…Когда Сергей приплелся домой с первой тренировки, ноги его гудели, руки отваливались, а все тело болело, будто его избивали палками – долго и со старанием. Но желание заниматься не пропало, напротив – окрепло. Смазав сбитые ноги маминым кремом, Сергей торжественно поклялся себе овладеть искусством побеждать. Обязательно! А придет черед дать бой злому божеству или демону, и он этой нечисти покажет…
Так Сергей Лобанов выбрал свою дорогу. Первого сентября он пошел в школу-десятилетку в Юр-Тепе, куда Лобанова, Тиндарида и Ярнаева подвозил "пазик" с заставы. Закончил восьмой класс с одной тройкой. Перешел в девятый. Класса с десятого приставать к нему перестали – помогли штудии устода Юнуса.
В школе Лобанов не вел себя как образцово-показательный ребенок, и пятерок за примерное поведение ему не выставляли. Бывало, получал "пару" или пропускал уроки, удирал с классного часа, целовался с Лейлой из параллельного, скучал на комсомольских собраниях. Но по-настоящему Сергей занимался по вторникам, четвергам и субботам. С уроков панкратиона он и его друзья не сбегали никогда. Здесь самой высшей оценкой была похвала учителя, а укоризненный взгляд устода Юнуса был хуже любых записей в дневнике.
…Летом 91-го устод собрал "избранных" в обширном подвале своего дома, где они занимались в зимние холода. На самом-то деле не подвал это был, а зала древней крепости, неведомо кем выстроенной, – то ли кушанами, то ли бактрийцами. Просто за тысячелетия наносы так укутали руины, что те ушли на глубину погреба.
На толстых шестигранных колоннах, поддерживавших свод, щерили клыкастые пасти позеленевшие бронзовые химеры – держаки для факелов. Красноватый свет метался от легкого сквозняка, и по мощной кладке стен, по гладким плитам пола ерзали зловещие тени. Трое выпускников, вроде бы отученные бояться, заробели. ТУ школу они закончили, теперь им надо было пройти Посвящение в ЭТОЙ.
Сергей, как и его товарищи, кутался в белую тогу и дрожал. То ли холод камня пробирал его сквозь тонкие подошвы сандалий, то ли суеверные страшилки. Кто жил за этими стенами века и века назад? Кто оборонял крепость и пировал в этом зале? Не шатаются ли их призраки по сводчатым коридорам? Не они ли шаркают по стертым ступеням винтовых лестниц? Однако атеизм и материализм возобладали в Сергее и заставили его признать иную версию – сквозило по залу и поддувало. А тога была Сергею, длинному как жердь, коротковата.
– Холодно! – пожаловался Тиндарид.
– Слушай, – свистящим шепотом заговорил Ярнаев, – почему в этом?
– Обычай такой, – вздохнул Сергей.
За годы ученичества он сдружился с Ярнаевым и Тиндаридом по-настоящему, по-мужски – сработали некие надчеловеческие законы приятельства, подобные тем, что соединяют разные атомы в молекулу. Кровью и потом сцементировалась их дружба.
– Тебя, знаешь, как по-римски зовут? – сказал Ярнаев, лыбясь. – Сергий Корнелий Вар!
– Корнелий – потому что Корнеевич? – уточнил Сергей, чуя подвох.
– Ага!
– А почему Вар?
– "Вар" по-латински будет "кривоногий"! – с ухмылочкой растолковал Искандер.
– Щас получите! – пообещал Сергей и задрал тогу, уныло пялясь на неровные конечности, умеренно волосатые и мускулистые. Пятки вместе, колени врозь…
– Ни фига, – утешился он, – мне по подиуму не шастать!
– А как по-латински "повышенная лохматость"? – спросил в пространство Гефестай.
– Щас точно кто-то получит, – пригрозил Лобанов и резко оправил тогу – под стрельчатой аркой нарисовалась фигура устода Юнуса. Устод тоже был в тоге, только пурпурной, и вышагивал с достоинством императора Рима.
Ученики одинаково поклонились, устод ответил им сдержанным кивком.
