- Вот! - Поэт гордо вытащил из кармана нечто похожее на бусы. - Это мне литовские полицейские, пусть земля им будет пухом, из хлеба вылепили. Я их перебираю для лучшего запоминания стихов. Красная бусинка - ямб, чёрная - хорей. Кубики обращают внимание на безударные гласные в окончании слов, а пирамидки - напоминают правописание чк-чн без мягкого знака. Всё очень просто, не правда ли? Могу дать потрогать. О, мадам, не стоит краснеть и смущаться, я имел ввиду только чётки.
Фрау фон Вилкас осторожно взяла в руки зашифрованную поэзию и зачарованно вдохнула аромат высокого искусства. Пахло чёрствым хлебом. Едой….
- И какого хрена её засунули в эту камеру? - генерал-майор Годзилин по причине слишком раннего утра пребывал не в лучшем расположении духа. - Майор Филиппов уже уехал?
- Так точно, ещё вчера, - доложил дежурный офицер.
- Ну и ладно. А то бы расстроился человек. Поэта в Новинки уже отвезли?
- В психиатрическую? Да, почти сразу же. На удивление странный народ, эти поэты, товарищ генерал. Ну подумаешь - бабёнка чётки съела…
- Не скажите, капитан. Не у всякого на руках женщины помирают, подавившись какой-то дрянью. Да и чёрт с ними… Эту фрау пусть прикопают где-нибудь по-быстрому… И принесите мне крепкого чаю. А лучше - водки.
Глава 9
Искажено пространство, место, время.
Бомжей в подъезде примешь за волхвов.
- Шолом алейхем! Как погода в Вифлееме?
Что нужно вам в стране бессонных свистунов?
Тимур Шаов
Прохладное лето 34-го. Где-то под Минском.
Житие от Израила.
Надоело…. Всё надоело к ебеням собачьим… Перед Таксом потом извинюсь. Но сколько же можно? И так тысячи лет - трудишься в поте лица и остальных частей тела, а оглянешься назад, и вспомнить нечего. Работаем чтобы жить, или живём, чтобы работать? Изо дня в день, в любое время суток. И для чего? Сдохнешь ненароком, а тебе скажут: - "Вот сволочь, специально помер, из прирождённой ленивости"
Нет, конечно сам я помирать не собираюсь, если временно только, но рассуждая теоретически….
Простите, что-то расслабился немного. Вот уже часа полтора, как пребываю в тяжёлой депрессии. Имею право на неё, или нет? Надоело… Можно же мне хоть раз в жизни о душе задуматься? Вернее - позаботиться и успокоить её? Сам знаю что можно, только Гаврила Родионович отнял бутылку с коньяком, употребляемым исключительно в лечебно-профилактических целях.
И опять орёт, сволочь. Господи, ну чего он так орёт? Нет, Господи, можешь не отвечать, и сам знаю. Ну да, перестарался чуток при допросе англичанина, не спорю. Ну и что теперь, расстреливать меня за это? А у него самого такого не бывает? Тоже, помню, увлекался. Да что далеко за примерами ходить? Вот, совсем недавно, практически почти вчера, при обороне Иерусалима так разошёлся, что половину ассирийской армии в одиночку умиротворил. Ага, летальным способом. И за царём ихним гонялся, угрожая матерно, пока угроз своих не сдержал…. А ведь просили оставить для допроса. У Иезекии кое-какие финансовые претензии накопились.
А сейчас вот орёт и обзывается. И это при посторонних. Представляю, что скажет с глазу на глаз. Вот только мне от этого понимания легче не становится. Нет, ну сколько можно-то? Нельзя так грубо развращать дисциплину, устраивая разнос целому генерал-майору, то есть мне.
- Лаврентий Павлович, - максимально вежливо прошу Берию, делающего вид, будто наш экспрессивный диалог с товарищем Архангельским его абсолютно не касается. - Заткни барону уши.
- Чем, пальцами?
- Да чем угодно! - вот, ещё один шутник нашёлся. Ну я ему это припомню, опричнику проклятому. - Возьми подписку о неразглашении.
