4.
На набережной Фонтанки напротив Летнего Сада сверкало мрамором и зеркальными стеклами здание Путиловского Центра. По сигналу Мухина мальчик подогнал из гаража белоснежный "путятин" последней модели с золотым гербом князей Мухиных.
Марина погрузилась в бархатные белые подушки рядом с Мухиным, который быстро настроил путевой компютер и нажал кнопку с синей подсветкой в розовом теплом сумраке кабины. Машина стремительно понеслась по улицам столицы, почти не нуждаясь в водителе. Старый город выставлял напоказ убегающие назад ухоженные проспекты. От петербургских домов здесь остались только фасады или их копии. Все остальное было давным-давно в современном духе. Поэтому город выглядел как только что выстроенный - чистый, выметенный чуть ли не досуха после каждого снегопада шустрыми бесшумными роботами-дворниками.
На Владимирском мелькнула витрина магазина мехов.
"В подобном магазине на Невском я продаю свою наготу, - вдруг сказала Марина. "Это было неизбежно?" - Мухин вспомнил этих живых голых манекенщиц, смущавших публику и богобоязненную прессу.
"До этого я была уборщицей в пирожковой, три рубля в неделю. Вам не приходилось жить на такой доход, князь? Полтора рубля за квартирку в мансарде, пятьдесят копеек на метро, остальное… И тут объявление: в магазин мехов Гоги Шелкадзе требуется манекенщица в витрину - сорок рублей в неделю, представляете?" "Конкуренция?" "Еще бы!" "Пришли десятка два красоток со всего Петрограда?" "Около того. Холод собачий, ветер, снег с дождем, погода не для моей синтетики. Какой-то тип приглашает нас в пустынный склад, такой же холодный как двор и устраивает себе стриптиз… И когда отсеял всех, кроме пятерых, то говорит, что ему нужна только одна манекенщица… Понимаете, только одна… Рабочий наряд - "в соответствии с режиссурой рекламы". Сами понимаете, каково в таком "наряде" перед ним стоять - и морально и физически…"
Мухин представил свою новую знакомую в одних туфлях и едва не потерял сознания от мелькнувшего образа.
"Тут он снимает с плечиков первую шубку, - между тем весело рассказывала она сейчас, поблескивая глазами, - накидывает ее поверх своего костюма. Не застегиваясь, повертелся у зеркала, потом перед витриной, корча кокетливо недовольные гримасы. Снял первую шубу, примерил другую - богатая модница делает смотр своего гардероба после ванной. Ясно? - говорит. - Тогда пробуйте. И - не жалейте улыбок всем, кто остановится у витрины. Наша реклама - контраст дорогого меха с гладким человеческим телом. Но и улыбка.!"
"Вы, конечно, привыкли к подобной рекламе, князь, - лучились в зеркальце расширенные словно от ужаса глаза Марины. - Я и сама проходила спокойно, не думая, каково тем, кто выставляет себя перед всеми!.. Так что улыбка мне не удавалась, как и взгляд в глаза тем, кто оглядывался на меня с тротуара."
= = =
"Где ты раскопал такую скелетину, Юра?" - спросил кто-то за ее спиной. А как иначе могла выглядеть даже и самая привлекательная девушка, если она месяца два жила впроголодь…"Не нравится?" "Была бы суперлюкс, если бы не ребра." "Откормим". Действительно, принесли кофе, бутерброды, появился парикмахер, гример. И снова за невидимым подогретым стеклом в полуметре от нее шли одетые в пальто и шубы люди, катили на санках закутанных детей. Священник в рясе с мокрым подолом ниже длинного пальто воровато оглянулся на витрину и замедлил шаги, увидев вдруг живую модель в упор и перекрестился.
= = =
"Я как раз очередную шубу сняла, а этот Юра, как назло, смотрит, как я себя буду вести перед попом, - хохотала Марина. - А тот резко отвернулся, ускорил шаги и, представляете, тут же идет обратно, снова крестится и снова идет мимо, понравилась я ему… Потом какой-то парень в высокой шапке подозвал другого, оба стали делать мне непристойные жесты. Подошел городовой, что-то сказал им, подмигнул мне и лихо так шевельнул усом. Ему я и подарила свою первую улыбку. И продолжала РАБОТАТЬ. Согрелась в своих шубах, начала импровизировать. К концу дня с непривычки совершенно обессилела и стала садиться на поданный для этого стул. Зато аванс оказался целым состоянием - десять рублей! Немедленно покинула свою мансарду и сняла относительно приличную квартирку, купила кое-что из одежды, а главное - позволила себе пообедать в нормальном ресторанчике."