– Сегодня я здороваюсь с вами в последний раз, – негромко сказал он. – Я дал вам все, что знаю сам, и теперь только от вас зависит, какие всходы дадут семена, мною посеянные… Вы обучены "прыжку барса" и "прыжку лосося", "геройскому удару" и "встречному удару". Я горжусь, что сумел преподать вам даже "геройский изгиб острия копья"… Вы хорошо владеете "приемом боевого грома" и "приемом движения навзничь", "приемом косящей колесницы", "приемом колеса", "приемом сильного дыхания"… Конечно, трех лет очень мало, но все же вы многому научились, теперь вы те, кого здешний народ называет "нимтаёр", полузрелыми. Дозревайте! Матерейте! Пускайте в рост ваш дух и ваше тело, и я рад буду узнать, что вы подыметесь до уровня "таёр"! Больше мне нечего дать вам. Мой сосуд пуст, ваши наполнились. – Устод Юнус помолчал и торжественно закончил: – Сим посвящаю вас и благословляю на борьбу против зла и несправедливости!
Трое переглянулись с облегчением и радостью – отныне они посвященные!
Устод подходил к каждому "выпускнику" и говорил ему что-то свое. Приблизившись к Сергею, мастер Юнус сказал:
– У тебя, Лобанов, сильный, жестокий и безжалостный характер. Ты станешь либо великим человеком, либо великим негодяем. Тебе сильно мешает горячность и вспыльчивость, но пока что честь и справедливость проводят тебя по лезвию бритвы… Постарайся и впредь сохранять баланс между добром и злом!
– Приложу максимум усилий! – пылко пообещал Сергей.
– Приложи… – мягко улыбнулся устод и громко обратился ко всем: – А теперь берите факелы и пойдемте. Распечатаем кувшинчик мусалассы!
На заставу Сергей вернулся отрешенным и печальным. Закончилась целая глава его жизни. И какое продолжение последует?.. Однако уже во дворе родного модуля его грусть смело, как веником паутину. Дядя Терентий как-то подувял, а отец сиял, словно золотая подвеска на груди красавицы.
– Серый! – воскликнул он радостно. – Мы переезжаем! Мне квартиру дали!
– Представляешь, – оживленно тараторила мама, – папу в Абхазию направляют! В Сухуми жить будем, у самого моря!
– Ур-ра! – завопил Сергей и обменялся с дядей тайным знаком: я посвящен!
Облегченно выдохнув, Воронов присоединился к коллективному выражению восторга.
3
Абхазия оглушила и закружила Сергея, как беспечный и бестолковый карнавал. Глаза, изголодавшиеся на скупой и суровой палитре Памирского высокогорья, буквально объедались роскошеством красок Юга, пышным кавказским разноцветьем, расточительным до неприличия. Синее небо, лазурное море, белые домики в нагромождениях глянцевой зелени – понятно было, почему северяне, газовики и нефтяники, дурели на южных пляжах! Сдуреешь тут…
Хотя сперва Сухуми Сергею не глянулся – дурацкий морвокзал, серое бетонное чудище, загораживало весь вид. Но потом семейство Лобановых потолклось около арки на набережной, куда выходили фасады сразу трех отелей – "Рицы", "Ткварчели", "Абхазии", – и Сергей признал-таки Сухум "русской Ниццей", где стыковались Турция и Греция, Россия и Кавказ, деловая Европа и знойный Восток.
Поселили Лобановых в ужасном Новом квартале, но близость Черного моря искупала убожество советского стиля. Квартиру полковник Лобанов получил на пятом этаже, с видом на садики в частном секторе, где поспевали мандарины и хурма, бушевали заросли мушмулы и лавровишни.
Протопав по гулким пустым комнатам, полковник опустил на пол громадный баул с пожитками, выдыхая заветное:
– Прибыли!
Мама суетилась вокруг картонного ящика с посудой.
– Сергей, – спросила она озабоченно, – а ты не опоздаешь с поступлением?
У Лобанова-младшего сразу испортилось настроение и холодок пробежал по хребтине.
– С каким поступлением? – пробурчал он, хотя прекрасно знал, с каким.
– А ты что, – выпрямилась мама, держа в обеих руках овальное блюдо, – в вуз уже не собираешься?
– Нет! – решительно сказал Сергей и внутренне сжался: ох, сейчас начнется…
– Сере-ежа-а! – протянула мама грозяще-укоризненно. – Как это понимать?! Тебе год до армии!
