В дверь постучали.
Генрих, вяло удивившись, прошел в прихожую. На пороге обнаружился Кольберг.
- Доброе утро, герр фон Рау.
- Здравствуйте. Что-то случилось?
Генрих не стал интересоваться, как люди из конторы его нашли. Просто догадались, не дозвонившись домой? Или следили? Ему было решительно все равно. Вот если бы сейчас Кольберг, проявив свой талант ищейки, помог обнаружить в квартире чай или кофе, Генрих сразу проникся бы уважением.
- Благодаря информации, которую вы вчера предоставили, - сказал гость, - мы вышли на след предполагаемой злоумышленницы.
- Она арестована?
- Еще нет. Мы как раз собираемся это сделать. Герр генерал счел, что ваше присутствие может оказаться полезным.
- В самом деле? - озадачился Генрих. - Впрочем, почему бы и нет.
- Прошу следовать за мной.
Они спустились по лестнице и сели в поджидавший локомобиль. Пару минут Генрих отрешенно смотрел в окно, потом спросил:
- Почему вы ее не схватили сразу, как только узнали имя? Зачем ждали до утра?
- Ее непросто было найти. Световой профиль за эти годы изменился неузнаваемо. Она как будто переродилась, стала совершенно другим человеком. Осталось лишь несколько характерных штрихов, которые мы сумели использовать. Но это заняло много времени - провозились все ночь. К счастью, она до сих пор в столице, и мы теперь знаем адрес. Застанем ее врасплох.
- Послушайте, Кольберг, - Генрих пытался найти слова, которые прозвучали бы убедительно. - Я уже говорил вчера генералу, но повторю для вас. Не лезьте туда очертя голову. Она опасна, вы понимаете? И я сомневаюсь, что ваши люди с ней справятся.
- Не беспокойтесь, герр фон Рау, - вежливо ответил крепыш. - Мы готовы к любым неожиданностям.
- Как знаете.
Остаток пути они провели в молчании. Некоторое время экипаж катился по набережной на запад - в сторону порта и Королевской верфи. Ледовый панцирь Прейгары поблескивал в лучах солнца. Потом шофер свернул на проспект, уходящий от реки вправо. Мелькнул очередной сквер, а за деревьями - башня обсерватории, похожая на толстый палец с круглым наперстком.
Остановились ближе к окраине. На узкой каменной улочке маячил знакомый локомобиль генерала и еще один экипаж с трубой - громоздкий, как дилижанс, и способный вместить, навскидку, десятка полтора пассажиров.
- Вовремя, - констатировал генерал вместо приветствия. - Приступаем. Наблюдатели подтверждают - объект на месте. Черный ход блокирован. Кольберг, Либхольц, вы идете с основной группой. Фон Рау, мы с вами остаемся в тылу.
- В каком доме Сельма? - спросил Генрих.
- Тут, за углом. Нас не видно из окон.
- Готов поспорить, она и так уже знает, что мы приехали. И если до сих пор не ушла - значит, готова к встрече.
- Вполне возможно, но это ничего не меняет. Действуйте, Кольберг.
Из "дилижанса" полезли сосредоточенные люди в коротких куртках - группа захвата. Генрих знал, что у каждого из них имеются защитные знаки, вытравленные прямо на коже. Сельма не остановит таких бойцов, даже обрушив на них каскад враждебного света. Поток просто минует их, пройдет стороной, как речная вода обтекает остров.
К сожалению, такой защитой нельзя снабдить каждого сотрудника департамента - есть побочный эффект. Носитель знаков утрачивает способность к самостоятельному мышлению - не полностью, конечно, но в значительной мере. Он может действовать, только выполняя четкий приказ.
Философы говорят, что это хрестоматийный пример того, как работает закон равновесия: выигрывая в чем-то, проигрываешь в другом. А естествоиспытатели просто пожимают плечами: что поделать, человеческая плоть - не бревно, которое можно кромсать без всяких ограничений.
