- Я думал, вам запрещает религия, - сказал он.
- Так ведь я и не пью, - засмеялся Мубарак. - Послушайте, я непременно должен вам что-то подарить.
- Не стоит, - запротестовал Гумилев. - Я ведь ничего по сути не сделал. Мой револьвер даже не был заряжен.
- Вы их отвлекли. Другой мог бы попросту уйти незамеченным. Вы могли пострадать. Поэтому… - Мубарак сунул руку в большой кошель, висящий на поясе, порылся и достал маленький сверток. - Поэтому я хочу подарить вам вот это. С виду не слишком ценная вещица, но поверьте, это только так кажется.
Гумилев взял легкий сверточек и раскрыл тончайшую белую ткань. Внутри оказалась металлическая фигурка скорпиона размером с палец. Скорпион угрожающе выгибал свой смертоносный хвост, заканчивающийся маленькой колючкой, настолько острой, что можно было пораниться. Как только поэт коснулся ее пальцем, словно электрическая искорка проскочила. Гумилев тотчас отдернул руку и увидел улыбку старика.
- Значит, я был прав, - удовлетворенно сказал Мубарак. - Приятно видеть, когда вещь находит своего истинного хозяина.
- Но я…
- Вы потом все поймете. А сейчас извините, у меня еще множество дел. Надеюсь, мы с вами встретимся, если окажетесь в Джибути - я здесь часто бываю. Еще раз благодарю вас, господин Николай Гумилев.
Мубарак встал, низко поклонился и зашагал прочь. Гумилев повертел в руках фигурку скорпиона и, хмыкнув, убрал ее в нагрудный карман.
* * *
Поручик бодро делал гимнастические упражнения, когда Гумилев явился в отель и принялся рассказывать, что с ним произошло на рынке. Курбанхаджимамедов выслушал, осмотрел купленное оружие (безусловно одобрив), подаренного скорпиона (сказавши: "Безделка…") и сообщил, что видал и не такие стычки и что завтра с утра они выступают.
- Нужно будет только найти проводника. К северу отсюда живут люди, поклоняющиеся черным камням. Европейцы, хорошо знающие страну, говорили, что это племя считается одним из самых свирепых и лукавых. Они нападают обыкновенно ночью и вырезают всех без исключения. Проводникам из этого племени довериться нельзя, но я найду местного. А сейчас, юноша, может быть, сходим к феминам? Джибути на нашем пути, пожалуй, последнее место, где это можно сделать белому человеку.
Гумилев уставился на Курбанхаджимамедова так, что поручик расхохотался и похлопал его по плечу со словами:
- Понял и осознал. Однако ж вы говорили, что приехали из Парижа? Неужели в этом городе страсти вы устояли, сохранив… э-э… невинность?!
Гумилев стыдливо развел руками. Собственно, он мог сколько угодно раз посетить известные кварталы Парижа, но был чересчур увлечен мыслями об Анечке Горенко и потому не мог даже представить себе столь ужасной измены.
- У вас, поди, и невеста дома есть? - продолжал Курбанхаджимамедов. - Так плюньте, юноша: вы в путешествии, а в путешествии и на войне совсем иная мораль, там все дозволяется. Даже правоверные мусульмане, уж поверьте, пьют горькую в походе, а у них с этим ой как строго!
- И где же мы найдем этих… фемин? - робко поинтересовался Гумилев.
- Я навел справки еще до начала поездки, - сказал с гордостью поручик. - Военный человек всегда должен знать, где найти выпивку, еду и женщин. Идемте со мной, не прогадаете. Я надеюсь, вы не слишком глубоко приняли к сердцу пример вашего кумира, этого Уайльда?
Гумилев возмутился и, конечно же, отправился вместе с поручиком.
Фемины обитали в самом центре Джибути, в заведении с названием "Меблированные комнаты для одиноких мужчин мадемуазель Парментье". Сама мадемуазель оказалась тучной женщиной с явственно видными арабскими корнями, но по-французски говорила весьма изысканно и курила папироску с длинным мундштуком. Встретила она их в чем-то типа гостиной - с европейской мебелью, граммофоном и картинами на стенах.