– Ничего, – усмехнулся Сергей, – отслужу как надо и вернусь!
– И как же ты будешь жить – без диплома?! У тебя ж вообще никаких "корочек" нет!
– Перекантуюсь как-нибудь, – пожал плечами Сергей и с деланым безразличием уставился в окно.
– Серый, – сказал молчавший до этого отец, – а ты, вообще, мыслил насчет будущего? Куда тебя тянет?
– Да он… – запальчиво начала мать, но полковник Лобанов успокаивающе обнял жену за плечи, и та сникла.
Сергей длинно и тоскливо вздохнул.
– Не знаю, батя, – честно признался он. – Я ж не потому не хочу идти в институт, что ленюсь! Ну не знаю я, чего хочу! Вот, к чему меня тянет? Ат-тличный вопрос! Только вот ответа я на него пока что не нашел! – Сергей спешил высказаться, пока мама не перебила. – Говорят, в каждом свой талант зарыт. А мне-то какой откапывать? Все мои способности – это скорость реакции да координация движений, ну, приемчики всякие могу показать… Не лодырь, вроде, кое в чем кумекаю. Надо будет, добьюсь чего угодно! Вот только чего именно? Какие такие мои желания? А фиг их знает…
Сергей насупился и мрачно глянул за окно, на праздничную зелень садов. После недолгого молчания отец спросил:
– И чем думаешь заняться?
Сергей почувствовал облегчение – гроза проходит! – и бодро ответил:
– Я еще там, у арки, объявление прочел. В военный санаторий спасатели требуются, там корочки не нужны, было бы здоровье…
В доказательство того, что здоровьем он налит по горлышко, Сергей повел костлявыми широкими плечами. Спасибо устоду Юнусу, набил в организм силы!
– Ладно, – вздохнул отец, – потом поговорим. Дуй в свой санаторий. Если что, я позвоню, кому надо…
Устраиваться "через папу" не пришлось, Сергея взяли без разговоров – из Лобанова-младшего вырос высокий блондин с большими костлявыми лапами, с симпатичным жестким лицом и очень ясными серо-голубыми глазами. Такой, да чтоб не спас?! Хотя следить за отдыхающими в бинокль и мужественно тащить из моря утопающих купальщиц Сергею почти что не пришлось. Основную массу времени отнимали прогулочные катера "Радуга" – то профилактику им делай, то моторы починяй. В паре с Сергеем работал его однолетка, Эдик Чанба, механик божьей милостью. Это был черноглазый здоровяк с длинными волосами а ля хиппи, малорослый и коренастый. Эдик чаще всего разгуливал в одних леопардовых плавках, отчего загорел до цвета седельной кожи. Был он кавказских кровей, полуабхаз, полуадыг, русских девушек любил, а вот к Сергею относился прохладно и сдержанно. "Привет!", "Пока!" – вот и все общение.
…Закончился бархатный сезон, зима, короткая как мини-юбка, сменилась бурным весенним цветением, и вновь курортники завалили своими бледными телами лежбища у моря. В августе 92-го Сергею стукнуло восемнадцать, и Родина-мать прислала ему повестку. Вместе с ним проходил медкомиссию и Эдик, сын полковника Лобанова опознал его лишь по выгоревшим пятнистым плавкам – роскошный "хвост" хипповавшему абхазу срезали "под нуль". Получив военный билет, Эдик смягчился к Сергею, хотя черта между ними, за которую ни-ни, оставалась нестертой (Лобанов подозревал, что остаточная холодность вызывалась разницей в росте).
Перед "купцами" Сергей не слишком откровенничал и о своем владении приемами панкратиона не распространялся. Ну его… Забреют еще в десантуру и погонят в "горячую точку"! А оно ему надо?
Однако судьбу обмануть не удалось.
Темно-зеленый КамАЗ с табличкой "ЛЮДИ" на коробчатой будке отъехал от военкомата, взрыкивая дизелем, и вывернул на Профсоюзную. Новобранцы, выглядывая в узкие окошки, дико засвистели и затарабанили по гулким стенам: прощай, гражданка!
Сергей сидел у самой двери, Эдик притулился напротив.
– И куда нас теперь? – спросил Чанба.
