– Ладно, поразмыслю, какую тебе награду за службу верную вручить. То когда еще будет…
– Верно, только еще до дома добраться надо.
Мы гнали лошадей с утра и почти до самого вечера, остановившись только на обед – себе да лошадей покормить.
Через несколько дней добрались до порубежья. Поляки, едва глянули на подорожную, махнули рукой:
– Езжайте!
Так же спокойно мы проехали и Литву.
А на нашей стороне заминка случилась. То ли стражникам делать было нечего, то ли уж очень рьяно службу несли.
Прочитав подорожную, они потребовали показать – что в мешке?
– Не твоего ума дело! – резко бросил Федор.
– Ты как, купчина, с ратником на службе государевой разговариваешь! – вспылил стражник и наставил на Кучецкого острие алебарды. – Ну-ка слазь!
Я вмешался:
– Зови старшего!
Страж сунул пальцы в рот и засвистел по-разбойничьи. Из небольшой сторожки вышел десятник, что-то дожевывая на ходу.
– Вот, отказывается мешок к досмотру предъявить, – пожаловался страж.
– Ты чего, купчина?! Плетей отведать захотел?
Я спрыгнул с коня, подошел к десятнику.
– Ты что, ополоумел? Стряпчего государева, боярина Федора Кучецкого не узнал? Сейчас и сам плетей отведаешь, и вся стража твоя! Протри глаза!
Десятник смутился:
– Не знаю я в лицо стряпчего, да и в подорожной про то ничего не писано! Сказано – купец, по делам торговым.
– Коли неприятностей хочешь – зови боярина, что стражей ведает. Вы откуда?
– Костромские мы.
Кучецкому надоело слушать наши препирательства.
– Боярина ко мне! – рявкнул он.
Один из стражников сел на коня и умчался галопом. Остальные окружили нас, наставив копья.
Через полчаса вернулся стражник, и с ним боярин – зрелого возраста муж. Едва завидев Кучецкого, он поклонился ему в пояс:
– Здрав буди, боярин!
– И тебе того же. Чего это люди твои на нас окрысились?
– Прости, боярин, не признали. Ну – чего с оружием на изготовку? Плетей захотелось?
Ратники опустили копья и отошли в сторонку. Вестимо – от своего начальника можно не только плетей отведать.
Мы тронули поводья.
– Боярин! Поосторожнее, ляхи пошаливают на дороге.
– Ну так не зевайте! Чем здесь путников мурыжить попусту, леса бы прочесали.
Отдохнувшие кони понесли легко.
Мелькали мимо кусты, деревья, затем показалось первое село. Вернее – даже еще не само село, а колокольня церкви.
– Там и остановимся, уже не стоит опасаться – мы на своей земле!
Мы быстро нашли в небольшом селе постоялый двор. Хозяин – явно на польский манер – повесил на заборе вывеску, где коряво было написано: "Постоялый двор Агеева", а также нарисован поросенок на вертеле и кружка с пеной.
– Гляди-ка, прямо как у ляхов! – заметил один из ратников.
Прислуга увела коней в конюшню, а мы пошли в трапезную. Поели нашей, русской кухни блюд, попили нашего пива. Хозяин лично, ввиду отсутствия других гостей, провел нас в отведенные комнаты. Федор расположился отдельно, я – в комнате рядом с ним, а воины – в комнате напротив Федора.
Я снял сапоги и кафтан – дальше раздеваться не стал, положил рядом с собой саблю, а в изголовье, под подушку, сунул пистолет. Привык я так спать в походах. Да и то: застигнет враг врасплох – голым не повоюешь.
Заснул сразу: у поляков спал вполуха и вполглаза – вымотался. Но выспаться мне не дали.
Далеко за полночь в селе раздались крики. Проснулся я мгновенно, сел в постели, прислушался – не показалось ли?
Нет, был слышен звон оружия, крики детей и женщин. Не та ли это банда поляков, о которой предупреждали порубежники?
Я быстро обулся, надел кафтан, опоясался саблей, пистолет – в руку. Выбежал в коридор, а ратники Федора уже там – одеты и обуты, к Кучецкому в дверь стучат.
