Пробирались к месту Вовка с отцом около двух часов, шли тяжело. Упавшие деревья перемежались крутыми овражками, склоны которых были покрыты прелыми почерневшими листьями, скрывавшими мокрую глинистую почву. Ноги разъезжались, теряя опору, и Вовка пару раз соскользнул в ручей на дне одной промоины. Ботинки были уже покрыты толстым слоем грязи, не желающей отчищаться на трухлявых сучьях, разбросанных по краям незаметной тропинки. Да и та начала понемногу исчезать и скоро совсем потерялась в пробивающейся сквозь старую осеннюю подстилку траве, которая почти полностью скрыла следы недавно побывавших тут людей. Только по кое-где обломанным веткам, сломанным стеблям папортника и случайно попавшейся не до конца истлевшей пачке из-под сигарет можно было угадать, что человек когда-то ставил свою ногу в этом мрачном месте. Лес был похож на нетронутые заросли старого валежника, собранного неведомыми силами в одном месте. Помимо прочего, этот сухостой был приправлен сочащимися влагой мхами, которыми поросли сгнившие на корню деревья, а также пугал царящей вокруг тишиной. Даже обычной живности почти не было, словно звери тоже избегали давящей мрачности бурелома. Только неугомонные сороки стрекотали где-то по верхушкам деревьев да мелькнула раз заячья спина в кустах.
- Ну все, скоро выйдем, просвет уже виден... вон и Николай, уф-ф... - шумно перевел дух Вовкин батя, одновременно перелезая через очередное препятствие, перегородившее путь на опушку. - Эх, твою дивизию... Михалыча нам только не хватало. Он, конечно, мужик правильный, договориться с ним можно почти завсегда. Однако если упрется на своем, то грузовиком не сдвинешь... Ладно, давай двигай, Володька, вон твой кореш сидит, голову повесив. Отвлеки пока парня от неминуемой порки.
Михалычем Вовкин отец называл егеря, который был лишь чуть его постарше. За свою жизнь прошел тот, что называется, воду, огонь и медные трубы. Жил изначально в каком-то большом городе, воевал всю первую "Чечню" сразу после военного училища, был в самом конце ранен и капитаном ушел в запас. А дальше, по слухам, возвратился из армии в таком подавленном настроении, что чуть ли не сразу в монастырь собрался податься. Однако потом одумался и уехал в глухое село к дальней родне, где немного потоптался и пошел в егеря. Собственно, церковь в данном селении разломали еще в двадцатых годах, после чего оно и потеряло право зваться селом и стало обычной заштатной деревушкой. Жил егерь большую часть года один в своей лесной избушке, только на зиму перебираясь в село к родственникам. Поначалу попытался держать марку в лесном хозяйстве, но потом обнаружил, что семьи в деревне хотя и не голодают (кто же на земле с руками из правильного места себя до такого доведет?), но сидят в полном безденежье. Поэтому иногда подкидывал им мяса на продажу по городским родственникам. Однако выбивать местным живность в округе подчистую не давал. Весной же вообще всех, пришедших в лес с оружием, гнал домой под угрозой его отнятия, хотя и права делать последнее без участкового не имел. Если, говорил, дать тебе селезней на отстрел, то ты ведь не остановишься, пока все патроны не изведешь, а я один и за вами всеми уследить не могу. Мужики ругались, но слушались. А уж про уважение к егерю сказал случай, когда приезжие охотники (как их называли потом в деревне - "краснопиджачники") подстрелили без лицензии лося и послали Михалыча "куда Макар телят не гонял", пытаясь продолжить отстрел небольшого лосиного стада. Тогда он поднял всех боеспособных мужиков в округе (никто не отказался!) и грамотно обложил стоянку охотников. Ружья те, конечно, не отдали (да и не стал на этот раз егерь нарушать нелепого закона), а доводить пререкания с ними до крайности с порчей машин и имущества никто не стал (пулю в спину или подожженный дом от новых хозяев жизни получить не очень хочется). Однако лося и настрелянную дичь отняли и пообещали прострелить колеса, если тут же не уберутся. Полтора десятка человек с оружием наперевес могут в этом убедить кого угодно, особенно если не ведутся на матерки и крик, а попытки пойти врукопашную пресекают выстрелами под ноги. Так что своим Михалыч небольшие послабления давал, а чужих, приходящих без разрешения, всем миром спроваживали. Как везде, в любом замкнутом сообществе. Да еще дополнительно огородились от лихих джипперов перекопанными лесными дорогами. А с разрешением - что ж, только плати деньги и пали с удобных насестов прикормленных заранее кабанчиков. Поскольку местность стояла на отшибе и дороги были не ахти какие, то подобных столкновений было мало и живности более-менее хватало на всех. Прямых же конкурентов человека - волков, единственно опасных зверей, водившихся в близлежащей местности, повыбили почти начисто. Остались только особи, забредавшие из заповедника. Поэтому-то, несмотря на активные Тимкины поиски, особой опасности от зверья для потерявшегося никто не ожидал.
