Ядерное лето 39 го (сборник) - Тюрин Александр Владимирович "Trund" 13 стр.


* * *

…Мама пришла со двора и, немного сердясь, сказала:

– Ксения, к тебе гости.

За ее спиной, на площадке, смущаясь, стоял Валера.

– Здравствуй… те… Ксения. Можно с тобой поговорить?

– Да, конечно, – Ксеничка быстро захлопнула новый Наташкин модный журнал и, как была, в домашнем платье и стоптанных шлепанцах, выскочила мимо мамы на лестницу.

Не прошло и минуты, как она влетела обратно в квартиру и, подбежав к маме, обняла ее за шею:

– Мам, ну мам, пожалуйста, ну на полчасика только! – и не успела мама кивнуть, как она побежала переодеваться. Она уже выбегала на лестницу, когда мама крикнула ей вслед: "Смотри, на полчаса, чтобы к пяти была!" – хотя сейчас было только начало третьего.

Пошли они, естественно, на бульвар. Мороженщика дяди Саши на месте не было, а была вместо него какая-то женщина в клетчатом платке. И мороженое у нее казалось не таким вкусным, как обычно – но Валера взял две порции, и они устроились на скамейке.

Она почти уже доедала свою порцию под Валеркин рассказ о том, что будут формироваться какие-то вспомогательные части, но туда берут только с шестнадцати, а у Валерки не хватает больше года, но вроде бы только начнется война, как начнут брать всех; что Джека родители отправляют к каким-то родственникам чуть ли не в Охотск, и что Джеков папа жалеет, что не продлил командировку. Валерка как раз стал красочно описывать, как они с Игорем-Джо ходили еще и к харбинцам, но тут она заметила буквально в двух шагах от себя двоих – один из них был Витька, тот самый, с которым ее познакомила Машка и который так ловко пропустил их в кинотеатр. Тем вечером, когда Витька провожал их обратно, он, не прячась, курил прямо на улице и все норовил обнять ее за талию, и видно было, что Машка сердится.

Они были словно в форме, Витька и тот второй парень – в тельняшках под пиджаками, с шарфиками-кашне на шеях. Но второй, незнакомый, был постарше и весь какой-то белесый, смазанный. В пальцах он непрерывно что-то вертел, и она никак не могла понять, что – кажется, это была какая-то монета.

Витька приподнял свою кепочку и сказал: "Мое почтение!" – присматриваясь больше к Валере, который, в свою очередь поднялся со скамейки и пристально посмотрел на незнакомцев. Он хотел что-то сказать, но Ксеничка со словами "Здравствуй, Витя" быстро потянула Валеру обратно на скамейку. Витька еще раз приподнял кепочку и пошел с товарищем дальше, и тот, белесый – он ей сразу не понравился – еще обернулся назад каким-то нехорошим взглядом. Видно было, что он что-то спрашивает у Витьки.

– Это кто был? – как бы совсем без интереса спросил Валера, и она стала рассказывать ему, что Витька – знакомый ее школьной подруги, потом начала пересказывать фильм с Хэмфри Богартом, который они тогда смотрели – оказалось, что Валера его еще не видел. Потом как-то разговор перешел на музыку и танцы, а она, болтая о пустяках, вдруг подумала – а что, если бы Валерка или Витька увидели ее, идущую под руку с Митей, дядей Митей, и что она сказала бы тогда…

* * *

…Они уже были почти дома, где-то над Тальцами, когда он вывалился откуда-то из-за облака и сразу же пошел в атаку. Первая очередь прошла мимо, но во втором заходе он влепил им по плоскости. Это был свой, свой же – но, видно, какой-то старательный молокосос, не замечавший бело-зеленые шевроны и делавший заход за заходом. Должно быть, он сдуру принял их за уже напавших немцев. Володя пытался увернуться, прерывая "… да с той старинною…" коротким "М-м-мать!" каждый раз, когда выпущенная почти в упор очередь барабанила по дюралю.