– Ну, чего там? – послышался сонный и недовольный голос государева стряпчего.
– Поднимайся, боярин. Похоже, поляки на село напали.
Вскоре Федор уже вышел к нам, одетый и с мешком в руках.
– Коли случится со мной что, мешок доставить в Посольский приказ, там уж знают, что делать. Седлайте коней, уходим.
– Может, здесь пересидим? В избе обороняться удобней, – сказал Алексей.
– Подпалят избу – и все дела, – ответил я. – Быстро в конюшню!
Ратники побежали седлать лошадей.
Федор повернулся ко мне.
– Мешок с грамотками сейчас дороже любого села. В драку не ввязываться, будем прорываться и уходить. Понял?
Я кивнул.
– За мешком следи пуще, чем за мной.
Мы побежали к выходу. Крики раздавались уже в ближних избах.
У ворот стояли готовые лошади. Оба ратника подтягивали подпруги.
Мы поднялись в седла. Первым выехал Алексей, за ним Федор, потом я, и замыкал нашу кавалькаду Трифон – второй охранник.
Битва кипела где-то рядом. Деревенские мужики отбивались топорами, косами. Бабы визжали, дети кричали.
Трифон крикнул мне:
– Может, поможем?
– Нельзя!
Мы во весь опор скакали по деревенской улице и уже почти поверили, что ушли, как впереди возникло несколько всадников.
– Стой, пся крев!
Я сместился чуть в сторону от Федора и выстрелил на голос. В той стороне вскрикнули – видимо, пуля нашла цель, и прогремел ответный выстрел. Алексей упал на шею коня. Мы же гнали вперед, не сбавляя хода. Один из всадников кинулся нам наперерез, но с ним вступил в бой Трифон. Теперь мы с Федором остались одни и, не жалея, пришпоривали коней.
Версты через две, когда не стало слышно криков и выстрелов, мы остановили лошадей. Гнать в такой темноте по незнакомой дороге – чистое безумие. И так нам несказанно повезло, что ни один из коней не споткнулся и никто из нас не сломал себе шею.
Но я рано радовался.
– Георгий, посмотри, по-моему, я ранен, – попросил Федор.
Я соскочил с коня и помог спуститься Федору. Весь рукав его кафтана был липким от крови. Темно, не видно ничего. Я снял с луки седла веревку, отмотал от нее кусок и, отрезав, перетянул ему руку почти у подмышки импровизированным жгутом, чтобы остановить кровь.
– В седле удержаться сможешь?
– Постараюсь, – сквозь зубы ответил Кучецкой.
Я помог ему подняться в седло, взял повод его лошади, сам сел на свою лошадь, и мы поехали.
Лошади шли спокойно, я их не подгонял. Дороги толком не видно, да и как гнать, если Федор может не удержаться в седле. Нам бы сейчас до любой деревеньки добраться, светильник зажечь, рану у Федора осмотреть. Жгут – в данном случае веревку – нельзя держать больше двух часов, рука омертветь может.
Деревня показалась через час пути, когда на востоке уже стало светлеть. Рассвет близок.
Добравшись до крайней избы, я постучал в ворота. Долго не было слышно никакого движения, затем открылась дверь, и крестьянин с порога прокричал:
– Кого тут ночью нечистая носит?
– Эй, холоп, здесь боярин раненый. Прими лошадей да в избу проводи, надо помочь.
– Ах ты, беда какая! – Селянин бросился открывать ворота.
Заведя лошадей, я помог Федору спуститься на землю. Он уже сильно ослаб – стоял на ногах с трудом, его качало.
– Мешок не забудь, – прохрипел он.
– Не забуду, Федя, не забуду.
Я помог ему зайти в избу, а фактически – затащил на себе, усадил на лавку. Сам же – бегом во двор, схватил мешок с бумагами и – снова в избу.
Федор уже лежал на лавке в беспамятстве.
– Света дай! – прокричал я хозяину.
– Сейчас, сейчас!
Он засуетился, зажег сначала лучину от лампадки перед иконой, а потом уже – масляный светильник.
Я ножом взрезал рукав кафтана. Твою мать! Пуля попала в плечо и, по-моему, задела плечевую кость, зацепив какой-то сосуд. Кровь уже запеклась сгустками, в данный момент не кровило, но стоило мне отпустить веревку, что я использовал вместо жгута, она заструилась вновь.