- Привет, Тимка! Как же тебя угораздило-то? - Пожав руку, Вовка устало уселся рядом на травяную кочку. - Пострелял хоть?
- Ага. Вон добыча, - Тимка кивнул на пару довольно больших тушек гусей. - Из-за нее и поверили, что я на озеро вышел. Только я почти все болты твои расстрелял, Вовк... Пару в озере утопил, не рассчитал, а еще три штуки в кусты засандалил, не нашел потом. Вот, четыре всего осталось, с наконечниками из толстых гвоздей.
- Слушай, здорово! А те болты... да ну их. Тем более что большую часть я из тонкой оцинковки наклепал, они все равно дюймовую доску не прошибают - плющит их... Расскажи лучше, как ты смог попасть-то? Я уж не говорю, что сумел подобраться: гусь все-таки птица осторожная! - вывалил Вовка ворох восклицаний и вопросов. - Подранков не оставил? Куда идти надо?
- Случайно получилось. Одного бил влет, когда целая стая поднялась. Стрелял наугад и попал в крыло, тот упал и в кустах запутался, так что добивать пришлось. А второго я долго ждал - спустился в камыши, схоронился за травяной кочкой, брюхом траву примял, улегся... Ноги, правда, в воде пришлось держать. Полчаса прошло, прежде чем гусь в камышовом просвете показался. Замерз как цуцик, особенно когда доставал его из воды. Хорошо, что там ила немного и достаточно мелко. Но я его метров с пятнадцати достал, Вовк, наповал! Арбалет у тебя хорошо бьет! И ложе выглажено ровно, прицеливаться легко, и стрела точно в цель уходит.
- Не арбалет, а самострел, Тимк. У нас на Руси именно так их называли. А выглаживать я его действительно старался - без этого точности не будет. Вот я еще защелку принес, - потихоньку от взрослых потянул Вовка из кармана тонкую изогнутую пластину. - Смотри, если тут поставить, то она пойдет кругом над орехом и болт прижимать как раз будет... Видишь, как пружинит?
- Эй, молодежь! - донеслось от стоявших около родника мужиков. - Собирайтесь, пойдем смотреть на ваши чудеса! Пока нас никто не видит и на смех поднять не может. И послушайте, кстати, какая тишина стоит... Ни ветерка, листок не шелохнется, даже сороки галдеть перестали.
- Вчерась то же самое было, дядя Слав, - затараторил Тимка, обращаясь к Вовкиному отцу. - Мало того, я даже родника почти не слышал, как будто вымерло все кругом. Меня такая жуть взяла, что я сразу от этих трех дубов рванул вон в ту сторону, еще по дороге на молодое деревце наткнулся, и в нем аж хрустнуло что-то, а себе синяк на лбу поставил, вот...
- Ну, точно заговариваться стал малец, - протянул егерь. - Уже и дубов у него три... Видать, головой об это деревце хорошо приложился.
Вовка вдруг услышал приглушенный всхлип и обернулся на Тимку. Тот стоял с бледным лицом и слепо таращился в сторону своего поднятого пальца.