По той же причине, кстати, светские львицы, сохранившие за деньги юное тело, превращаются в совершенно безмозглых куриц. Впрочем, они и так, в большинстве своем, не отличаются избыточным интеллектом. Сельма в этом смысле - редкое исключение, ум остался при ней. С другой стороны, уж лучше курица, чем умная психопатка с почти неограниченной силой…
- Если не откроет - вышибаете дверь, - инструктировал охотников Кольберг. - Желательно взять живой, но главное - не дать ей уйти. При необходимости - бьете на поражение. Задача ясна?
- Так точно, - кивнул один - очевидно, старший по званию (знаков различия у них не имелось). Всего бойцов было шестеро, хотя обычно, как помнил Генрих, привлекались, максимум, трое. Начальство подстраховалось.
- Вперед.
Выйдя на поперечную улицу, бойцы скрылись за углом. Кольберг и Либхольц держались чуть позади.
- Что ж, Генрих, - сказал генерал, - давайте посмотрим.
Они тоже вышли на перекресток. Генерал указал на одноэтажный домик с мансардой - до него было шагов пятьдесят. Деревья во дворе не росли, ничто не загораживало обзор. За символической оградой - взрослому человеку по пояс - виднелась мерзлая клумба, которую пересекала каменная дорожка от калитки к крыльцу.
Генрих надел очки с фокусирующими линзами. Оглядел дом сверху донизу, но не увидел ни единого проблеска чернильного света.
- Теодор, мы не ошиблись адресом?
- Нет.
- А вас не смущает?..
- Смущает. Но адрес правильный. Не паникуйте.
Пожав плечами, Генрих сунул очки в карман - смысла в них сейчас не было, а глаза уставали быстро. Да и вообще, он предпочел бы не использовать оптику в присутствии бывших коллег по "тройке" - на их фоне казался себе ущербным.
Боец, шедший первым, поднялся на крыльцо и решительно постучал. Прислушался. Не дождавшись реакции, обернулся, кивнул своим. Один из напарников быстро шагнул к нему, держа металлический компактный таран. Генриху доводилось наблюдать такие штуки в работе. Неказистый с виду цилиндр, приблизительно два фута в длину, был усилен светом и вышибал любую дверь с одного удара.
Это мгновение впечаталось в память Генриха, как фантастический цветной фотоснимок. Дюжий боец с тараном в отведенной руке, его напарники, готовые рвануться вперед, окна с закрытыми занавесками, черная ворона на красном гребне мансарды, солнечный диск над крышами и косые тени домов.
Потом, вспоминая произошедшее, он придет к мысли, что именно этот миг стал последним кадром прежнего мира; его, Генриха, личной точкой невозвращения. Хотя, с позиции чистой логики, все началось за три дня до этого, когда убийца нанесла свой первый удар. А если копать совсем глубоко - так и вообще двадцать пять лет тому назад, когда Сельму не допустили к эксперименту, и у нее от обиды съехала крыша. То есть, как выразились бы люди в белых халатах, произошли необратимые изменения в психике. И, наконец, философы, которые всюду суют свой нос, не преминули бы уточнить, что в этой драме Сельма играет, конечно, главную роль, но роковой момент настал еще раньше, когда Роберт фон Вальдхорн сошел с поезда и нанял извозчика…
Таран ударил в дверной замок.
Дощатая дверь застонала, дрогнула. Но, вместо того, чтобы распахнуться, лопнула и рассыпалась, как яичная скорлупа. Из проема, сметая людей с пути, вырвался маленький тугой смерч. Он подхватил доски, поднял их в воздух. С хрустом выдрал брусья, составлявшие раму, оторвал от крыльца ступеньки. Остро блеснули гвозди.
Смерч радостно взвыл и сгинул так же внезапно, как появился. А там, где прежде было крыльцо, теперь стояло нечто кошмарное - то ли заготовка для пугала, то ли безголовый скелет, сложенный из досок и брусьев. Как будто игрушку из детства - спичечную фигурку - кто-то превратил в великана.
Теперь великан ожил.
Шевельнулся, проверяя подвижность. "Спички" не рассыпались, скрепленные неведомой силой. Гвозди стали когтями.
Ближайший боец схватился за револьвер, но выстрелить не успел. Тварь метнулась к нему. Железные когти ударили по руке, разодрали в клочья. Хлынула кровь, револьвер отлетел к стене.