Черт! Как не вовремя! И инструментов никаких нет. Я же ратником здесь был – не лекарем.
– Так, давай иголку с нитками, да попрочней, не гнилых. Перевар есть?
– Есть.
– Неси быстрее, да тряпок чистых поболе прихвати. А потом найди мне две ровные палочки с локоть длиной.
Ждать пришлось недолго. Селянин принес иголку, нити и кувшин с переваром – мутной жидкостью с сильным запахом сивухи.
Я щедро полил ею рану, плеснул себе на руки, достал нож из ножен и прокалил его острие и иглу на огне светильника. Огонь – лучший стерилизатор, такой способ применялся еще в Древнем Риме.
Вздохнул тяжко – свет скудный, инструментов нет – как не опечалиться – и ножом разрезал кожу. Теперь я увидел все страшные последствия выстрела ляха: мышцы разорваны, месиво из костных отломков, крови и кусочков свинца.
Федор застонал, дернул рукой.
– Тихо, тихо, Федя, потерпи!
Мне удалось найти расплющенную пулю, подцепить кончиком ножа и удалить ее из раны. Небольшая артерия кровила, и я, поддев ее иглой, перевязал ниткой. В моем времени, в современных условиях, меня за такую работу лишили бы диплома.
Соединив мышцы, я сшил их, а на кожу наложил швы, но не стягивал ее и узлы не вязал. Такие раны, если их ушить, будут гноиться, а ежели оставить свободный отток для экссудата и гноя, заживают быстрее.
Перемотав предплечье чистыми холстинами, я приложил к руке поданные крестьянином палочки и примотал их, сделав своеобразную шину из подручных материалов.
Все! Я сделал то, что было возможно в этих условиях.
Вымыв руки, я уселся на лавку передохнуть. Полежать бы, да нельзя.
– Вот что, хозяин, давай перенесем боярина на постель.
– Жена у меня там.
– Пусть на лавке пока поспит, – грубо ответил я.
Хозяин согнал с постели жену.
Мы вдвоем с хозяином еле перетащили тяжеленного Федора. Уложив, сняли с него кафтан и сапоги. Стряпчий был в беспамятстве.
– Ну, Федор, ты свое дело сделал, теперь лежи, выздоравливай.
Хоть и не слышал – не мог слышать меня Федор, но мне хотелось как-то его приободрить, чтобы он понял – не бросил я его в тяжелую минуту.
– Вот что, хозяин, – звать-то тебя как?
– Антоном.
– Бери, Антон, любую из лошадей, на которых мы приехали, да скачи до своего боярина – пусть пулей летит сюда.
– Рано же еще, он меня и слушать не станет, а то еще хуже – выпороть велит.
– Тогда передай ему, что, если он с рассветом не явится, его самого запорют до смерти и вотчину отберут. Понял?
– Это ты, что ли, запорешь? – хитро прищурился Антон.
– У меня власти такой нет, а вот у него, – я показал на Федора, – есть. Все! Садись на коня, и чтобы я тебя без боярина здесь не видел.
Крестьянин, бурча что-то себе под нос, вышел.
Устал я. Вчера весь день в седле, ночью ляхи выспаться не дали.
Я уселся на лавку, смежил веки.
А проснулся от грубого тычка в бок. Оказалось, я позорно уснул, боком улегся на лавку и проморгал появление боярина.
Я открыл глаза. Рядом со мной стоял толстый и вальяжный боярин – в летах, судя по седым усам и бороде.
– Это ты меня высечь собрался? – гневно спросил он.
Я встал, потянулся и зевнул, демонстрируя полную независимость.
– Не я, а он, – кивнул я на постель.
– Если он такой же прощелыга, повешу обоих! – рыкнул боярин.
– А ты подойди, может – узнаешь, – посоветовал я.
Боярин твердой походкой подошел к постели, сдернул одеяло, сшитое из лоскутков, всмотрелся в лицо Федора, охнул и подошел ко мне. Походка его утратила твердость, а в лице появилась растерянность.
– Неуж сам стряпчий государев? – поразился он.