Поручик тут же сообщил, что заведение ему рекомендовал штабс-капитан Воробьев.
- Воробьефф! О, Воробьефф! - закатила глаза мадемуазель Парментье. Видимо, означенный штабс-капитан оставил в "Меблированных комнатах для одиноких мужчин" достойное впечатление, не говоря уж о денежных суммах. Им тут же принесли терпкое густое вино с привкусом смолы, а затем появились фемины.
Рядом с Гумилевым на диванчик уселись две, по обе стороны; на Курбанхаджимамедова нацелились аж четыре. Впрочем, Гумилев не ведал, что и с двумя-то делать - они щебетали на непонятных языках, хихикали, то и дело отпивали из его бокала и вообще вели себя крайне непривычно, чтобы не сказать неприлично.
"Может быть, встать и уйти?!" - подумал было Гумилев, но тут же отмел эту мысль. Во-первых, ему не хотелось упасть в глазах поручика, во-вторых, он уже внутренне смирился с доводами Курбанхаджимамедова насчет "путешествия и войны", в которых мораль вовсе иная, нежели в обычной жизни.
- Не теряйтесь, юноша, - бросил поручик, потрепав по пухлой щечке смуглую красавицу, сидящую у него на коленях. - Я, так сказать, угощаю. Хотите, берите сразу двух, хотя не рекомендую - по первому разу не осилите…
Гумилев густо покраснел, что не осталось незамеченным девушками: они захихикали пуще прежнего, и одна чмокнула его в щеку. Вторая тут же оттолкнула подругу, помахала пальчиком у той перед носом и впилась в губы Гумилева долгим, обжигающим поцелуем, которого он никогда еще не знавал и о котором не мог даже мечтать.
Откуда-то появился кальян, все вокруг окутали клубы ароматного дыма, опустевший графин вина быстро заменили новым, и Гумилев буквально терял рассудок, окруженный шелестящими шелками, запахом духов и мускуса, опьяняющими и волнующими прикосновениями… Он не стал сопротивляться, когда поцеловавшая его в губы смуглая тоненькая девушка решительно взяла за руку и увлекла куда-то в переплетения коридорчиков, за разноцветные занавеси.
Через минуту Гумилев уже лежал на большом диване, усыпанном маленькими подушечками. Где-то тихо играла восточная музыка, через окошечко с разноцветными стеклами под самым потолком пробивались лучи солнца, причудливо окрашивая комнату.
Он пытался слабо протестовать, когда девушка разула его и принялась стаскивать с ног бриджи. Но, когда она сбросила с себя полупрозрачные одежды из нескольких слоев муслина, Гумилев уже не протестовал. Глядя на маленькие смуглые груди, увенчанные острыми, почти черными сосками, на плоский живот, на курчавые волосы, похожие на пружинки и выкрашенные хной, Гумилев внутренне возблагодарил поручика, заставившего почувствовать себя Мужчиной-путешественником, Мужчиной-воином, который живет по своим законам…
С этими мыслями Гумилев решительно схватил девушку за плечи и привлек к себе. Дальше она действовала в основном сама, и Николай предоставил полную свободу ее умелым рукам и губам. Боже, он даже не представлял, что такое бывает! В самых смелых фантазиях Гумилев не позволял себе ничего подобного тому, что происходило сейчас, что делал он с этой маленькой смуглой женщиной, и что делала с ним она… Санкт-Петербург, Аничка Горенко, стихи и робкие признания - все это было сейчас так далеко отсюда, что, казалось, никогда и не существовало…
… Затем он лежал, опустошенный, и смотрел в потолок, не в силах даже пошевелиться. По потолку деловито бежал паук, следом за ним прошмыгнула маленькая изумрудная ящерка. Девушка лежала рядом и, казалось, не дышала, но ее теплые пальчики беспрестанно гладили плечо Гумилева.
- Как тебя зовут? - спросил он по-французски, садясь на постели.
- Фатин, - отозвалась девушка. Неожиданно в ней проснулась стыдливость, и она быстро прикрылась сброшенной одеждой.
- А меня зовут Николай. Николай, - повторил Гумилев, тыкая себя пальцем в грудь.
- Никула-ай… - ласково повторила Фатин.