Делать надо было хоть что-то-расшпилив взятый с собой на вынужденной случай "дегтярь" и уперев его на обрез люка, он стал огрызаться. Новая очередь прошла чуть правее и сзади, за спиной гулко хлопнула аппаратура, резко потянуло горелой резиной и эбонитом. Диск быстро опустел, он бросился перезаряжать, и в этот момент очередь прошила сразу несколько блоков их бесценной аппаратуры, осколки ламп брызнули прямо в лицо – он едва успел прикрыть глаза. Утираться было некогда, и он продолжал стрелять сквозь розовую пелену, в лоб, не жалея, пока новый диск тоже не опустел, и только тогда тот чертов истребитель, пытавшийся их завалить, отвернул в сторону, оставляя за собой дымный след.

Но они тоже горели, пламя из-под юбки чихающего левого мотора лизало плоскость. До дома они уже не тянули – сбивая пламя, ребята резко бросили машину вниз и стали выворачивать на пятачок какого-то поля. Левая стойка не выходила, и сколько могли, они бежали на правой, вытягивая до последнего и надеясь, что не попадется рытвины. Пламя вроде пропало, но, когда они коснулись законцовкой земли и резко крутанулись влево, калеча машину и загибая лопасти винта, оно снова полыхнуло – мгновенно охватывая все крыло. Как он ни пытался удержаться, его бросило вперед, прямо на углы блоков аппаратуры. Распахнув дверь, он стал срывать и выбрасывать их наружу, надеясь, что все же хоть часть записей уцелеет, что не зря они ходили, бросая подальше, туда, где их хватали Володя, припадавший на ногу, и Андрей, лицо которого тоже было в крови. Они все кричали ему, чтобы он выбирался наружу, но блоки выдирались туго, с мясом, а пламя билось у самой двери… Когда полыхнуло, толкая его, успевшего, горячей волной в спину, он упал лицом вниз, и ребята поволокли его от жаркого бензинового костра…

* * *

…Как-то так получилось, что весь год они так ждали, когда же кончится учеба, а теперь, когда не нужно было ходить в школу, вдруг оказалось, что чуть не половину Ксеничкиных одноклассников родители отослали кто куда. По городу упорно шли слухи о новой войне, которая вот-вот должна начаться, и детей старались отправить к родне по деревням. Папа все чаще говорил вечером маме, что в газетах нет никакой определенности, а начальство попросту врет, и тогда мама старалась быстро отправить Ксеничку спать, будто она маленькая – но она-то совсем не дурочка…

Сегодня она решила зайти в гости к Наташке-второй, но оказалось, что и ее отправили куда-то из города. Тогда, хоть это было и далеко, она решила пойти к Светке.

Ей открыл сын Светкиной соседки. Видно было, что он только что играл – посреди комнаты между поставленных на попа книжек стояли несколько оловянных солдатиков и, похоже, игрушечный танк из картонной коробки и карандаша. Мальчик посмотрел на Ксеничку через кусок темно-зеленого бутылочного стекла и, сопя носом, сказал:

– А Светки дома нету. Она у мамки на работе.

От такой новости Ксеничка даже расстроилась – получалось, что нужно снова идти чуть не через полгорода; и потом, она немножко боялась больниц. Конечно, Светкина мама была очень добрая, но в больнице, где она работала, Ксеничке всегда становилось боязно…

У самого входа в бело-красный корпус больницы она совершенно неожиданно для себя столкнулась с дядей Митей. Голова у него была обмотана бинтом, и он говорил с маленькой, худенькой медсестрой – ростом та была не выше Ксенички и по виду ненамного старше. Он явно обрадовался ее появлению, улыбнувшись и сказав: "Вот кто меня до дома проведет", – и, разумеется, ни о какой Светке речь уже идти не могла. Одна половина лица у дяди Мити была словно обсыпана маленькими подсохшими ранками. Он по-настоящему – не понарошку – оперся на Ксеничкину руку, и она нерешительно спросила:

– Дядь Мить, а что случилось?

– Да так, пустяки, ножку подломили, – она почему-то с испугом подумала о том неприятном Витькином дружке и посмотрела на ноги дяди Мити, не понимая, шутка это или нет, но ноги были вроде целы – только дядя Митя прихрамывал сильнее обычного.

Совершенно машинально Ксеничка оглянулась. Медсестра сняла свою белую косынку и смотрела им вслед. У нее оказалась короткая стрижка, делавшая ее немного похожей на мальчика, но – показалось – с плохо закрашенной сединой.

– А… а кто это такая?

– Это Ника, медсестра, старая моя знакомая.

– А разве она старая?

– Хорошо – он чуть усмехнулся, – это моя молодая знакомая Ника.

