тут Меркюрен немного смягчил голос:
- Ничего, мадам. Считайте, что я спас вам жизнь и к тому же немного облегчил ваши страдания. В Сен Поле обитают любезные и заботливые августинцы. Что до меня, то я буду часто вас навещать и лечить. И не исключено, что в один прекрасный день, если вы одумаетесь и исправитесь, вам вернут свободу.
Катерина чувствовала себя намного лучше. Зрение полностью вернулось, жгучая боль в спине утихла. Похоже, лихорадка тоже отступила, хотя волны озноба еще прокатывались по телу. Она вся сжалась под плащом.
- Не понимаю, зачем вы все это делаете и почему ко мне такой интерес, - пробормотала она.
- Я же уже сказал, что у меня на то свои причины, - загадочно ответил Меркюрен.
Чуть позже двуколка, проехав мимо высокого римского мавзолея, остановилась перед маленькой квадратной колокольней, прилепившейся к монастырской стене. Детали построек тонули в наступающей темноте. Меркюрен критически оглядел герцогиню.
- Вам нельзя выходить в таком виде, вы почти голая. Аббат Ришар вас не примет. Пойду поищу, что бы вам на себя накинуть.
Катерина подождала, пока аптекарь выйдет из повозки, и растолкала Джулию, которая еще спала. Девушка с трудом открыла глаза.
- Мама, как вы себя чувствуете? - сразу спросила она.
- Хорошо, обо мне не беспокойся, - возбужденно прошептала герцогиня, - Послушай, они хотят запереть нас в монастыре. Причем, насколько я поняла, ты сможешь выходить. Стань моими глазами и моими руками и выполняй все, что они тебе прикажут. Поняла?
- Да. Я ведь всегда вас слушалась.
- Молодец. Не знаю, когда смогу дать тебе другие задания, но пока походи по городу, собери сведения о наиболее заметных семьях, приглядись к почтовой службе, постарайся понять, какие у них намерения относительно меня. И как только представится возможность, войди в контакт с епископом Торнабуони. Ясно?
- Ясно. Но где мы находимся?
- В Сен-Реми, на родине Мишеля де Нотрдама, убийцы Диего. Думаю, это не случайно. Всякий раз, каковы бы ни были их планы, наши враги недооценивают мои силы. Нотрдам дорого заплатит за свое преступление.
Джулия смотрела на мать с удивлением и восхищением.
- И в таком состоянии вы уже думаете о мести!
- Месть - самый действенный бальзам.
Из монастыря вышли несколько темных фигур с факелами в руках. Катерина зашептала еще быстрее:
- Перед смертью Диего крикнул: "Я вернусь!" Он имел в виду не себя. Он смотрел на меня, и это был приказ мне. Во мне он и вернется. Я завершу его миссию, чего бы это ни стоило, и сдам инквизиции Испании банду колдунов, к которой принадлежит Нотрдам.
Меркюрен в окружении монахов подошел к экипажу с перекинутой через руку рясой. Когда он уже взялся рукой за дверцу, Катерина прибавила:
- И этот тоже дорого заплатит. Все заплатят.
Боль от ран почти утихла.
БОЙНЯ
- Милости прошу, Нотрдам, - пригласил его войти падре Пьетро Джелидо, эмиссар папского легата в Авиньоне и правая рука Мейнье д'Оппеда среди крестоносцев Люберона.
Он отогнул полог самой большой палатки.
- Господин Пулен еще не пришел, но обед уже на столе.
Мишель, пригревшийся на солнышке, сидя на краю скалы, нехотя поднялся. Стояла еще весна, но жарко было как летом. После опустошительных проливных дождей осени и зимы 1544 года весна 1545-го сулила мягкую погоду и ясное небо. Но отнюдь не мягкий климат царил в лагере, который разбили к югу от Апта люди Антуана Эскалена по прозванию Пулен, барона де ла Гарда, капитана средиземноморских галер.
Мишелю не понадобилось много времени, чтобы понять, что так называемые крестоносцы, набранные бароном, состояли наполовину из искателей приключений, наполовину из мерзавцев и мошенников. Самые известные и свирепые из рыцарей большой дороги явились, чтобы предложить свои шпаги: Вожуен, Лабе, Бодуэн и прочие. Что же до войска, то там всего хватало: от невежественных и фанатичных крестьян до нищих, завербовавшихся с отчаяния, от профессиональных грабителей до алчных бродяг с преступными замыслами в голове. От этих темных личностей немногим отличались раскаявшиеся еретики и неофиты-евреи, озабоченные только тем, как бы оправдаться в глазах инквизиции и властей, как светских, так и церковных. Все остальные шли за деньгами, женщинами, славой, а в патологических случаях - за возможностью насилия.