- Эй, Тимофей, ты не обижайся, я же пошутил, не хотел тебя... Эй, эй, малец, ты что? - заволновался Иван.
Тимкин лоб покрылся испариной, глаза начали бегать по поляне, потом закатились, и он рухнул плашмя в траву перед собой.
- Володька, воды от родника, быстро... вон кружка около рюкзака стоит!
Общими усилиями Тимка был приведен в себя, щеки его от похлопываний раскраснелись, а вся рубашка была залита водой.
- На, попей, сынок, что же ты? - суетился Николай. - Ну, что такое случилось? Пей, пей же ты...
- Дуба же три...
- Да три, три, конечно, ты помолчи, отдохни, полежи... - Состояние Николая было близко к шоковому. Он впервые увидел, как его сын, самая настоящая оторва с шилом в заднице, упал в обморок.
- Все, все, бать, мне уже нормально. - Тимка повернулся к своему другану - видимо, не доверяя взрослым, которые были готовы во всем с ним соглашаться. - Вовк, а что случилось с третьим дубом? Молнией пожгло? А остатки где после пожара? Блин, да не было вроде никакой грозы. А что случилось? Его ведь не спилишь и не вывезешь отсюда.
- Вроде всю жизнь было две штуки, Тимк...
- Да? Ну ладно... ну ладно, будем считать так... - Тимка как-то затравленно огляделся вокруг. - Все, бать, я нормально себя чувствую, это, видимо, от тишины вокруг... Это... как его, воспаленное воображение. - Тимка хотя и не особо хорошо учился, но был довольно начитанным и такими словами бросался на раз. - Пошли на озеро!
- Какое озеро? Без тебя сходят, а мы с тобой сейчас домой двинем. Все, я сказал! - рыкнул на сына Степаныч.
- Без меня вы его не найдете! А я уже действительно нормально себя чувствую... - начал возражать Тимка. Наконец, спустя пятнадцать минут уговоров и такого же времени валяния на одеяле (для профилактики, как сказал Николай, и в качестве компромисса, как подумал Тимка), команда вышла в путь. Виновник переполоха сначала пошел впереди, но, как понимал Вовка, направление его движения полностью совпадало с тропинкой, ведшей на болото, и егерь вскоре оттеснил мальчишку назад и стал самостоятельно торить путь. Так они и пробирались вперед около получаса, наблюдая мелькавшую впереди спину Михалыча в брезентовом плаще с двустволкой через плечо. Бурелом неожиданно сменился светлым сосновым подлеском, перемежающимся березовыми рощицами по краям оврагов, что вызвало недоверчивое ворчание у всех мужиков по очереди. Наконец, перевалившись через небольшой холм, поросший молодыми кряжистыми дубками, колонна смешалась и буквально скопом вывалилась на озерный простор, что вызвало оторопь и одинокий хриплый возглас Николая:
- Едрена канитель!
Все обозримое пространство на северо-восток занимал вытянутый овал водной глади, заполненный гамом и визгом диких гусей, а также всевозможной пернатой мелочи.
- Как в тундре на Севере! - ахнул Вовка, вспомнив передачи "В мире животных". - Ну, Тимка, ты даешь, какую красотищу нашел!
- Гх-хм... Тимофей! - прокашлялся егерь. - Ты уж, конечно, прости меня за прошлую напраслину, но... гхм... не может этого быть... потому что не может быть никогда... Я же тут полтора месяца назад все излазил, да и наши деревенские, хоть и запрещаю, наверняка бывали... Родники прорезались все вдруг? И рыбы оказалось сразу тьма? И тут же пролетные птицы облюбовали себе это место и плюнули лететь на родину? Ладно... Гадать, что да как, вечером за костром будем, а то стемнеет, пока возимся... Мужики, размещаемся! По такому случаю разрешаю отстрел. Немного - чтобы остальные из деревни слюной не захлебнулись, не набежали сюда и не испортили такую благодать...
Глава 2
Разговор ни о чем
Тимка и Вовка сидели на траве, наплевав на всякие мелочи вроде зеленых, не отстирывающихся пятен на штанах, и, свесив ноги с обрыва, предавались созерцанию закатного светила, падающего в верхушки деревьев на другой стороне озера.
