Прошло минут десять-пятнадцать. Точнее сказать не могу, часов нет. В зеркале стало проступать серое пятно – тень какая-то. Довольно быстро серый силуэт стал приобретать четкость, краски, и вскоре я увидел свое отражение. Так, это же сколько зелье действует? По прикидкам, выходило около получаса – сорока минут. Сильная штука! Если применить с умом, большую выгоду получить можно. Почти как "человек-невидимка".
А что же вторая склянка? Я взял несколько крупинок желтого порошка из второй склянки и бросил в огонь свечи. Образовалось легкое облачко дыма. Оно увеличивалось в объеме, заполняя всю комнату, становилось прозрачным, в нем появились смутные тени, быстро приобретавшие четкость и цвет.
К моему немалому удивлению, я увидел себя со стороны. Вот я бросаю щепотку порошка в огонь свечи, вот стою с дурацким видом у зеркала, вот просовываю голову сквозь стену… Передо мной как бы прокручивалась кинопленка – назад, но без звука. Изображение было, а звука не было.
Я во все глаза смотрел на происходящее. Вот исчезло видение со мной в главной роли, появилась картинка с девицей, которая убиралась в комнате – мыла полы, подоткнув юбку за пояс. Причем девица была та, с которой баловался Василий. Потом снова появился я, лежащий на кушетке с лицом мыслителя. Затем видение стало меркнуть, сереть и пропало. Здорово! Я увидел все, что происходило в этой комнате с утра и в течение всего дня.
За эти две склянки никаких денег не жалко, только их нигде не купишь. Считай – повезло. И повезло не сейчас, а раньше, когда я привез домой и решил сохранить древний манускрипт. А ведь хотел его сначала отдать в монастырь, настоятелю. Конечно, Савва нашел бы возможность использовать по полной и привидение, и все, о чем ему сообщил бы дух – о тех же склянках или Книге судеб. Надо обдумать, как и когда применять, а еще – отложить немного в кожаные мешочки, а основной запас оставить в склянках дома. Стекло – вещь хрупкая, а терять порошок мне уже совсем не хотелось.
Я решил – не откладывая, отправиться к настоятелю Савве, пока лед не встал окончательно и не приобрел необходимую толщину.
После приветствий сказал, что хочу устроить в Смолянинове школу, сложив по весне избу, да с учителем проблема – не поможет ли монастырь?
Савва учреждение школы одобрил сразу.
– Богоугодное дело – нести в народ учение. Мало кто из бояр помышляет о разуме народном. Одобряю, рад за тебя! С грамотным учителем из монахов помогу, вот только…
– Я буду платить за работу.
– Славно, каждый труд должен быть вознагражден. И еще – по воскресным дням пусть все желающие, а не только дети, воскресную школу посещают, где они будут изучать основы православия.
– Принимается. Я не против – даже приветствую.
Мы договорились, что, когда изба будет готова, Савва направит в Смоляниново послушника или монаха. И проживать учитель будет в этой же избе, не тратя времени на дорогу.
Расстались мы довольные друг другом. Я приобретал учителя для детишек, монастырь – еще одну церковную воскресную школу да вдобавок – с полным коштом для учителя.
Через неделю, когда купцы уже стали ездить на санях по льду, решил ехать в Москву и я. А самая лучшая и гладкая дорога зимой – это лед реки. Большинство сел и городов строилось на берегах рек, потому было где и на ночлег остановиться.
После недолгих размышлений я решил взять в напарники Федьку-занозу. Привык я к нему за эти годы. А Василия оставить на управлении. Случись война – так его с обоими моими десятками в ополчение призовут, под руку воеводы Плещеева. Следовательно, кто-то должен был остаться дома.
Я сообщил Федору, что завтра выезжаем. В кабинете просмотрел свои бумаги с предложениями по службе ратной, над которыми корпел последние дни, набил кошели серебром. Ссыпал понемногу порошка из каждой склянки в маленькие мешочки из мягкой кожи и повесил их себе на шею на тесемочке. Целее будут и всегда при мне.