– Чудное имя.

– Почему же чудное? Ника – богиня победы у древних греков. Но вообще-то это просто сокращение от "Вероника". У нее сестра есть – Лика. Ника и Лика. Лика, как и ты, тоже в школе учится, скоро заканчивать будет.

– А откуда вы их знаете?

– У них был еще брат Сережа, мы с ним вместе служили.

– Был?

– Да… – он замолчал, и улыбка мгновенно погасла. – Он сгорел в сорок четвертом под Иманом. Вот… а Ника с медсанбатом не сегодня-завтра поедет на Ишим.

* * *

…Они решили пойти с Машкой в церковь. Ксеничка не знала, можно ли ей туда идти – она была некрещеная. Когда-то давно мама рассказывала, как еще до войны папа был в командировке в Ленинграде на какой-то папиросной фабрике – Ксеничка никак не могла запомнить, имени кого, – а мама тогда приболела, и Ксеничку отвезли к Ксеничкиной бабушке, маминой маме, в Мотовилово, на речку со смешным названием Сережа. Бабушка собралась уже Ксеничку покрестить – она была, по маминым словам сильно верующая. Но тут и мама выздоровела, и папа раньше вернулся – Ксеничку забрали от бабушки, и они втроем поехали в Кисловодск. Кисловодск Ксеничка не помнила совсем, а от бабушкиного дома помнила какой-то темный сруб и злых гусей, которые вытягивали шеи и пытались ее ущипнуть, и которых она ужасно боялась. А потом бабушка умерла, и Ксеничку так и не покрестили.

Но Машка сказала, что это ничего не значит, и нужно обязательно пойти и поставить свечки за здравие, потому что их пап заберут на войну. Только нужно обязательно повязать в церковь платок на голову. Ксеничка спросила – а можно за двух людей две свечки поставить? – и Машка быстро ответила – конечно, можно. Они немного помолчали, и Машка спросила – а за кого вторую? – и после смущенного Ксеничкиного: "Один… ну, знакомый…" – сказала, совсем даже не смеясь. – Я тоже две поставлю, а то вдруг и его заберут, или еще что…

В церкви на площади было не очень светло, как-то странно пахло, и было от всего этого немножко страшновато. Людей было много, почти все это были женщины – постарше и помоложе, и даже совсем молодые – но было тихо. Машка, наморщив лоб, зажгла свои свечи от уже горевших и, поставив их, перекрестилась. Ксеничка сделала все, как она, и, не зная, можно ли ей или нет, неловко перекрестилась тоже. Рядом с Ксеничкой и Машкой стояла какая-то молодая женщина с совсем маленьким, еще грудным ребенком, который спал у нее на руках. Она беззвучно шевелила губами, и Ксеничка поняла, что она молится, но сама не знала ни одной молитвы и стала просто просить – беззвучно, про себя-чтобы не убило ни папу, ни Митю, никого-никого, ну пожалуйста… Свечек горело очень много, воздух дрожал, волнами наплывало тепло, а желтенькие огоньки, казалось, плыли прямо в лицо. Если бы только у нее было с собой больше денег, она поставила бы десять свечек или даже сто-только бы все были живые…

* * *

…Он чистил свежесваренную картошку в мундирах, подстелив на стол вчерашнюю "Сибирь" и дуя на пальцы. Чесались жирафьи пятна синяков и ссадины на ребрах – после посадки "с копотью", – и он чесал их тыльной стороной ладони, чтобы не вымазать майку картошкой. На языке крутилось подхваченное сегодня в штабе у телефонисток "… что вы плачете здесь, одинокая бедная девочка…", а из распахнутого настежь окна слышно было, как где-то играют в футбол. Руки делали все сами, а в голове шла совсем другая работа – он перебирал частоты, позывные, активность станций и видел сейчас вместо окна и темнеющего прямоугольника неба, карту Манчжурии и Монголии, и треугольники флажков на ней – вскрытые штабы дивизий, полков, батальонов, отрядов…

Там, за речкой, солдаты прятались в кишащих комарами камышах, сидели до ночи без воды – но он видел их, видел их всех в тоненьком писке их запеленгованных раций, и знал, о чем сейчас думают их командиры…

* * *

Мама послала ее в магазин, идти было недалеко, но дорогу ей преградила военная колонна. Вообще-то это были еще не солдаты, а только мобилизованные – они шли на вокзал. Те, что постарше, были в старых гимнастерках и пилотках – с прошлой войны…