- Слушай, Тимк, - во второй раз завел допрос Вовка после первой неудачной попытки. - И все-таки почему же ты не пришел засветло? Вышел ты рано, на дальнее озеро не заходил. До этой поляны идти три часа, да еще час до озера. Часов в двенадцать прибыл, так?
- Даже раньше: до тайги я на велосипеде доехал и в кустах его схоронил.
- Еще час на гусей, ну полтора, так?
- Два с половиной...
- Угу. Отдохнул, осмотрелся, обсох на солнце - еще час, правильно?
- Ну...
- Тогда в семь-восемь часов при любом раскладе ты должен был быть уже дома. Раскалывайся - что ты тут нашел и чего ты в обморок грохнулся? Ты повыносливей меня будешь все-таки...
- Да так и было! - сорвался на полукрик Тимка. - Полпятого по часам я уже возвратился на поляну, но тут почему-то стемнело, и я дальше не полез! Я еще подумал, что часы сломались, и решил переночевать около родника, - продолжил он чуть тише. - Утром меня там и нашли.
- Часы сломались? Скорее, просто увлекся и не заметил, как время ушло...
- Нет, я по своим ощущениям чувствовал, что еще далеко не вечер... А тут вдруг раз - и сразу ночь, звезды.
- Ну... а может, с тобой как с теткой Меланьей случилось? Она, по ее словам, шастала по лесу три дня, но все-таки нашла обратно дорогу, а ее дома встречают, будто она всего часа на три уходила... Ох, и скандал был! Она своего зятя чуть не скалкой начала утюжить, пока соседи не зашли на крик и не рассказали, что сегодня с утра ее видели у колодца с корзинкой. Она и на них взъелась! Мол, вы тут сговорились, хотите меня со свету сжить... Уж когда ей телевизор включили и те же самые новости показали, только тогда и успокоилась... Правда, у тебя время в другую сторону отыграло, но уж очень похоже.
- Не знаю, Вовк, может, и так.
- А что там с третьим дубом-то, чего ты его поминаешь постоянно?
- Да был он, был! - в полный голос закричал Тимка. - Мы же там помост соорудили на ветвях и перила! Ты там еще навернулся вниз и левую руку сломал, тебя на "буханке" в медпункт возили в районный центр! И шрам остался на запястье от этих стержней... как его... Илизарова, вот!
- Где? - задрал рукав рубашки Вовка.
- Ну... вот тут должен быть, - неуверенно закончил Тимка. - Не вру я, Вовк...
- Знаю...
- Эй! Слышен крик, а драки нет, - донеслось от костра. - Давай, ребятня, подваливай, гуси в глине уже пропеклись, сейчас доставать будем.
На скатерке по волшебству появились ложки, вилки, пластиковые тарелки и стаканы, бухнулась фляга с водой, залитая по горлышко у родника, и пара запотевших бутылок водки, охлажденных в прибрежной воде. Иван Михалыч с Тимкиным отцом, разделывающие в сторонке на траве гуся, истекающего умопомрачительным запахом запеченной дичи, тут же одобрительно крякнули.
- Ну, Вячеслав Владимирыч, знаешь, чем порадовать. А то нам как-то не до нее, родимой, было, когда этого сорванца искали.
Тут же разодранная на куски птица разлетелась по тарелкам, и через пару минут, сопровождаемых пластиковым звяканьем стаканов и хрустом перемалываемых челюстями кусков, пошел неторопливый разговор о жизни, ничем не отличающийся от тысяч таких же разговоров на кухнях необъятной страны.