Мы взяли небольшой запас продуктов на всякий случай.
Ехать я решил в полушубке и шапке меховой, однако и нарядную одежду взял. Припомнил я один из своих прежних визитов в Москву, когда "и в пир, и в мир, и в добрые люди" ходил в одной одежде. Урок этот я нынче учел.
Поутру я попрощался с домочадцами, мы поднялись в седла и выехали со двора. Оба были при саблях и пистолетах, хотя шлемы и кольчуги не брали. Тяжело в них, да и холодят на морозе. А мы не на войну едем.
За пару дней мы добрались до Мологи и здесь застряли на два дня. Вьюжило так, что за пять метров не видно было ничего, снегу лошадям по брюхо насыпало. Пусть уж другие торный путь пробьют.
Мы отсиделись в тепле, а как выглянуло солнышко – снова в путь. И дальше уже до самой Москвы, останавливаясь на ночь на постоялых дворах.
В первопрестольную въехали после полудня, и сразу – к дому Федора Кучецкого. Побратим всегда встречал меня приветливо, и я хотел остановиться у него. Однако нас ждал неприятный сюрприз – слуга хоть и узнал меня, но заявил, что стряпчего в городе нет и будет он не раньше чем через неделю.
"Подождем на постоялом дворе", – решил я. Знакомые в Москве у меня уже были – тот же Андрей из Разбойного приказа, некоторые бояре из побратимов, но обременять никого из них не хотелось.
Мы нашли постоялый двор – недалеко от дома стряпчего, где и остановились на постой. День отсыпались да отъедались – зимняя дорога отнимала много сил. Как от холода ни бережешься, а все равно к вечеру руки-ноги коченеют. Вот мы и отпивались горячим сбитнем.
Через два дня, отдохнув и надев нарядную шубу – подарок Федора Кучецкого, – я направился в Кремль. Но с посещением государя тоже вышла неудача.
– По каким делам? Кто вызывал? – едва сдерживая зевоту, спросил боярин на входе в государевы палаты.
– Я – воевода Георгий Михайлов, с бумагами к государю.
– Бумаги можешь в канцелярию отдать, коли не вызывали. Писцы да столоначальники сочтут – вызовут, ежели понадобишься.
Так я и ушел ни с чем. Похоже – не пробиться к государю, надо возвращения стряпчего ждать.
Чтобы не тратить время попусту, я посетил Разрядный приказ, сверил списки своей малой рати, что за мной числится. Ратников у меня больше, чем по земле выставлять должен, потому и оплата другая.
У приказа кучковались бояре. Кто денег ждал, кто – назначений. Тут я и узнал новости. В Москве скоропостижно умер Абдыл-Летиф, названный преемником казанского царя Магмет-Амина после его смерти. Сам Магмет-Амин был жив, но очень болен – тело его было покрыто гноящимися язвами.
В первопрестольной идут переговоры государя с послами Сигизмунда – панами Щитом и Ботушем в присутствии австрийского посредника барона Герберштейна. Послов сопровождала многочисленная свита из семи десятков польских дворян. И еще более мелкие новости – кто из бояр к трону приблизился, кто в опалу попал.
Пятачок перед Разрядным приказом часто служил местом распространения политической информации. И бояре сюда нередко захаживали без дела – новости услышать. Поговаривали и о послах Максимилиана, императора Австрийского, что склонял русского государя объединиться для борьбы с Портой против султана Селима, завоевавшего земли от Кавказа и Египта до Венеции, о жалостном рабстве греческой церкви, унижении святыни – Гроба Спасителя Назарета и Вифлеема.
Много чего нового услышал я для себя, чего не узнаешь в Вологде. Да и что сказать – провинция!
Тем временем прошла неделя, и появился Федор Кучецкой. Встретил меня приветливо, обнял как побратима, усадил за стол.
Выглядел Федор озабоченным и усталым. Расспрашивать его я не стал: захочет – сам расскажет. После взаимных расспросов – семья, дети, как по этикету положено, Федор спросил, какие дела в Москву меня привели? Я коротко пересказал ему свои размышления по поводу обустройства воинства и в завершение вытащил свои бумаги.