= = =
Марина расслабилась в неожиданном уюте нового жилья и набрала номер единственной и любимой школьной подруги, которой давно не звонила. "Вас слушают," - раздался знакомый голос, но тут же возникла на экране горничная: "Сожалею, сударыня, но барышни нет дома." "Настя, это я, Марина." "Барышни нет. "Так быстро узнали о витрине? Или это еще с тех пор, как убили отца? Ведь его нашли около только что ограбленного банка…
= = =
"Лидер коммунистов - гангстер?" - вспомнил Мухин загадочные заголовки газет. - Я помню, как все это обыгрывалось. А потом сообщили злорадно, что один из первых политиков страны поразительным даже для его имиджа образом не оставил своей семье практически ничего. И что его дочь получила вполне сносную партийную пенсию. Это не так?"
"Получала. До того как ко мне как-то подошел в Летнем Саду Лейканд, бывший сподвижник отца. В то время много писали, что "русский Рембрандт" недавно резко порвал с коммунистами и примкнул к относительно мало заметным на политической карте России сионистам. На этой встрече он еще не предложил мне стать его натурщицей. Это произошло позже, когда он долго стоял в своей богатой шубе, опираясь на палку, и рассматривал меня уже в витрине. А в Летнем Саду он на правах старого знакомого представил меня своему более чем странному спутнику. Такой высокий напряженный пожилой господин - словно из прошлого. В очках."
"Не может быть! Уже лет тридцать, если не больше, никто очков не носит после изобретения лазерной коррекции зрения."
"Мало того, у него были стальные зубы в глубине рта и стальные же крючочки для зубного протеза впереди."
"Действительно, человек из прошлого, - откликнулся Мухин. - Во всем мире давным-давно научились отращивать здоровые новые зубы взамен потерянных. И как он был одет?"
"Жутковато… В каком-то странном камзоле с узким галстуком вместо привычного мужского шейного банта. На нем были старомодные нелепые прямые брюки до земли вместо удобных и привычных мужских панталон. "Меня зовут Фридман, - говорит он. - И я попросил Вячеслава Абрамовича представить меня вам… Вас показывали в хронике о похоронах Владлена Сикорского." У него был какой-то совершенно дикий акцент и ни на что не похожие интонации. "Мне надо именно с вами побеседовать…" "Да о чем?" "Вы дочь одного из главных коммунистов страны. И вы пользуетесь огромным авторитетом у комсомольцев. Вам необходимо знать. Уверяю вас, это будет вам очень интересно… Я вовсе не собирался попадать в ваш Петроград. Я математик, автор открытия в области топологии и конверсии в параллельных измерениях. Я хотел на этом заработать самым тривиальным образом: переместиться в Санкт-Петербург тридцатых годов прошлого века и там обменять магнитофоны с записями классической музыки на золото, а заодно, если повезет, увидеть живого Пушкина. Но в последний момент испугался, что попал случайно именно в свое и без того не очень удачливое измерение и могу в нем сильно навредить для будущего. Просто не застать, вернувшись, мою семью… Хотел было тотчас вернуться, но уж больно интересно было хоть одним глазком взглянуть на все эти конные экипажи, всадников в нарядах пушкинской эпохи. Но нормальной конверсии в прошлое все равно не получалось. Что-то не срабатывало. А когда я увеличил мощность, то неожиданно оказался вот прямо здесь, совсем не в прошлом, а в своем же времени. Но только в вашем непостижимом для меня измерении, которого и быть-то не могло… Именно поэтому вам полезно посмотреть кое-что из нашего варианта развития России…" И вот в своем подвале он настроил нам какой-то допотопный видеомагнитофон и стал один за другим демонстрировать такие фильмы!.. "Надеюсь, вам интересно все, что я вам рассказал и показал?" - спросил он, наконец, а я не могу произнести ни слова! Вы бы посмотрели… такой ужас!"