- Товарищ генерал, Изяслав Родионович, это уже четырнадцатая за сегодняшний день, - взмолился фон Такс.
- Ничего, - успокаиваю барона. - Заодно и в правописании потренируетесь.
- А зачем мне оно? Я же танкистом хочу стать, а не писарем.
- Издержки службы, вернее - её тяготы и лишения. Текст присяги помните?
- Но там про бумаги ничего не сказано.
- Учитесь читать между строк. Иначе, какой же Вы русский человек? Писанина - неотъемлемая часть военной службы.
Пока баварец оттачивал каллиграфическое мастерство, Гиви как-то внезапно подобрел, перестал ругаться, но ранее отобранную бутылку так и не вернул.
- Ладно, извини, погорячился, - примиряющее произнёс он. - Но ведь и ты тоже….
- Я что, специально? Кто мог подумать, что этот британец окажется таким хлипким?
- Хоть немного успел допросить?
- Успел-успел. Меня другое беспокоит, Гиви….
- Коньяк?
- Да хрен с ним, с коньяком! Кстати, бутылку верни!
- На, - Гаврила, не ожидавший от меня покладистости и миролюбивости, вернул требуемое. - Ты о чём сейчас?
- Вообще…, и о жизни в частности, - пара глотков способствовала красноречию. - Не замечаешь, что жизнь эта какая-то странная пошла?
- Поясни.
- Чего ещё пояснять? Сам не видишь? Мельчаем мы, Гавриил Родионович, мельчаем. Помнишь, во времена оны? Динозавры не понравились, всю планету обожрали и обгадили - бабах метеоритом, и ладушки. Гиперборейцы оборзели - и их тем же, и по тому же месту. Вспомни, да мы этими метеоритами как мухобойкой шлёпали.
- И что с того? - Гиви выдернул у меня бутылку из руки и нервно ополовинил её.
- А то! Мельчаем, говорю. Империю там снести к чертям, или остров какой утопить. Но не более. Потом ещё хуже - этого нельзя, того нельзя… Тьфу, гуманистами стали, аж самому противно.
- Изя, не провоцируй.
- Я провоцирую? Господь с тобой. Наоборот, моё стремительно прогрессирующее миролюбие…
- Это когда города в щепки разносил? - перебил Архангельский.
- В пыль… Там же в основном глинобитные дома были. И что с того? Да, были и мы удальцами! Только это в прошлом, понимаешь?
- У тебя депрессия.
- Вот обзываться не надо, а? Просто надоело вытирать всем сопельки и сажать на горшок. Понял? Мельчают люди, и мы вместе с ними. Всяк суетится, лжёт за двух, и всюду меркантильный дух.
- Пушкина цитируешь?
- Ну да, я же сам эти строчки и диктовал Александру Сергеичу.
- Да ты поэт, - Гиви наглой лестью пытался поднять моё настроение. Но потом грубо уточнил: - Хрен ты собачий, а не поэт.
- Это почему? - оба последних утверждения что-то меня не устраивали. Особенно предпоследнее.
- Присягу помнишь?
- Конечно! Отче наш, иже еси на небеси…
- Не эту. Настоящую, а не официальную.
- Про "хранить и защищать"? Помню.
- Ну… Ну так храни и защищай! А будешь нудить - получишь в рыло!
Не слишком радостная, однако, перспектива. Помню как Гиви ударом кулака перешибал мраморные колонны в собственном доме, обрушивая крышу на слишком юморных филистимлян, попытавшихся шутки ради обрить его наголо. Глупые шутки, скажу вам. Кому потом пришлось трое суток развалины разбирать без применения тяжёлой техники? То-то и оно…
Так, с чего бы мне продолжить хранить Советский Союз? А, вспомнил. Этот аглицкий майор, скоропостижно померший единственно при виде вполне невинных клещей для укладки шпал, греющихся в уютно потрескивающем костерке, успел таки поведать немало интересного. Весьма, я бы даже сказал.
Польская разведка, уже лет триста работающая на британцев, передала им сведения, касающиеся предстоящей коронации товарища Деникина. И те, соответственно, решились на радикальные меры.