Федор вздохнул:
– Труд одобряю, редкость в наше время – размышления сии. Вот только, боюсь, не будет государь бумаги твои изучать, другим занят. Послы Сигизмундовы ноне в первопрестольной, с ними надо уговориться насчет мира, да больно много они просят – Смоленск вернуть, половину новгородских да псковских земель, а еще – Дорогобуж, Вязьму, Путивль. Аппетиты у панов большие, да только не выгорит у них ничего. Что Василий на меч взял, сроду не отдаст.
Увидев огорчение на моем лице, Кучецкой задумался:
– А впрочем – как сказать, как сказать… После победы под Опочкой, когда удалось малыми силами ляхов на место поставить, государь к ратным людям благоволит. Да, вот еще что я хотел тебе предложить. Посольство наше готовлю во главе с боярином, дьяком Борисовым, к Максимилиану. Не желаешь ли присоединиться, страны дальние посмотреть?
– Ой, не по мне это дело – пороги властителей обивать. Не приведи господи – ляпну чего не то.
– Да, посольское дело хитрое, не столько сказать надо, сколько суметь услышать, а это не всякому дано. Бумаги твои государю непременно передам, но уж не взыщи – когда еще он их изучит, да и сам ли читать будет или дьякам отдаст – на то его воля! Подожди несколько дней, может, я тебе чего и скажу.
– Подожду. Неделю уж в праздности провел, чего же еще несколько дней не погодить.
– Ну, вот и славно.
Видя, что Федор занят и спешит, я откланялся.
Несколько дней ожидания, про которые Федор говорил, легко могут растянуться на неделю, а то и две. Хорошо Федьке-занозе – сговорился с девкой из обслуги постоялого двора. И ночует там, и кушает там, и плотские утехи получает. По-моему, он даже и постоялого двора не покидал, а морда довольная, ровно у мартовского кота. Пусть его, заниматься все равно нечем.
Однако уже на второй день слуга примчался от Федора с просьбой явиться к нему немедленно. Я и явился безотлагательно; тут пешком идти-то – десять минут. Интересно, зачем я ему так срочно понадобился? Неужто государь мои бумаги счел и побеседовать хочет?
Федор встретил меня суховато – был встревожен. После приветствий сказал, что бумаги мои государю при личной встрече отдал, но сейчас вызвал по другому поводу.
Таким раздраженным я его еще не видел. Федор мерил шагами комнату, теребил бороду.
– Думаю, язык за зубами ты держать умеешь – проверено. Однако же предупредить хочу: за сказанное по неосторожности слово в лучшем случае – опала. – Федор посмотрел на меня тяжелым, испытующим взглядом. Я понял, что у него возникла большая проблема и он рассчитывает на мою помощь, но не решается мне об этом сказать.
– Князь, коли ты не уверен во мне, так и не говори ничего. Сам знаешь: молчание – золото.
– Вот-вот, о золоте речь и пойдет. Я уж прикидывал по-всякому, однако выходит – без тебя не обойтись.
– Ты сказывай, о чем речь, все вокруг да около ходишь.
– Ладно, – Федор махнул рукой, – хуже уже не будет.
Он подошел к двери, выглянул в коридор.
– Знаешь, может быть, по слухам, что посольство к императору Максимилиану готовится.
– Сам же и говорил третьего дня.
– Не перебивай. Казенный двор для посольства дары из казны отписал. Посольский приказ дары те получил, к себе перевез, а сегодня обнаружилось – пропали дары-то!
– Как? – изумился я.
– А вот так! Дары в ларце хранились: перстни с бриллиантами, ожерелье жемчужное – да много всякого. Мягкая рухлядь – шкурки соболиные да песцовые – те в наличии, а вот злата в ларце нет. Пустой ларец-то! Опись в нем осталась – с печатью сургучной казенного дьяка.
– А ларец сей где хранился?