- Вот вы, пацаны, на нас неодобрительно смотрите... Вот ты особенно, Тимофей, - начал, как самый старший, егерь. - Спиваются, мол, отцы ваши в точности как другие мужики в деревне. В чем-то ваша правда, хотя еще пару лет - и вы сами начнете хохолки друг перед другом и девками задирать да горькую потреблять. А уж курить-то втихаря наверняка пробовали не раз уже... Только заметьте, молодежь, что ваши отцы сильно отличаются от других мужиков в деревне. Ума не пропивают, а посмотреть со стороны местных... местной пьяни то есть, так трезвенники трезвенниками. Только по своим да церковным праздникам отмечают. Ну вот еще под такой великий повод, как сегодня. А руки-то у них какие золотые! Вот твой отец, Володька... Во-первых, с образованием. Ветеринар - человек на селе всегда уважаемый. Во-вторых, свое хозяйство - и опять же тут профессия пригодилась. В третьих, в помощи никому не отказывает, лечит скотину соседям за "спасибо". Другой и плюнуть без денег не согласился бы, а он и в дождь и снег... За это и жинка его поедом ела, а потом, как сверкнуло ей в глаза золотишком, так бросила все и укатила... Э-э-эх...
- Михалыч, хватит при детях-то...
- Извини, Слав, просто свои потуги на этом пути вспоминаю.
- Да ладно тебе, пап, - отозвался Вовка. - А то я не понимаю ничего... У мамы с отчимом только и разговоры про то, кто что купил и что надел. Вот в возраст войду - и к тебе перееду.
- Ну-ну... - грусто улыбнулся Вячеслав.
- Так вот, про что это я... Вот я и говорю, с головой у вас отцы, ребята, - продолжил, улыбнувшись, егерь. - Твой, Тимка, в молодости механизатором был, а как колхоза не стало, новую профессию освоил, теперь в кузне горбатится... Если кому оградку сковать или починить что по хозяйству, то к нему. "Николай, родной наш, помоги, выручи, век не забудем..." Так, Степаныч?
- Да уж кончились кованые оградки-то... едрена Матрена. Навезли польских заготовок - теперь дешевле купить их в магазине да приварить где душа ляжет у заказчика. Ручная ковка никому не нужна. По крайней мере, сюда, в глубинку, за этим уже никто не поедет...
- Говорят еще, что ты ножи теперь взялся изготавливать да узор травить на клинках выучился? Покажешь? - заинтересованно спросил егерь.
- Да что там показывать... Так, пару на заказ сделал. Не скажу, что все премудрости при этом освоил, на любительском пока уровне...
- А травишь-то как?
- Да этим, как его... хлорным железом. Тут ведь не в нем суть. Главное - нарисовать, чтобы рука не дрогнула... Окунаю в парафин клинок, а потом по нему завитки накладываю. Вот это как раз самое муторное.
- Угу, угу... Главное ведь, ребятки, для нашего человека, чтобы у него какая-то цель большая была в жизни. Или дело интересное, или оставить по себе добрую память. А то и просто чего-нибудь достичь, чтобы самому себе доказать. Что-то возвышенное, что ли, не просто кусок какой изо рта у другого отнять... Тогда он жилы из себя рвет, стараясь этого добиться. Вон как страну расширили! Ведь впереди всегда простые поселенцы шли, навстречу опасности, к вольной жизни!
- От плохой жизни они убегали, Михалыч, от крепостничества, от притеснений.
- Не всегда, Слав, не всегда. Вот у меня прадед держал на Кубани табун лошадей, дом богатый был. Когда Столыпин землю раздавал в Сибири, то он все распродал и со всей семьей рванул в те места. Не поверишь... за месяц, пока добирались, все деньги со своей женой пропили да прогуляли, приехали на место голы и босы. Получили земельный надел в тайге, топор да лопату, как говорится, в зубы за казенный счет, и вперед... Так за год он на кедровых орехах так поднялся, что опять скотину и лошадей завел, пятистенок поставил. Зачем все это ему надо было, а? Что-то просит все время русская душа, к чему-то стремится... А если не получает она того, что нужно ей, то через некоторое время человек ломается. Или спивается, или засасывает его трясина стяжательства... Вот поэтому у нас гениев и талантов немеряно в стране. А с другой стороны, полно опустившихся людей или такой сволочи, что рука отказывается пристрелить, хочется зубами рвать... Только вот никто понять не может, чего же все-таки наша душа просит, даже мы сами. Поэтому во всем мире и говорят об ее загадке.