- Ради какие меры? - переспросил Гиви.
- Свинью подложить хотят, - пояснил Лаврентий.
Это точно, свинью. И опять не своими руками, такие уж славные традиции в старой доброй Англии. Антон Иванович собирался обязательно встретить Сталина на Кобринском аэродроме, а вот по дороге в Дрогичин их кортеж ожидают не слишком приятные сюрпризы.
Одна группа диверсантов, просочившаяся через Брест, к настоящему времени должна была заминировать мост на Днепровско-Бугском канале, куда Иосиф Виссарионович решил приехать с экскурсией и инспекцией. Этот же канал, прямой, будто по линейке проложенный, и послужит ориентиром для неизвестных бомбардировщиков без опознавательных знаков, хоть сейчас готовых взлететь из чехословацкого Прешова.
- Они там что, сдурели в своём Лондоне? Сплин в голову ударил? - Гаврила перебил мой монотонный доклад. - Это же война!
- С кем, Гиви? После бомбардировки, в районе моста будет выброшен парашютный десант, набранный из беглых поляков и немцев, из-за своей гражданской войны временно оставшихся не у дел.
- Чего им между собой не воюется?
- Забесплатно? Не смеши, это же Европа.
Генерал-майор Архангельский задумчиво почесал затылок, уронив фуражку:
- Это нужно предотвратить!
- Так я слетаю по быстрому, наведу порядок?
- Изя, прекрати, люди сами должны решать свои проблемы.
- Да всего чуть-чуть помогу…
- Сиди, я сказал. И думай.
- Может Сагалевичу позвонить? - предложил Лаврентий Павлович, подсунув фон Таксу очередной бланк подписки. - А что, сейчас до Минска доедем, и звякну.
- Ты что? - возмутился Гаврила. - Никто не должен знать о нашем возвращении. Ушли и ушли, всё, с концами. А то брякнет что-нибудь в разговоре со Сталиным, вся конспирация к псу под хвост.
- Кто? - удивился Палыч. - Соломон Борухович? Будет молчать как рыба, он мне ещё с "Челюскина" полторы тысячи рублей должен. Не в его интересах афишировать наше присутствие.
- Думаешь, Сагалевич такой мелочный человек?
- И в мыслях не было, - ответил Берия, отыскивая в записной книжке номер телефона. - Полторы тыщи - это не деньги. Так что с его стороны это будет просто дружеская услуга. Можно сказать - бесплатная.
- Хорошо, уговорил. Звони.
Житие от Гавриила
- Ну и чего он сказал? - Изя, доедающий двенадцатую отбивную, каждая на половину сковородки, в буфете минского вокзала, на минуту оторвался от увлекательного занятия. - Поможет?
Лаврентий устало плюхнулся на стул, вяло отмахнулся, и припал к запотевшей кружке с пивом. Видно было, что разговор дался ему не так-то и просто. На второй уже перевёл дыхание, промокнул губы громадным клетчатым платком, прислушался к внутренним ощущениям, и кивнул, блеснув залысинами.
- Без проблем. Я же говорил - свой человек.
- А чего взамен? - проворчал Израил, подвигая Палычу блюдо со свежеотваренными раками. - Или я не знаю Сагалевича?
- А я не знаю! - похвалился барон фон Такс.
- Счастливец, - хмыкнул Берия. - Ты прав, товарищ Раевский. Просит, паразит.
- Что?
- Так, малость одну. Его племяннику срочно понадобился выход к Чёрному морю.
- А кто у него племянник? - Изя подпёр щёку рукой, и в ожидании ответа поигрывал погрызенной рачьей клешнёй.
- Он галицийский каган.
- Понятно объясняешь…. Ему - точно нужно. Так ты чего ответил? Послал?
Лаврентий взмахом руки попросил официантку сменить кружки, и улыбнулся невинной и кроткой улыбкой, от которой падали в обморок крокодилы в зоопарке.
- Я дал принципиальное согласие, - Палыч насладился произведённым эффектом. - Граница с каганатом пойдёт по правому берегу реки Прут, до впадения её в Дунай, а так строго на юг, до моря.