Она стояла и смотрела на них – как они идут, молодые и старые, один за другим. У них были такие лица, что стыдно было за всех, кто не идет рядом с ними в строю. Рядом с колонной шла какая-то молодая женщина, и по лицу у нее катились крупные слезы, она все смотрела на кого-то в колонне, и шла, и плакала. Ксеничка вспомнила, как уходили колонны два года назад, когда напали японцы, и ей стало стыдно, потому что вот они уходят, туда, на запад, а она здесь, со всякими глупостями в голове…

Вот и вчера, вспомнила она, Машки дома не было, и Ксеничка собралась уже идти обратно домой, но, на беду, ее перехватила Машкина соседка Зинка, которая еще в прошлом году бросила школу и устроилась работать в магазин. У нее сегодня был выходной, и сначала она рассказала, когда, куда и к кому именно Машка с матерью пошли снимать мерки, и когда вернутся – получалось, что уже скоро – а потом и вовсе завела пустой разговор обо всех встречных-поперечных. Ксеничка не знала, как ей отделаться – пришлось усесться рядом с Зинкой на серую каменную приступочку забора. Зинка сняла туфли, выставив босые ноги на тротуар, и, почесывая вымазанную сажей коленку, стала перемывать косточки прохожим. Казалось, она знает полгорода – но обо всех она знала почему-то только гадости. Когда мимо проходила какая-то полная женщина в цветастом платье, у Зинки прямо-таки загорелись глаза, и она, жарко дыша в Ксеничкино ухо, стала рассказывать об этой женщине такое, отчего краснела даже спина. Казалось, что все на улице сейчас слышат то, что шепчет Зинка, и думают, что Ксеничке тоже приятно такое говорить и слушать.

Потупившись, Ксеничка снова увидела выставленные босые Зинкины ноги, увидела, что ногти у нее на ногах тоже, как и на руках, покрашены вишневым лаком. Она подумала, что Зинка, видно, для того и разулась, чтобы всем было видно – и с ехидством подумала, что брови-то у Зинки выщипаны, а одна нарисована чуть наискось – и от этого ей стало как-то легче. Да и ждать пришлось действительно недолго – Машка с ее мамой скоро появились из проулка, и от Зинки все-таки удалось оторваться.

Машкина мама внимательно выслушала переданную Ксеничкиной мамой просьбу – зайти насчет построения нового костюма для Ксеничкиного папы, – но уходить от них не хотелось. Во-первых, дура Зинка могла все еще сидеть на приступочке – да наверняка еще сидела, – а во-вторых, Машка давно уже обещала показать ей совершенно особенный способ вышивания меток, а Ксеничке давно уже хотелось вышить такое "К" с завитушечками на своем платке…

И сейчас, вспомнив все это, и еще ту медсестру Нику, она даже разозлилась на себя, на всех – за завитушки, ногти, брови и костюмы.

А последним в колонне шел папа Юрки Своротных. Он увидел Ксеничку на краю мостовой и махнул ей рукой – и она изо всех сил замахала ему в ответ и побежала следом, не чувствуя, что плачет…

* * *

…Она остановилась на лестнице вытряхнуть туфлю – и так и замерла с туфлей в руке, потому что сверху спускался он, в форме, перетянутой ремнями, с вещмешком за спиной.

Ксеничка вдруг поняла, куда он уходит, и потянулась к нему руками, не замечая, что в одной из них снятая туфля, и стоит она на площадке полубосая…

– На войну, да? – спросила она, и была уже в ее голосе такая слеза, такая дрожь…

– Ну что ты, Ксеничка, – попробовал отшутиться дядя Митя. – Какая война, так, обычная командировка.

Но у него ничего не получилось. Она бросилась ему на шею и, порывисто обняв, прошептала прямо в ухо:

– Только не умирайте там, ну пожалуйста! Я вас ждать буду! – и, залившись краской до корней волос, побежала к себе в квартиру.

Оставшись стоять, он молча поправил фуражку и, найдя папиросы, закурил. Зажигалка, как всегда, заработала только с третьего раза. Покурив у окна на площадке, он оглянулся на Ксеничкину дверь и, подхватив с полу чемоданчик, стал быстро спускаться.

Назад Дальше