Мишелю не раз приходилось стыдиться своих однополчан: в ожидании военных действий против вальденсов они грабили местных крестьян. Таким образом, в зоне, опустошенной чумой, прибавилась еще одна беда. Капитан Пулен и вице-легат Тривулько, вместе с Мейнье спонсировавший этот Крестовый поход, давно запланированный церковью, с трудом контролировали ситуацию.
Мишель расценивал свое присутствие в банде как назначенное судьбой или небом наказание, чтобы дать ему возможность очиститься и начать новую жизнь. Воспоминания о Магдалене и детях тяжким грузом давили на сердце и со временем становились все мучительнее. Он делал над собой невероятное усилие, занимаясь своими малодостойными пациентами, страдавшими золотухой, глистами, чесоткой, лихорадкой и легионами паразитов.
В награду за услуги Мишель был единственным волонтером, допущенным к трапезам барона и его офицеров. Их компания, несмотря на вульгарность и грубость, все же выгодно отличалась от войсковой. Пулен так и вовсе был личностью занятной, а сорвиголова Бодуэн, командовавший рекрутами из Сен-Реми, знал городок как свои пять пальцев. С ними Мишель время от времени перекидывался парой слов. Но терпеть остальных, и в особенности кардинала Тривулько с его тупым фанатизмом, Мишелю помогала только вера.
Четырнадцатого апреля 1545 года необыкновенно яркое солнце освещало зеленые вершины Люберона. Сотрапезники собрались в палатке барона де ла Гарда, с нетерпением ожидая хозяина. Когда тот появился, Мишель сразу заметил, что он чем-то взволнован. Он морщил лоб и яростно крутил рукой густые волосы, падавшие на плечи.
Пулен не стал садиться, а остановился в двух шагах от стола.
- Сидите, сидите! - остановил он тех, что поднялись при его появлении. Стащив с головы широкополую шляпу, он бросил ее на стул. Потом объявил: - Друзья, я только что беседовал с гонцом из Экса. Председателю парламента Мейнье наконец удалось сломить сопротивление двора: с сегодняшнего дня мы уполномочены привести в действие Мериндольский эдикт. Выступаем завтра.
В ответ на его слова раздались восторженные возгласы. Мишель почувствовал себя неловко. Он понял, что обед превратился в военный совет, и не знал, как улизнуть.
Барон уселся во главе стола и знаком приказал прислуге внести кушанья.
- Господа, - начал он, - приказ, который нам надлежит выполнить, не из приятных. Его величество король и его высокопреосвященство кардинал Тривулько желают, чтобы после нашего похода от еретиков не осталось и следа. Что же до меня, то мне до чрезвычайности нужны гребцы на галерах. Понимаете, к чему я клоню?
- Выжженная земля, - слегка ошеломленно пробормотал де ла Фон, один из наместников Мейнье.
Барон покачал головой.
- Нет, земля тут ни при чем. Горе тому, кто подожжет посевы или дома.
Взгляд его стал жестким.
- Еретики - вот с кем мы можем делать все, что угодно. Дееспособных мужчин, взятых живыми, пошлем гребцами на галеры, а остальные нам ни к чему и потому заслуживают самой жестокой казни.
- И женщины и дети? - мрачно спросил Лабе.
- Мы говорим о еретиках, - отпарировал Пулен, проскандировав последнее слово. - О служителях демона. Их род должно истребить под корень. Детей мы продадим в рабство. А женщин, думаю, наши священники разрешат отдать солдатам, чтобы те наконец разговелись после многомесячного воздержания. Мы долго держали их подальше от крестьянок-христианок, но не будем же слишком строги к парням, отдающим жизни за благородное дело.
- Определенные нужды суть гуманны и простительны, - благочестиво поддакнул падре Джелидо.
У Мишеля тошнота подкатила к горлу. И в следующий миг он увидел себя самого, как он насиловал Магдалену, заставляя ее очередной раз забеременеть. Он разозлился и попытался отогнать воспоминание, но ничего не получилось. Взволнованный, он поднялся на ноги.
- Господин барон, предмет вашего обсуждения находится в компетенции высшего командования, и меня, простого солдата, касаться не должен. Позвольте мне удалиться.
- Отнюдь, мой друг! Глядите, нам уже принесли лионские сосиски!
Пулен указал на слуг, спешащих к столу с ароматно дымящимися подносами.
- Как полковой врач, вы входите в число моих приближенных. Может быть, вас смутило то, что я сказал?
- Нет, ничуть.
Мишель ненавидел себя за подлость, но у него не было сил противиться большинству. Эти люди худо-бедно, а олицетворяли волю церкви, а падре Джелидо, хоть и внушал ему отвращение, был все же священником.
- Конечно, я не могу сочувствовать нераскаявшимся еретикам, - сказал он тихо.
- Браво, прекрасно сказано. Я знаю, что за этим столом так думают все.
Пулен произнес последние слова намеренно громко, чтобы привлечь внимание офицеров, слишком ретиво атаковавших сосиски.