- Постой, но ведь там Румыния, нет?
- А нам есть какая-то разница, что там было раньше? И потом, это уже не наши проблемы и головная боль - есть на карте Румыния, нет ли её…, - и повторил, принимая с подноса свежие кружки. - Какая нам разница?
Нет, определённо, эти два товарища скоро сведут меня с ума. Если быть точнее, то два с половиной, потому что они и барона постепенно превращают в такого же прохвоста. Ну где же это видано, чтобы вот так, походя, попивая пиво с раками, перекраивали карту Европы? Да, не спорю, и самому приходилось порой решать судьбы мира в походных условиях, но там хоть антураж был соответствующий. В раскинутом шатре, под развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, грохот пищалей и мушкетов.
Или в бане, когда выйдешь из парилки весь распаренный, с берёзовыми листочками, прилипшими, хм…, допустим к плечу. А тут и денщик встречает с чарочкой на подносе, и рука его в белой перчатке предупредительно так вилочку держит с наколотым на неё огурчиком. Лепота! И такая ясность и пронзительность мысли образуется, что раздвигаются границы мироздания, познаётся промысел Божий, а границы государственные приходят в равновесие сообразно ему.
Но не в пивнушке же привокзальной такие дела решать? Понимаю Изю - как был авантюристом, так им и остался. Но Лаврентий Павлович? Не солидно, право слово.
- Чего загрустил, Гаврила Родионович? - развеселившийся напарник хлопнул меня по плечу.
- Ты что творишь, зараза? - заорал на Израила Лаврентий, растерянно наблюдая как пиво, плеснувшее из моей кружки, растекается по его галифе.
На шум начали оборачиваться другие посетители буфета. Они и раньше с любопытством поглядывали в нашу сторону, будто никогда генералов не видели. Или три генерал-майора в одном месте, это уже слишком много? Может быть стоило одеться как-то иначе?
- Тихо! - я грохнул кулаком по столу, требуя внимания. И получил его с избытком, так как столешница с треском разломилась пополам, ножки разъехались в стороны, как у неподкованного коня на молодом льду, и под жалобный звон бьющейся посуды всё это великолепие разлетелось по полу.
- Трындец! - Изя грустно констатировал факт вопиющего вандализма, грустно провожая взглядом недопитое пиво, отправившееся в последний путь. - Сейчас что-нибудь патруль вызовет, и нас заметут. Прямо как молоденьких лейтенантов, устроивших дебош в общежитии медицинского училища.
- Ты ещё вспомни, как тебя в двенадцатом году жандармы вокруг Смольного института гоняли.
- Так не догнали же, - Раевский даже зажмурился от приятных воспоминаний, и на лице его появилась глупая блуждающая улыбка.
Видимо у товарища Берии было меньше подобных случаев, или прошлая жизнь заставила научиться осторожности, только он первым заметил опасность, о чём и не преминул сообщить:
- Они уже здесь.
- Кто, жандармы.
- Нет, патруль. Барон, немедленно выбрось эту дубину!
Фон Такс послушно выпустил из рук ножку от стола, которой только что вооружился, но уточнил:
- А почему?
- Это же не немцы какие - свои. А своих нужно бить аккуратно, дабы не нанести ущерба обороноспособности страны.
- А они?
- Что они? Будут нас арестовывать.
- За что, Лаврентий Павлович?
- За разврат, за пьянство, за дебош.
- Позвольте, но к первому пункту культурной программы мы даже не приступили.
- Без разницы, барон. Нам в любом случае нельзя попадаться. Секретность, мать её.
Я притянул за рукав стоящего рядом Раевского.
- Изя, постарайся внушить ему что-нибудь, а я щит невидимости поставлю.
Израил недовольно фыркнул и дёрнул рукой:
- Да надоели мне твои щиты. Жить хочется, понял? Нормальной жизнью…, - он сделал шаг навстречу начальнику патруля. - О, здорово, лейтенант! Давай-ка, быстренько организуй тут уборку, а потом нам ещё пивка принесёшь. Понятно?