"Скелет" развернулся к следующему противнику. Тот отпрянул, поднимая оружие. Усиленная пуля разнесла в щепки одну из досок. Великан издал пронзительный визг, хотя не имел даже подобия рта. Уклонившись от повторного выстрела, он достал-таки бойца, опрокинул навзничь.
Клумбу заволокло пороховым дымом. Вспышки выстрелов сверкали, как молнии среди туч. Люди палили остервенело, всаживая в монстра пулю за пулей. Тот вертелся волчком, визжа, как три лесопилки сразу, и упорно не желал подыхать.
Когда наконец стрельба прекратилась, и дым немного рассеялся, дворик напоминал разоренную строительную площадку. Доски валялись от стены до ограды. Один из охотников лежал с разорванным горлом, другой стоял на коленях, зажимая рану в боку.
Полуоглохший Генрих потряс головой, приходя в себя. Сообразил, что схватка продолжалась всего секунд пятнадцать, от силы - двадцать.
Либхольц присел рядом с раненым, готовя заживляющую повязку со световыми волокнами. Еще один пострадавший, которого тварь атаковала первым, сдавленно ругался, пока ему перетягивали руку жгутом. Остальные быстро перезаряжали оружие.
Вот, значит, как. Сельма не могла напрямую воздействовать на бойцов, имеющих защитные знаки. Поэтому натравила на них ожившую дверь.
Проще некуда.
У Генриха мелькнула робкая мысль, что все происходящее - просто сон, похмельный кошмар. Еще секунда - и он, Генрих, проснется в тесной квартирке и вздохнет с облегчением. И, может, потом даже посмеется.
Потому что в реальной жизни деревяшки не оживают.
Никакая светопись на такие фокусы не способна - даже чисто теоретически. Так он, во всяком случае, полагал до сих пор. Увиденное сейчас - уже не наука, а колдовство из старинных сказок.
А ведь это только начало - группа даже не вошла внутрь.
- Теодор, отзывайте их. Будет хуже.
- Заткнитесь, Генрих, - голос генерал звучал бесцветно и страшно.
Один из бойцов, уцелевших в схватке, запрыгнул в дверной проем. Остальные последовали за ним. Мучительно тянулись секунды.
Под ногами содрогнулась земля.
С крыши посыпалась черепица. Из дома донесся крик. За занавесками на мгновение потемнело, будто там, внутри, наступила и тут же кончилась ночь. Захлопали выстрелы, два стекла разлетелись вдребезги.
Потом все стихло.
Генерал двинулся к калитке, расстегивая на ходу кобуру. Генрих хотел сказать ему, что это глупость, ребячество и вообще - курам на смех, но только махнул рукой и поплелся следом.
Он упустил момент, когда Сельма вышла из дома; просто вдруг увидел ее, идущую по дорожке навстречу. Цокали каблучки по камням. Ворсинки на снежно-белой шубе слегка искрились под солнцем.
Либхольц, оставив раненого, кинулся наперерез. Сельма глянула в его сторону, мотнула головой, словно желая отогнать муху. Либхольц споткнулся на полушаге, повалился лицом вперед. Генерал поднял револьвер. "Фаворитка" мазнула пальцами сверху внизу - руна "лед", как недавно в парке. Генерал застыл, не в силах двинуться с места, а вместе с ним и Генрих.
Сельма шла, улыбаясь, а дом за ее спиной умирал.
Каменная кладка темнела, будто за секунды пережила непогоду, уготованную на сто лет вперед. С оконных рам осыпалась краска, стекла тускнели, покрывались грязным налетом. Флюгер покосился и проржавел. Хрустнули деревянные перекрытия, и провалилась крыша, обнажив гнилое нутро мансарды.
- Жаль его, - "фаворитка" кивнула на покинутый дом. - Мы друг к другу привыкли. Но он знает, что я уже не вернусь.
Над улицей повисла звенящая тишина - ни прохожих, ни экипажей. Все соседи благоразумно попрятались. Только дым из труб воровато крался к бледному небу.
- Что ж, ваше превосходительство, - светским тоном сказала Сельма. - Четверть века назад вы не нашли возможности со мной встретиться. Давайте исправим это досадное упущение.