– В Посольском же приказе. Там хранилище в подвале есть – специально для такой вот оказии. Сам понимаешь: когда посольство едет, дары от государя везут. Когда деньги – как для крымских ханов, когда ценности искусной работы – как сейчас. Злато-серебро на Казенном дворе хранится, в казне. Отпускается по государеву велению в Посольский приказ. А уж обеспечить далее сохранность да вручить правителю чужеземному – дело посольства. За сохранность дьяк головой отвечает. И вот дары пропали. В первый раз за все время. Коли всплывет – позор неслыханный! Посольству ехать скоро – ждут, когда государь распорядится. И все дело пока в переговорах с посланниками Сигизмундовыми. Выжидает Василий, что переговоры дадут.
– Я-то здесь каким боком?
Я начинал догадываться, куда клонит Федор, но решил сразу расставить точки над "i".
– Надо ценности те сыскать. Можно было бы и из своих запасов ценности похожие подобрать, да боюсь, что барон Герберштейн, поклонник Максимилианов, опись видел.
– Плохо! – покачал я головой.
– А то! И чем быстрее эту пропажу найти, тем лучше. Вдруг завтра государь отмашку даст?
– Тогда тяните с переговорами.
– Придется. Уцепиться есть за что.
– Так ты что – хочешь, чтобы я взялся за это дело?
– Ну наконец-то понял!
– Не могу.
– Почему? – оторопел Федор.
– Срок маленький и неопределенный. Может – день, может – неделя. Украл кто-то свой. Чужого к дарам не подпустят.
– Это понятно.
– Как, под каким видом я в Посольском приказе появлюсь? Похититель сразу узнает, что чужой на его территории рыщет. К тому же – если сыскать удастся, до государя доводить нельзя; тогда как ценности изъять да вора покарать, если похититель чинов высоких окажется?
– Ты ценности найди, а уж покарать – мое дело. А государь знать о сем не должен.
– Сложная задача.
– Была бы простая – тебя бы не просил. Сам собрал бы стрельцов да дом похитителя штурмом и взял. Я же помню, как ты убийство во дворце раскрыл, потому сразу о тебе и подумал.
Мы даже в Разбойный приказ ничего не сообщали пока.
– Можно посмотреть хранилище и ларец в Посольском приказе?
– Конечно! Не будем терять времени, едем!
Федор быстрым шагом вышел во двор – так что я еле поспевал за ним.
Мы уселись в возок, и кучер щелкнул хлыстом.
Через несколько минут мы уже стояли у Посольского приказа. Думаю, и пешком было бы не намного медленнее, но этикет не позволял. Должность у Кучецкого высокая, идти пешком – умалять достоинство.
Прошли в Посольский приказ. В коридорах сновали писари и подьячие, создавая видимость активной работы.
Мы сразу прошли к дьяку.
– Вот, познакомься – боярин Георгий Михайлов, я тебе о нем утром говорил. Уж если он не сможет найти – никто не сыщет. И человек он надежный – можешь довериться полностью.
Дьяк Посольского приказа вид имел благообразный, да и то – не пошлет же государь к послам иноземным или к правителю чужой державы неотесанного мужлана с немытой харей? Голос у него был мягкий и какой-то обволакивающий. Одним словом – дипломат!
Однако я держал ухо востро – на такие посты людей мягких да безвольных не назначают.
– Итак, не будем терять времени, бояре. Что требуется от меня?
– Ну, вы тут сами разбирайтесь, а у меня еще дела, – Федор откланялся и ушел.
– Мне посмотреть хранилище надо и ларец. Кстати, он тоже в хранилище стоит?
– Там, будь он неладен.
– Свечку прихвати.
– Там факел есть и масляный светильник. Пойдем.
Мы спустились по крутым ступенькам в подвал. В небольшом коридоре стояли два стража. Увидев нас, они дернулись было к саблям на боку, но успокоились.
Дьяк снял с пояса связку ключей и отпер одну из четырех дверей – тяжелую, из дуба, окованную железными полосами.
Мы вошли в хранилище. Окон тут не было, помещение сухое, воздух свежий. Не иначе – вентиляция есть. И как ей не быть – тут же и шкурки, и меховые изделия хранят, а им нельзя в затхлом воздухе находиться.