Опешивший от странных требований офицер помотал головой, отгоняя наваждение, и попросил:
- Предъявите документы, пожалуйста.
Мой напарник в ответ радостно улыбнулся, и закричал на весь буфет:
- Это ты кого сейчас козлом назвал?
Лейтенант недоумённо обернулся, выискивая среди своих подчинённых того, кто подходил бы под это определение. Не нашёл, и принялся осматривать остальных посетителей. И только через несколько минут до него дошёл смысл опережающего время юмора. Начальник патруля грозно сдвинул брови, сердито засопел, и схватился за кобуру. Двое сержантов за его спиной медленно потянули с плеча винтовки.
Дурни, они что, стрелять здесь собрались? И вообще, какого хрена все с оружием, вроде не положено? А как же инструкции? Любопытно, кстати, наблюдать за реакцией этого лейтенанта. Ведь ни одному составителю уставов и в голову не могла придти такая бредовая мысль - арест трёх генералов одновременно обычным армейским патрулём. Вот как руки-то дрожат, кобуру расстегнул, а пистолет вытащить боится.
- Предъявите документы! - второй раз требование прозвучало менее требовательно и уверенно.
Так бы и обошлось миром, Лаврентий уже доставал из саквояжа нужные бумаги с грозными печатями для всех четверых, но всё испортил Израил. Его мудрёно закрученная фига уткнулась обгрызенным ногтем прямо в нос блюстителю воинской дисциплины.
- Вот тебе документ! Достаточно?
Не ожидавший такого подарка лейтенант резко отпрянул, наступил на мокрые осколки стекла, злорадно захрустевшие под сапогами, и упал навзничь, смешно взбрыкнув ногами. Изя тоже поначалу смеялся, но очень и очень недолго, так как в своём совершенно не изящном полёте начальник патруля попал ему сапогом в то место, которое и жене показывают с некоторым стеснением. Жены у Раевского давно уже нет, а вот место это в наличии имеется, и он медленно завалился лицом вперёд, героически сдерживая рвущийся наружу стон. А ведь говорил дураку, чтобы доспех нормальный под формой носил. Так нет, форсит по новгородской моде - привык, говорит. Ну что, придурок, коротка кольчужка?
Оба сержанта отреагировали на случившееся мгновенно, но, к сожалению, по-разному. Один, как и полагается при нападении, без долгих разговоров выстрелил прямо в нас. Но промахнулся. Хотя нет, вот Лаврентий, недовольно ворча себе под нос, разглядывал свежую дырку на груди своего кителя.
- Палыч, ты как? - обеспокоился я его судьбой.
- Ерунда, Гавриил Родионович. Меня уже один раз убивали, иммунитет выработался. А вот…
Договорить не получилось, так как второй из патрульных, прокричав что-то правильно-уставное, пальнул уз своей винтовки прямо в потолок. Кто же его, идиота, учил стрелять? Пуля отбила с потолка большой кусок лепнины, который и полетел вниз, из множества возможных целей выбрав нашу сумку с оставшимся коньяком. Время замедлилось…. Свинство, ну и нахрена оно замедлилось, если сделать всё равно ничего нельзя? Разве только продлить мучительные секунды расставания с драгоценным грузом.
Бабах!!! Глыба смачно припечатала баул к полу, разлетевшись на множество мелких осколков. Барон фон Такс печально охнул, снял фуражку, и перекрестился на православный манер, предварительно сверившись с записной книжкой.
- Ты чего творишь, гадина? - потрясённый разыгравшейся трагедией Изя сразу позабыл о всякой боли в причинном месте, подскочил к сержанту и, не обращая внимания на попытки штыковых атак, отобрал винтовку. Потом, обломив сгоряча приклад, согнул её, обернув полтора раза вокруг шеи виновника. - Это был МОЙ коньяк!
- А мой мундир?
Да, уровень стрелковой подготовки в Красной Армии был всё ещё не на должном уровне, потому что первый стрелок так и не успел дослать патрон, когда Лаврентий засадил ему по уху.