– В Гудауту, наверное, – пожал плечами Сергей. – А может… не знаю!
Эдик печально покивал. И тут начали происходить события.
Ужасный грохот отрезал все звуки, грузовик подбросило и опрокинуло на бок. Рюкзаки, сумки, бритоголовые призывники – все смешалось в вопящую, стонущую кучу. Знакомо продолбил ДШК, дырявя крышу будки, ставшую стенкой. Пули, противно чвакая, впивались в тела. Вопли перешли в вой.
– Уходим! – закричал Сергей и ногой вышиб дверцу.
– Куда?! – округлил глаза Эдик.
Сергей не ответил. Выбравшись на четвереньках, он огляделся. Грохоча гусеницами, проехала БМП. На броне, как мухи на дерьме, сидели грузины, потрясая кто "калашами", кто початыми бутылками вина. Из-за крыш пятиэтажек выплыл Ми-24, метко прозванный "крокодилом", плавно развернулся и выпустил НУРСы по жилой "хрущобе". Было хорошо видно, как взрывом вышибло окна квартиры, как разлеталось горящее белье с веревок.
– Это чего? – раскрыл глаза и рот Эдик.
– Война! – коротко бросил Сергей.
Толстяк в пижаме, выскочивший на балкон глянуть, что там за диво, схлопотал осколок и перевалился через перила, кулем рухнув на крышу голубого "Москвича".
Спотыкаясь на ровном асфальте, Сергей перебежал к кабине КамАЗа. Кабины не было. Снарядом ее разорвало, как бумажную хлопушку, а от тел двух офицеров и водилы одна гарь осталась.
Из переулка, поводя автоматами, выбежали грузины, человек пять или шесть. Командир их, живописно обрядившийся в гимнастерку с оторванными рукавами и застиранную пилотку, махнул рукой вправо-влево, и группа разделилась. Трое, короткими перебежками, кинулись к горящему КамАЗу, где толпились растерянные новобранцы.
– Это гвардейцы ихние… – пробормотал Эдик за плечом у Сергея. – "Мхедриони"!
– До сраки мне их гвардия! – пробурчал Сергей и начал движение, с места совершая "прыжок кота". Перескочив гвардейцев, глазом чиркнув по "лицам кавказской национальности", обращенным вверх, Сергей упал "на четыре лапы" и обрушился на захватчиков с тыла. Издав "геройский клич", он заехал тому, что справа, курчавому и заросшему типу, по кадыкастой шее, смещая позвонки, а левому, лупатому, звезданул в ухо, чем нанес травму, несовместимую с жизнью. Третий грузин, тот, что бежал посередке, как раз обернулся и силился понять, кто на них напал. Пока до него доходило, Эдик успел подскочить и грохнуть вражину разводным ключом.
– Готов! – сказал он слабым голосом.
– На! – Сергей протянул Эдику автомат. Чанба ухватил оружие со второй попытки – его мутило. Лобанов взял себе другой АКМ и содрал с убитого "лифчик" с запасными магазинами. Руки у Сергея не дрожали. Потому, наверное, что нервы были натянуты до звона.
– К военкомату? – спросил он мнения новобранцев. – Или куда?
– Не, мы к своим, – мотнул головой Артурчик Авидзба, "худой и звонкий" горец. – Можно автомат?
Сергей молча перекинул ему лишний трофей и воззрился на Эдика.
– И мы? – вопросил Чанба.
– Бегом! – сказал Сергей.
И они помчались к морю – их матери работали в одном санатории. Сергей чувствовал себя как во сне. Нет, смердело по-настоящему, и разбитая коленка саднила вовсе не фантомной болью. Но то, что творилось в городе, могло происходить только во сне. Слишком уж резок был перепад между явью мирной и явью военной.
Улицы Сухума, некогда спокойного курортного местечка, выглядели нереально и жутко, будто на них шли съемки голливудского блокбастера. Но труп девочки в изодранном платье, горящая "Волга", танк Т-72, поводивший пушкой на перекрестке, пара штурмовиков Су-25, бомбивших высотки 5-го микрорайона, не походили на декорации. Война шла взаправду.
Пятиэтажка на углу, по которой "работал" Ми-24, была будто освежевана – наружная стена осыпалась, выставляя напоказ квартирные потроха, чью-то разбитую, расстрелянную жизнь. "Крокодил" крутился над универсамом, лениво постреливая.