- Слушайте меня: мы поднимемся с севера, там, где склоны Люберона более обрывисты. Дубы, растущие ниже по склонам, помешают противнику нас обнаружить. Добравшись до форта…
Тут Мишель потерял нить разговора. Его охватило странное лихорадочное состояние, которое сразу отбило и аппетит, и интерес к внешнему миру. Это было очень похоже на то, что он чувствовал после приема ястребиной травы, но вот уже несколько лет, как он ее не употреблял.
В мозгу неожиданно всплыло давнее предупреждение Ульриха: привычка к зелью может спровоцировать его эффект и после длительного перерыва, и тогда принимать еще дозу не нужно. Мишель вздрогнул: если все это верно, то его ожидает жизнь, полная кошмаров и галлюцинаций. И ведь были уже галлюцинации, и не однажды! Он просто отказывался воспринимать ужасную истину.
Нотрдам попытался отрезать кусочек сосиски, плававшей в соусе. Вдруг зрение его померкло, и он с ужасом обнаружил, что перенесся в пространство Абразакса, где все времена перепутаны. Застольный шум стих, и послышался знакомый гулкий шепот. Как во сне, увидел он спрыгивающих со скал солдат со шпагами в руках, с головы до ног покрытых кровью. Ему была видна также и вся панорама целиком, весь район, окружавший поле боя. Чума бушевала от Экса до Марселя, сжимая кольцо вокруг горы, где разыгрывалась трагедия. Но эта резня была только первым из трех ее актов, и каждый следующий страшнее предыдущего. И виновников трагедии было три. Все они сидели в кружок, как черные грифы, в глубине завихренного, мрачного неба.
Видение не поддавалось описанию никакими словами. Как тогда в Агене, в сонный мозг Мишеля пробились стихи: казалось, они одни были способны отобразить масштаб трагедии. И нашептывало их странное бесформенное существо, плававшее в ледяном безмолвии чужого космоса. То же самое, что явилось ему в Бордо за кромкой огня, обозначившего контуры пентакля, в котором он стоял на коленях.
Meysnier Manthi et le tiers qui viendra
Peste et nouveau insult enclos troubler
Aix et les lieux furent dedans mordra
Puis les Phosiens viendront leur mal doubler.Быть трем городам в отвратительных язвах:
Чума настигает Мейнье и Манти!
Уж фурией к Эксу несется зараза,
Разбою Фоценса открыты пути.
Сквозь сумрак сознания Мишель спросил себя, как могло случиться, что в том ужасе, которым он был охвачен, мозг его смог воспринять поэтические образы. Он знал ответ: Парпалус, черный демон с каркающим голосом. Но сформулировать этот ответ для себя не успел, так как удивленный голос барона де ла Гарда снова перенес его в настоящее время:
- Не повторите ли? Ни я, ни мои друзья не поняли ни слова.
- Что, я что-то говорил? - спросил все еще полусонный Мишель.
- Вы продекламировали целое четверостишие, перебив меня, когда я объяснял план военных действий. - Пулен не рассердился, а скорее удивился. - Нотрдам, вы уверены, что с вами все в порядке?
Пришедший в себя Мишель вспыхнул.
- Нет, я полагаю, у меня лихорадка. - И быстро добавил, боясь, что остальные истолкуют его слова не в его пользу: - Но я знаю, как лечиться, и назавтра буду вместе со всеми на поле боя, чтобы выполнить мой христианский долг.
Пулен с чувством взглянул на него.
- Вы вовсе не обязаны там находиться. Если вам нехорошо, можете остаться здесь.
- Я прекрасно буду себя чувствовать.
Мишель поднялся, коротким поклоном распрощался с присутствующими и вышел на воздух.
Солнце пекло, но Мишель был еще настолько во власти своих видений, что не заметил этого. Благодаря дружескому расположению капитана и титулу полкового врача ему выделили маленькую персональную палатку на краю лагеря. Туда он и направился, слегка покачиваясь и не отвечая на приветствия солдат, точивших шпаги и прочищавших стволы аркебуз.
Ощупью добрался он до стола, составлявшего вместе с постелью и двумя стульями скромное убранство его жилища. Его вела необъяснимая потребность записать непонятное четверостишие. Он схватил перо и чернила и быстро нацарапал катрен на бумаге. Только дописав последнюю строку, Мишель окончательно пришел в себя.
Слова, начертанные неверным почерком, очень его удивили. В них не было никакого смысла, ни явного, ни скрытого, хотя они точно выражали череду видений, промелькнувших в его сознании во время недавнего припадка. Читатель мог бы увидеть в них какой-то смысл, только целиком отдавшись на волю внушенных образов и не пытаясь трактовать их буквально. Это с трудом удалось даже Мишелю, который снова впал в смутное состояние сознания. Видимо, в уголке мозга еще оставалась связь со сновидением, которая помогла угадать смысл катрена.