Глава 13
- Я понимаю, - продолжала она, - что сцена с пугалом несколько отдает театральщиной. Гораздо проще было бы впустить ваших псов, а потом без затей обрушить на их головы потолок. Но я сочла, что деревяшка ваш развлечет. И, может, даже заставит мыслить в правильном направлении.
- Да, - сказал генерал, - я допустил ошибку. Приказал брать тебя живьем. В следующий раз тебе сразу загонят между глаз пулю.
- Позвольте усомниться, ваше превосходительство. Следующего раза не будет. Да и наш нынешний разговор, строго говоря, не имеет смысла - скоро он выпадет из истории. Но я просто не смогла удержаться. Поэтому дала вам возможность меня найти. Хотела, чтобы вы своими глазами увидели, от чего тогда отказались. Ну же, герр генерал, ответьте - хоть кто-нибудь из ваших людей мог о таком мечтать? Вообразить такой уровень владения светом? Впрочем, куда им. Они даже не поняли, что дом обработан! Не разглядели ни единого пятнышка, пока я не разрешила. Да я чуть от смеха не умерла, глядя, как они тычутся в дверь! И это - цепные псы короля? Слепые котята - так, по-моему, будет точнее.
- Ты убила их. Ты ответишь.
- Вы явились ко мне с оружием - я только защищалась. И каждому оставила шанс. Один из ваших, кстати, воспользовался - сиганул в окно в последний момент. Кольберг, кажется? Лежит сейчас на заднем дворе. Остальные выбрали судьбу сами.
Генрих увидел, как на виске у генерала от напряжения вздулась жила - тот пытался освободиться. Сельма предостерегающе выставила ладонь.
- Мстишь мне? - прохрипел генерал. - Мстишь конторе? А профессор, механик, аптекарь - чем они провинились? Давай же, Сельма фон Минц, назови высокую цель, которая все это оправдывает.
- Довольно, ваше превосходительство. Я сказала все, что считала нужным.
Она чуть повернула руку - генерал пошатнулся, ноги у него подкосились. Сельма проследила, как он оседает на землю возле ограды, и перевела взгляд на Генриха. Тот спросил:
- Может, позволишь двигаться? Не хочу стоять истуканом.
- Я боюсь, ты свернешь мне шею.
- Не буду подходить близко.
- Да, лучше не пытайся.
Генрих почувствовал, как тиски разжимаются. Сельма сказала:
- Но я рада, что ты пришел. Это представление (весьма эффектное, согласись) предназначалось и для тебя тоже.
- Сколько времени ты на это потратила? Только не говори, что подняла доски просто мановением руки. Тут одной силой не обойдешься - нужна цепочка символов длиной в милю.
- Ушло больше месяца, но я не жалею. У меня была вынужденная пауза, и надо было чем-то себя занять. Если угодно, я подняла их ради искусства. В этом смысле я действительно одержимая - светопись для меня ценна сама по себе, а не только как инструмент. Результат ты видел. Неужели ты сам бы так не хотел?
- Так - нет, - сказал Генрих.
- Сделай иначе, - она пожала плечами. - Сделай уже хоть что-нибудь. Выползи наконец из норы.
- Ты повторяешься.
- Сам виноват. Ты так и не снял клеймо - и даже не пытался, я вижу. Впрочем, я была уверена, что ты струсишь. Но я подожду.
- Какое тебе дело до моего клейма?
- Мне есть дело до светописи. Железный век не вечен, Генрих. И когда он закончится, каждый мастер окажется на вес золота.
- Тут я, наверно, должен спросить: "И чего ради он вдруг закончится?" А ты мне ответишь любимой присказкой: "Потерпи, скоро сам увидишь". Что, угадал?
- Что ж, по крайней мере, ты меня внимательно слушал. Да, именно так все и обстоит. Новая хроника уже пишется. Остался один, самый важный шаг.
- Убить еще кого-нибудь?
- Если нужно. До встречи, Генрих.
Он глядел ей вслед, пока рядом не застонал генерал. Генрих помог ему встать. Из-за угла обветшалого дома выскочил Кольберг - помятый, припадающий на левую ногу, кособокий и неуклюжий. На дорожке зашевелился Либхольц.