"Мне тоже интересно было бы все это посмотреть!" "А мне еще "интереснее" было потом, на юбилейном Июльском диспуте в Бестужевке, когда я вдруг попросила слова. На этих дискуссиях неизменно муссировалась мысль о России, которую мы потеряли, когда казаки убили наших вождей. Каждый готовил реферат, фантазировал в меру своей эрудиции и фантазии. И тут ведущий сказал: "А сейчас наша Марина поделится своими мыслями о вероятных путях развития России." Тишина настала полнейшая. Ведь я до этого ни разу не выступала, как ни просили комсомольцы. А тут вдруг выхожу и громко говорю, едва живая от волнения: "Мне стали знакомы некоторые факты, которые вообще исключают мое дальнейшее пребывание в коммунистическом движении… Если бы Ленин выжил и мы победили бы в 1917, то…" После этого я наговорила такое, чего не позволяли себе самые оголтелые антикоммунисты. И кому наговорила! И с какой уверенностью и ненавистью к родному движению всех присутствующих, их родителей и дедов!.. Естественно, меня в ту же минуту отлучили от всего, что связано с партийной кассой: от образования, от отцовской квартиры, от пенсии. Никто и не подумал ознакомиться с этими видеокассетами. Я потеряла все. Взамен остался нищий и нелепый новый знакомый, этот Фридман. С его ужасной информацией об истории параллельного мира, разрушившей мой собственный мир, такой понятный до рокового знакомства. Надо сказать, что его в нашем мире все только восхищало. Даже самые очевидные мерзости СШР не производили на моего странного спутника никакого впечатления. Например, он как-то попросил меня провести его в самый лучший книжный магазин в столице - Дом русской книги. Я там часто бывала с папой. Нам всегда помогали найти все, что нам надо. Но тут такой обычно любезный толстомясый приказчик со значком-свастикой на лацкане фрака посмотрел пристально на этого Фридмана, потом, как на незнакомую, посмотрел на меня и пригласил нас к выходу. А там плакат, которого я до того и не замечала: "Армяшек, татарву, хохлов и прочую жидову просят не беспокоиться. Наш магазин - для русских. Магазин для прочих - на Кирочной. Спасибо." Фридман только пожал плечами под своим нелепым плащом. Вам и это интересно?…"
"Еще бы! Я и сам могу вам кое-что рассказать об этом же Доме русской книги. И меня всегда принимали там с особым почетом. Но как-то я привел туда коллегу-негра из Северо-американских Соединенных Штатов. Приказчик вежливо попросил чернокожего профессора удалиться. Мол, расисты есть и в Америке, а в Петрограде полно книжных магазинов для терпимых покупателей. "Поймите, - говорит он иностранцу, - у нас тут своя клиентура, исключительно чистая публика. Приход сюда чернокожего она может воспринять только как провокацию. А мы против всяких скандалов, мистер, нам репутация дороже. Поэтому вам лучше бы на Кирочную. Там ваши любезные жиды ничуть не хуже магазин держат." "Надеюсь, вы понимаете, - говорю я вызванному хозяину, что и я у вас больше ничего не куплю?" "Что делать, князь? У нас свободная страна, а жиды торгуют книгами без всяких ограничений…" Спустя несколько дней проезжаю я по Литейному и вижу у магазина пикет коммунистов. Ну и, к их изумлению, становлюсь с ними в ряд. "Почему пикетируем?" "У них презентация книги Гитлера. Ждут автора." "Вы с ума сошли! Он что, еще жив?" "Нет, конечно. Книгу презентует как бы его соавтор. Новая версия: "Майн Камф - в России". "Ага, тогда стоит его не пустить. И в магазин, и, главное, в Россию." "Вот именно…" Тут подъезжает бесконечный кортеж, на проспект высыпают фашисты и, без предисловий и претензий, стали дубинками нас оттеснять. Впрочем, и коммунисты, тоже без единого выкрика тотчас включились в привычное действо, для того и пришли… Началась общая свалка, кругом телекамеры. Ну, мой образ жизни редко позволяет оттянуться по-мужски, колочу по всему, к чему прицеплена свастика. Пожилой геноссе-автор терпеливо ждет вдалеке окончания этого русского безобразия, покуривая сигару, полиция воет сиренами. Все было более-менее пристойно, пока вдруг не раздался выстрел. Тут из-за крыш появился и завис над свалкой полицейский вертолет, поливая нас всех слезоточивым газом, стрижом промчался вертолет коммунистических сил самообороны с пулеметами, а в дымное облако влетели бронетранспортеры нацистов. Пожарные машины смели нас всех к стене Дома русской книги, прямо под ноги респектабельных постоянных клиентов, что пробирались прочь из магазина гуськом за спинами полицейских. Конечно, тут общее изумление: среди окровавленных расхристанных коммунистов, подумайте только, князь Андрэ из Путиловского Центра!.. Шарман… Очнулся я в госпитале с забинтованной головой. Выяснилось, что стреляли анархисты, что они задержаны, что убитых, к счастью, нет. Правые и левые, возбужденно хохоча, дружно пьют в общей палате водку. "Не барское это дело, - говорит мне шустрый, похожий на еврея, парень со свастикой на рукаве. - Теперь вот вас запросто со службы попрут. Неужели вам лакеев мало, некому, кроме как нам, морду бить…" Но обошлось. Путиловское "Слово" в интервью с графом Василием подчеркнуло свободу нравов руководителей концерна, американцы восхищались русским князем, вставшим на защиту негров. Владлен Сикорский в интервью "Правде" осторожно похвалил смелость представителя аристократии, одного из ближайших советников классового противника, выразив уверенность, что все честные люди России…"
Андрей Владимирович перевел дух. Думал ли он тогда, что ему через какой-то год так понравится дочь покойного коммунистического бонзы?