Тут до Гумилева дошло, что он тоже сидит совершенно голый. Он поспешно натянул бриджи, поискал рубашку и едва нашел ее в углу комнаты. Фатин с легкой улыбкой наблюдала за его эволюциями.
- Мне пора. Пора идти, - сказал Гумилев, стараясь произносить слова медленно и понятно.
- Идти, - согласилась Фатин, закивала. - До свидания!
- Я еще приду! Когда буду в Джибути, обязательно найду тебя! - пообещал Гумилев, застегивая пуговицы. Потом он зашарил по карманам, нашел несколько серебряных талеров и положил на подушку:
- Вот, это тебе! Возьми! Мой друг заплатит мадемуазель Парментье, а эти деньги забери себе! Поняла?
- Поняла, - сказала Фатин и потянулась за монетами. Ворох тонких одежд снова упал с ее тела, и Гумилев увидел то, чего не замечал до сих пор. На шее, на тонком шнурке, сплетенном из зеленых и белых нитей, висела маленькая металлическая обезьянка. Шнурок был продет не через отверстие в подвеске, как обычно - его попросту не было, и петля была захлестнута прямо на шее зверька, словно у удавленника. Не отдавая себе отчета, Гумилев хотел дотронуться до обезьянки, но Фатин быстро отшатнулась, бросив деньги.
- Нельзя, - сказала она, сердито насупив брови. - Нельзя руками.
- Талисман?! - спросил Гумилев.
- Нельзя, - повторила Фатин и погрозила пальчиком, как недавно грозила своей подружке. Гумилев пожал плечами и продолжил одеваться, испытывая во всем теле слабость, подобную которой ему не доводилось испытывать еще никогда в жизни.
На прощание он осторожно поцеловал Фатин в щеку. Девушка оставалась лежать среди разбросанных подушек, прикрывшись одеждой, и играла монетами, складывая их в пирамидку.
- Я обязательно приеду! - повторил Гумилев.
- Приезжай! Хорошо! - отозвалась девушка.
Поручик уже сидел в гостиной и, как ни странно, читал Le Figaro. Из граммофонной трубы пела Вяльцева - "Забыты нежные лобзанья…"
- С возвращением, - сказал Курбанхаджимамедов, завидев своего спутника. - Как все прошло? Не стесняйтесь, я с чисто практической стороны интересуюсь, как ни крути, я вас сюда затащил…
- Божественно, - отрезал Гумилев, опускаясь на диван.
- Джин? - поинтересовался поручик, указывая на бутылку. - Бодрит.
Гумилев кивнул. Пахнущий можжевельником горький напиток в самом деле взбодрил его. Поручик сложил газету, бросил ее на столик и спросил:
- Идемте? С мадемуазель я рассчитался, не беспокойтесь.
- Вы не знаете, как переводится имя Фатин? - неожиданно для себя спросил Гумилев.
- А, вот как ее, стало быть, зовут… - усмехнулся поручик. - "Соблазнительница". Не уверен, что это настоящее имя красотки, хотя всякое может быть. Полагаю, вы поклялись ей в вечной любви и обещали непременно зайти еще раз, как только окажетесь в Джибути? Небось и денег дали сверх, так сказать, счета?
- Поручик… - краснея, начал было Гумилев, но Курбанхаджимамедов с хохотом замахал на него руками:
- Полноте, юноша, полноте вам яриться!!! Сам такой был, оттого и спрашиваю… Помнится, с прапорщиком Воронцовым-Вельяминовым однажды расхрабрились и вот так забрели… впрочем, не стоит, не стоит… идемте, нам еще собираться. Завтра утром будем выезжать, а еще столько забот и хлопот.
Утром они и выехали. Проводника нашел хозяин отеля, представив его как Нур Хасана; Нур Хасан оказался совсем молодым темнокожим человеком в светло-зеленой накидке и со старенькой маузеровской винтовкой через плечо. Он немного знал французский, Курбанхаджимамедов - на том же уровне арабский, так что общение худо-бедно наладилось.