- Где она? - генерал озирался, угрюмо хмурясь.
- Ушла, - сказал Генрих. - И, боюсь, теперь вы ее уже не отыщите.
- Что она вам наплела?
- Как всегда, ничего конкретного. Кажется, нацелилась на новую жертву. На кого именно - я не в курсе, можете не расспрашивать. Обмолвилась, правда, что это убийство будет последним. Может, хоть это вас немного утешит.
- Знаете что, фон Рау? - рыкнул генерал. - Езжайте-ка вы домой. Можете считать, что ваше участие в этом деле закончено. Вплоть до особых распоряжений.
- Как вам будет угодно.
Генрих зашагал прочь. Он шел, как сомнамбула, не глядя по сторонам. Перед глазами вставали только что виденные картины - беснующийся "скелет", кровь и жуткая в своем спокойствии "фаворитка".
Солнце натужно карабкалось по пологой дуге, дело приближалось к полудню. Мороз не ослаблял хватку. Деревья застыли, тоскуя по снежному одеялу.
Выбравшись на шумный проспект, Генрих встряхнулся и стал наконец воспринимать окружающее. Мимо спешили закутанные прохожие, по мостовой катились телеги и пассажирские экипажи. Город жил своей жизнью и знать не желал о том, что где-то в его каменных недрах только что убивали людей.
Генрих нерешительно потоптался на месте, не зная, что предпринять. Подумал об Анне - сегодня суббота, и она дома. Позвонить ей? Пожалуй, нет. Надо знать меру и соблюдать приличия. Да и что он ей скажет? Пожалуется на злую колдунью, которая его обижает? Зеленоглазке незачем это знать. А изображать беззаботность у него сейчас не получится. Самое разумное было бы - ехать прямиком на вокзал, но до отправления поезда еще больше двух часов.
Заметив рядом кофейню, он толкнул дверь, и в ноздри ударил запах свежемолотых зерен. Генрих вдруг понял, что мучительно хочет есть. И пить тоже. В животе была сосущая пустота, а во рту - противная сухость.
Занял столик возле окна, заказал бисквит и сразу три слоеных пирожных. В жарко натопленном помещении было полно народу - в основном, солидные господа в добротных костюмах. Табачный дым поднимался струйками к потолку.
Первая кофейня появилась в столице еще два века назад - ее открыл богатый левантийский купец. Горький ароматный напиток сразу же вошел в моду, причем не столько даже благодаря своим вкусовым достоинствам, сколько как повод собраться вместе и побеседовать, не туманя голову хмелем. Сама собой сложилась традиция, что темы здесь обсуждались, по большей части, серьезные и возвышенные - политика, литература, театр. На подобные собрания поначалу не допускали женщин, чтобы те не отвлекали умных людей своей трескотней. С тех пор, конечно, нравы смягчились, но общая атмосфера осталась.
Вот и сейчас тучный человек с бакенбардами, сидевший в компании трех собеседников за соседним столом, неторопливо зажег сигару, затянулся и произнес:
- Господа, прошу понять меня правильно. Я весьма уважаю Его Величество - это государственный деятель поистине выдающегося ума. И беспримерной смелости, что в данном случае не менее важно. Перекроить закоснелое, инертное общество - на это, доложу вам, способен редкий правитель. Я, как гражданин, восхищаюсь им. А как предприниматель - обязан своим благополучием его детищу, железному веку. И все же, господа, все же! На чисто эмоциональном уровне я иногда скучаю по тем далеким, невинным, если хотите, годам, по прекраснодушной вере в величие человека. Порой мне даже начинает казаться, что, отринув прежний уклад, мы выплеснули с водой и ребенка.
- Вы правы, дядюшка! Правы тысячу раз! - кудрявый молодой человек от избытка чувств подпрыгнул на стуле. - Он перекроил общество, но всем ли пошла на пользу эта пресловутая перекройка? Я лично в этом далеко не уверен! Мне двадцать шесть, и я горжусь тем, что родился в стеклянном веке и успел в нем пожить - пусть даже совсем немного…