На одном из сундуков стоял ларец довольно внушительного вида – как маленький сундук. Локоть в длину, чуть меньше – в ширину и высоту.
Дьяк вздохнул, отпер замок, откинул крышку. На дне ларца сиротливо лежала опись. А что, собственно, я хотел увидеть? Были бы там ценности – меня никто бы не позвал.
– Я бы хотел остаться здесь один – ненадолго.
Дьяк окинул взглядом стоящие в подвале сундуки – наверняка с добром немалым, вздохнул.
– Ты уж прости, боярин, но я тебя снаружи замкну.
– Давай, но через полчаса отопри.
Дьяк потоптался в хранилище, еще раз тяжко вздохнул, повернулся и вышел. Хлопнула массивная дверь, лязгнул замок. Я остался один.
Помещение освещалось двумя факелами – скорее всего, они горели постоянно, так как потолок был изрядно закопчен. И еще – горели они ровно, подтверждая, что есть в подвал приток воздуха.
Я начал осматривать стены и нашел два продыха. Я поднес факел к одному – огонь отклонился к отверстию. Ага, значит, этот – на вытяжку. Ощупал его руками. Сделан давно, не переделывался, по размерам невелик: голова пройти может, но тело – нет. Стало быть, залезть сюда через отдушины и украсть что-либо нельзя. Окон нет, у дверей – охрана.
Значит, ценности забрал кто-то свой, причем имеющий к ним доступ.
Я решил бросить немного порошка на факел – за неимением свечи, чтобы вызвать хрономираж. Должна же быть отгадка?
Из мешочка на груди я взял несколько крупинок и бросил их в пламя факела. Сам уселся на один из сундуков.
И вот – в центре подвала появилось нечто зыбкое, колеблющееся. Видение начало сгущаться, стало четким.
Я увидел этот же подвал, ларец, стоящий на сундуке, горящие факелы. И ничего больше – ровным счетом никакого движения. Что за чертовщина? Ценности пропали, а за ночь к ларцу никто не подходил. В конце концов, не нечистая же сила ценности забрала? Зачем ей золото? Им кровь людскую теплую подавай да души.
Я сидел на сундуке и тупо глядел на видение.
Вот открылась дверь, человек в одежде подьячего поставил ларец и вышел. Затем вошли двое, с кряхтением втащили сундук и ушли. К ларцу даже близко никто не подошел, не взглянул.
Видение стало меркнуть и исчезло. Е-мое, да как же это? Мне удалось просмотреть события в подвале за последние сутки – и ровным счетом ничего, никакой зацепки. А я так надеялся на порошок из склянки. Факир был пьян, и фокус не удался. Ой зря я взялся за это дело!
В унынии я уселся на сундук, ожидая, когда вернется дьяк.
Так, паниковать пока рано. Ларец из Казенного приказа забирали с ценностями – по-другому и быть не могло. Ведь если дьяк Посольского приказа получал ценности по описи, а в подвале к ларцу никто не прикасался, то вывод следует один – ларец поставили в подвал уже пустым! А украли ценности по пути из Казенного приказа и до того момента, как ларец водрузили на сундук в подвале.
Надо разговаривать с дьяком. Кто прикасался к ларцу – перевозил, охранял… Не думаю, что таких людей будет много. Да где же этот дьяк?
Как будто услышав мои мысли, загремел замок, распахнулась дверь и вошел дьяк. Он окинул меня подозрительным взглядом, но слишком весомо было слово Кучецкого, что мне можно доверять.
Мы поднялись наверх, в его кабинет. Я уселся в кресло без приглашения и с ходу заявил:
– Ценности из ларца пропали не из подвала – там к нему никто не прикасался. Расскажи подробно, кто прикасался или мог прикасаться к ларцу?
– Я.
– Это понятно. Кто получал ларец с ценностями в Казенном приказе?
– Я и получал, по описи все сверил. Ларец из рук не выпускал – даже в возке.
– Дальше, дальше!