Багаж путешественников, состоявший только из самых необходимых вещей, был невелик: оружие и патроны, два вьючных чемодана, служивших постелью (в них находились одежда, белье, подарки, деньги и книги); ящик с аптекой, приспособленной в случае надобности и к перенесению на руках; такой же ящик со столовыми и кухонными принадлежностями и консервами (в том числе и кубиками сухого бульона Maggi), чаем и сахарином; и, кроме того, два вьюка с разными предметами, включая столь любимый поручиком арманьяк. Продовольствием они запаслись ограниченно, рассчитывая пополнять его в пути.
- Мальбрук в поход собрался, - сказал поручик, критический осмотрев маленький отряд. Сам он неизвестно когда вооружился винчестером, а в кобуре имел пистолет "манлихер" из тех, у которых патроны вставляются в рукоять.
- Едемте, что ли, - сказал Гумилев, нетерпеливо поправляя купленный в лавчонке тропический шлем.
Поручик тронул лошадь, и через четверть часа, когда они покинули Джибути, для Николая Гумилева наконец-то началась Африка.
* * *
- Нур Хасан волнуется…
Гумилев тоже посмотрел на Нур Хасана, после чего внимательно изучил черную тучу на горизонте. Второй день путешествия обещал проблемы.
- И, вероятно, не без причины… - в ответ на это Курбанхаджимамедов согласно кивнул. - Это только мне кажется, что она приближается?
- Боюсь, что нет, юноша… Надо двигаться, - сказал Курбанхаджимамедов. - Я, пожалуй, попытаюсь объяснить это нашему проводнику.
Поручик подошел к Нур Хасану и начал что-то ему горячо втолковывать, то показывая на чернеющий горизонт, то на дорогу, то на пески, после чего вернулся озадаченный.
- Проводник был против, но я его уговорил. Тут считается, что песчаную бурю нужно пережидать на месте. Меньше шансов потеряться. Вероятно, в чем-то он прав.
- Ну и к какому же выводу вы пришли?
- Будем убегать от облака, пока сможем, шансы у нас еще есть. Но, если не получится, остановимся…
Гумилев пожал плечами и взобрался на свою лошадь. Рядом бодро вскочил в седло Курбанхаджимамедов. Фыркая, лошадь переступала с ноги на ногу, опасаясь идти, и Гумилев пришпорил ее.
- Что вы можете сказать о песчаных бурях, юноша? - спросил догнавший его поручик. - Вы явно читали о них в книгах.
- Ничего хорошего, - ответил Гумилев. - Мельчайшая пыль и песок, поднятые в воздух сильным ветром. Как вы сами понимаете, пустыня - это местность довольно плоская. Поэтому ветер тут разгоняется до уровня урагана легче легкого. Он несет с собой тучи мелкого песка, которые закрывают солнце. Буквально становится нечем дышать. Песок заполняет собой все и способен погрести под собой караван побольше нашего. Ничего утешительного я вам не сказал, верно, поручик?
- Хорошенькая встреча, - пробормотал Курбанхаджимамедов. - И какие рекомендации имеются у науки на этот счет, юноша?
- Собственно, никаких, - уклончиво отозвался Гумилев. - Разные путешественники советуют разные вещи.
Лошадь снова фыркнула и отпрянула в сторону. Поэт успел заметить, что чуть правее из кучи песка торчали побелевшие кости грудной клетки и скалился человеческий череп.
- То есть как? - спросил Курбанхаджимамедов, печального остова не заметивший.
- В этом вопросе лучше положиться на опыт бедуинов и местных жителей. Они рекомендуют уйти с пути бури, а если уж попали в нее, то пережидать и не двигаться. Говорят, что некоторые ухитряются выжить под слоем песка… Потом выкапываются…
- Лошади у них тоже выкапываются?
- Я читал только о верблюдах. Кстати, почему мы не взяли верблюдов?
- Я не доверяю животным, с которыми раньше не имел дела, - отвечал поручик. Гумилев не нашелся, что на это сказать.
Они въехали на участок дороги, усеянный крупными камнями. Нур Хасан двигался чуть позади, и Гумилев подумал, что, если бы проводник захотел выстрелить им в спину и обобрать, это весьма удобный момент.
- Жаль, что я не верблюд, - сказал Курбанхаджимамедов.