А ее словно подменили. Пока он все это рассказывал, на выразительном нервном лице Марины отражались все ньюансы его настроения - от возмущения нацистским приказчиком до восхищения возможностью "оттянуться". При упоминании "князя Андрэ" глаза ее восхищенно загорелись, а сцена в больнице произвела целую бурю - от беспокойства за его здоровье до заразительного хохота при резонном замечании, что респектабельный Андрэ не тем морду бил.
Внезапное сильное чувство к Марине все росло по мере наблюдения за этой пантомимой и уже не вязалось ни с какой политикой.
Впервые за долгие годы он не знал, как себя вести. И не мог поверить, что он везет ее домой. Как любой холостяк, он, естественно, всегда имел какую-то милую особу для утех. Это были не содержанки, а просто скучающие дамы его круга и возраста. Для этого снималась квартира в Девятой линии на Васильевском. Дома же он принимал только самых близких людей. Если там и бывали девицы на ведании, то с родителями или братьями. Поговаривали о его возможном браке с крошкой Лизи - Елизаветой Баратынской, из семьи старых аристократов, князей, жалованных титулом не Думой и Сенатом, а самим самодержцем…
И вот вдруг взять и жениться на этой юной прекрасной особе? Ого, что поднялось бы в свете! "Знаете, князь Андрэ…" "На Лизи?" "Если бы… Представляете, какой-то еврейский огрызок из секс-витрины." "Что вы хотите? После той уличной драки от него всего можно ожидать…"
Между тем, они обогнули Нарвские ворота. За огнями Путиловских заводов начинались жилые районы организованных коммунистами рабочих - небоскребы "красного пояса Петрограда". Позади и справа до горизонта лежали двухмиллионные петроградские трущобы с их кабаками, лабазами, синагогами, мечетями - татарской, китайской, еврейской слобод.
Эстакада взлетела над Заливом, огибая Кронштадт с вмерзшими в лед кораблями. Лет тридцать назад по проекту еще не князя Владимира Мухина, отца Андрея, здесь возвели свайное сооружение, не мешающее движению вод с надувными элементами, прикрывающими Петроград от наводнений. Проект с трудом победил идиотскую идею дамбы, которая могла погубить залив. Когда это осознали, Сенат пожаловал Мухиным княжеский титул. Андрей и провез Марину по эстакаде только ради того, чтобы рассказать об этом.
Но он заметил, что девушку очень мало интересовала биография его семьи. Как, впрочем, и его непостижимым образом перестало вдруг занимать все, что касалось ее прошлого. Приближаясь к Рощино, оба все более удивлялись своей общей беспричинной и нарастающей веселости. Началось это, когда он стал смеяться невпопад ее в общем-то невеселому рассказу о витрине, особенно с появлением священника, потом она - его рассказу об уличной потасовке. И кончилось тем, что стоило их глазам встретиться хоть в зеркальце, как оба вдруг начинали неудержимо улыбаться. Когда шоссе перебежал заяц, Марина назвала его пьяным. "Пьяный? Почему?" - зараннее скисал Андрей. "Так ведь косой…" И он вдруг стал так хохотать, что был вынужден припарковать машину, чтобы вытереть слезы. От каждого его взгляда лицо девушки мгновенно освещалась застенчивой ослепительной улыбкой, при которой она как-то странно и мило суживала огромные глаза.