– Ноль-седьмой… – отрывисто сказал Эдик на бегу. – Это Джимми Майсурадзе номер! Аса грузинского! У него кличка, знаешь, какая? "Черный полковник"!
– Весь из себя… страшный? – выдохнул Сергей.
– Да не! Это сорт вина такой! Очень его Джимми уважает! У, гад, садит и садит… Прячься!
С ревом и подвыванием на улицу вывернула пара армейских "Уралов". В кузовах грузовиков стояли и голосили гвардейцы "Мхедриони", половина в камуфляже, половина в штатском. "Уралы" остановились, и грузины полезли через борта, организованной толпой ринулись грабить гастроном и универмаг.
Посыпались витрины, загуляло эхо довольного гогота, хлопнул одиночный выстрел. А самые дисциплинированные, откинув задние борта "Уралов", взялись за разгрузку. Крякая и голося, они снимали "цинки" с патронами, шумно скатывали по доскам автоматическую безоткатную пушку, выволакивали ящики со снарядами и длинные зеленые контейнеры.
– ПЗРК "Игла"… – распознал Сергей тару, и скомандовал: – Тебе левый "Урал", мне правый!
Выскочив из-за мусорного контейнера, он короткими очередями снял "своих" грузинов и помог Эдику добить гвардейцев, скачущих через борта левого грузовика. Злая радость скручивалась и распрямлялась в нем. "Так вам и надо!" – твердил Сергей про себя. Он глянул через капот, и в ту же секунду две круглые дырочки, расползаясь тонкими трещинками, возникли в ветровом стекле "Урала". Что-то горячее и опасное стригануло Сергея по волосам. Побелевший Лобанов махом упал на асфальт и каркнул:
– Магазин!
Приседая и пятясь, Эдик послал в сторону гастронома длинную очередь, выстреливая последние патроны. Не, тут нужен иной калибр… Сильно пригнувшись, Лобанов подбежал к безоткатке.
– Эдик! – проорал он. – Ко мне!
– Щас!
Эдик подтащил снаряды, Сергей зарядил и выстрелил. Грохнуло. И тут же рвануло в гастрономе, полыхнули огненные сполохи. Пустая гильза зазвякала почти неслышно, пуская удушливый дымок.
– Огонь! – восторженно скомандовал Эдик, затолкав новый снаряд.
От взрыва витрины надулись, как наполненные ветром паруса, и рассыпались сверкающими стекляшками.
– Сматываемся! – крикнул Сергей. – Рулить можешь? Заводи!
Ни слова не говоря, Эдик запрыгнул в кабину. Мотор взревел. Сергей выпустил еще пару снарядов, сиганул в кузов и заколотил по крыше кабины.
– Гони!
"Урал" дернулся и покатил вдоль по улице. Грузины повыскакивали из недограбленных магазинов, беспорядочно тратя патроны и злобу. Сергей шлепнулся на дно кузова, умоляя Вседержителя и Творца пронести мимо перекрестный огонь. Пронесло…
"Опоздали!" – мелькнуло у Сергея, когда он увидел здание санатория. Все стекла расколочены, на стенах выбоины от пуль крупного калибра, пляж перерыт мелкими воронками, кое-где песок впитал лужи крови. "Комета-44", перегруженная беженцами, уходила в море. А под широким навесом террасы, на раскатанном брезенте, лежали убитые. Семь человек. Шесть мужиков в шортах и плавках и одна женщина в белом халате и тапочках. Сергей помертвел – это была его мама. Эдик тоже узнал спокойное лицо тети Лены, обрамленное кудряшками крашеных волос, и горестно вздохнул.
Завхоз санатория, Петрович, выглянул опасливо из расколоченных дверей.
– Это с-с в-вертолета! – заговорил он, заикаясь. – Л-люди загорали, а он п-по ним из п-пушки! Ох, в-возвращается!
Петрович показал за дома вдоль набережной. Над их крышами всплыл Ми-24. Бортовой номер "07". Сергей встряхнулся, муть на душе осела.
– Это он… здесь? – уточнил Сергей, кивая на тела.
– Он, он! С-семерочка, б-блин!