Нур Хасан что-то закричал и подъехал к ним ближе. Посоветовавшись с проводником, поручик сказал:
- Через несколько километров дорога делает петлю! Там есть более прямой путь… Старый… Должен быть… Уже скоро, с версту. А дальше - небольшой оазис, на старой дороге. Там есть вода и маленькая деревня галласов.
- Это не ловушка? - мрачно спросил Гумилев.
- Откуда же мне знать, юноша? Приедем - проверим. На всякий случай держите под рукой оружие.
- Вначале он хотел переждать бурю на месте. И это - за версту от убежища?
- Я так понимаю, наш друг не слишком дружен с галласами. Но полагает, что с нами будет в безопасности.
- Этого еще не хватало… - проворчал поэт.
Курбанхаджимамедов оглянулся на тучи и покачал головой:
- Кажется, оно меняет направление…
Уже недалекие черные тучи хищно заворачивались спиралью, обретая сходство с огромным осьминогом. Вся западная часть неба уже затянулась целиком и полностью в траурный цвет.
- Вы уверены, поручик? - спросил Гумилев.
- Абсолютно! Мы ехали по прямой на юго-восток… Изначальное направление бури было строго на север. Она вообще должна была пройти стороной, еще в самом начале… Когда мы начали двигаться, направление ветра изменилось, и буря взяла явно восточное направление… Это необычно, но случается. В любом случае мы должны были бы миновать ее, сместившись к югу. Фронт ее относительно невелик… В худшем случае нас зацепило бы краем. Но сейчас… Она следует за нами!
- Что вы хотите сказать?
- Да, собственно, ничего, юноша. Просто… Мы вроде бы попали в серьезные неприятности.
- Удивительное открытие! - буркнул Гумилев.
Крупные камни сменились более мелкими, покрытыми тонким слоем песка. В неясном свете, который еще струился с дымного неба, прямо посреди дороги появилось корявое дерево, растопырившее сучья самым уродливым образом. Дорога в этом месте делилась надвое, плавно расходясь в стороны.
- Налево, - сказал Курбанхаджимамедов.
Они свернули. Черный осьминог расползся на половину небосклона, заслонив солнце и погрузив мир в сумерки, которые грозили перейти в ночь. Уже можно было разглядеть отдельные вращающиеся струи в общем теле бури. Как длинные, гибкие ноги, они ползли, пульсируя и извиваясь, по песку, всасывая пустыню в себя, поднимая ее вверх к самым небесам, словно стремясь поглотить весь мир.
Гумилев не мог оторвать глаз от этого устрашающего зрелища. Огромная мистическая мощь скрывалась в этой смертоносной силе, с которой играла природа. Сама Пустыня летела за маленьким караваном!
Внезапно раздался тревожный крик. Это был Нур Хасан, который размахивал руками, как ополоумевший.
- Что? Что он говорит? - старался перекричать вой ветра Гумилев.
- Ждать, он говорит, что нужно ждать, - закричал Курбанхаджимамедов. - Согнать лошадей, уложить, накрыть рогожами и ждать под их прикрытием.
Взбесившийся ветер ревел раненым львом. Казалось, что огромное, черное, косматое животное наваливается боком на одинокий, маленький караван. Они спешились, сбиваясь вместе, подгоняя вьючных лошадей. Поручик поспешно разворачивал полотнище, Гумилев поспешил ему на помощь, пока проводник успокаивал испуганных животных.
И тут, в миг, когда песчаная буря уже почти нависла над беззащитными людьми, случилось нечто такое, что заставило их рухнуть на колени. В теле огромного пылевого облака, повинуясь дикой воле ветра, открылся гигантский глаз и обратил на людей пылающий, кроваво-красный зрачок предвечернего солнца. Нижнее "веко" чуть прикрывало "зрачок", отчего казалось, что буря свирепо смотрит именно вниз, на людей, которых она собралась раздавить. Смотрит мстительным оком бога в день Страшного суда. В реве бури чудилось что-то знакомое, человеческое.
Смех?!
Когда наконец злобное око закрылось и тьма пополам со смертью уже совсем намеревалась накрыть людей, ветер вдруг начал слабеть. Постепенно секущие плети песка сменились омерзительной взвесью пыли, висящей в воздухе.