– Он самый и есть. Высечь или повесить не раздумал еще?
Неожиданно боярин бухнулся на колени.
– Не губи. От незнания я, обидеть не хотел.
За обещание высечь или повесить вельможу высокого чина или ближнего боярина казнить могли люто, невзирая на заслуги.
Приехавший боярин струхнул не на шутку. За такую неслыханную дерзость он и сам головы лишиться мог, и семейство его извели бы под корень. Ну а землица отошла бы в казну.
– За вотчиной не смотришь! На твоей земле ляхи бесчинства творят! Государева стряпчего чуть не убили – ранили тяжко, а ратники его все до единого полегли. И ты еще повесить нас хотел?! – нагнетал я обстановку.
– Не губи, милостивец! – чуть не в голос завыл боярин.
– Встань! Как звать тебя? Кого упомянуть мне государю?
– Троекуров я, боярин местный. Дед мой здесь жил, отец, теперь вот я. Про ляхов не слыхивал, да и о беде со стряпчим – тоже, иначе бы давно уже здесь был, – оправдывался боярин.
– Хорошо, делом вину искупишь – умолчу о тебе государю.
– Все, все сделаю, что смогу! – ударил себя кулаком в грудь боярин.
– Так. Слушай внимательно. Перво-наперво приставь к избе ратников своих – человека три-четыре, да чтобы из лучших.
– Сделаю.
– Ключница твоя пусть о пропитании нашем озаботится.
– Невелики заботы.
– Не дослушал еще. Сам же немедля в Москву, в Посольский приказ поедешь – аллюром три креста. Передашь там – ранен Федор Кучецкой, отлеживается. С ним – документы важные. Пусть распорядятся – стрельцов для охраны пришлют да повозку какую. Отойдет от ран стряпчий государев, да и двинемся в первопрестольную.
– Все сделаю, как велишь. Вот те крест на том! – Боярин перекрестился.
– Ступай, не мешкай.
Боярин выбежал из крестьянской избы как ошпаренный. Я же проверил пульс у Федора – частит, и опять прилег на лавку.
Вскоре во дворе раздался топот копыт, выкрики. Я вскочил, выхватил саблю и – во двор.
Тьфу ты! Дружинники боярские прибыли для охраны.
Перестарался Троекуров с испугу, десяток прислал, заглаживая вину.
Он самочинно расставил ратников вокруг избы и у ворот. Причем поставил грамотно – каждый из воинов видел соседа справа и слева.
– Исполнено, боярин! – подскочил ко мне Троекуров.
– Старший кто?
– Вот он! Митька, подь сюды!
К нам подбежал зрелого возраста боевой холоп, на руке и лице виднелись старые шрамы.
– В избе старший он, – Троекуров указал на меня холопу. – Пока меня не будет, подчиняешься только одному боярину… – Троекуров замялся.
– Георгию Михайлову, – подсказал я.
– Ну вот, вроде все. Так я поехал? – Троекуров посмотрел на меня.
– Езжай! Не перепутай ничего.
– Как можно!
Боярин вскочил на лошадь, пришпорил ее. За ним последовали двое его дружинников.
– Дмитрий!
– Слушаю, боярин, – подскочил ко мне старший дружинник.
– Не шумите, там, в избе, боярин знатный, ляхами раненный, ему покой нужен – тяжко ему.
– Понял.
Я вернулся в избу и снова улегся на лавку.
Часика два удалось вздремнуть, и поднялся я слегка взбодренный. Первым делом – к Федору. Лоб горячий, повязка подмокла сукровицей, пульс на раненой руке есть. Как бы нагноение раны не получилось. Я кликнул хозяина избы.
– Вот что, Антон, поищи подорожник.
– Да ты что, боярин, не время ему еще.
– Походи по пригоркам, одним словом – где солнышка побольше и потеплее. Может, и найдешь несколько листиков.
Я сунул хозяину серебряный рубль – все равно ведь за постой платить надо. Антон обрадовался страшно невиданной щедрости, захватил с собой жену, и они отправились на поиски подорожника.
Я уселся на лавку и задумался – все ли правильно сделал? Не упустил ли чего существенного? Может, правильнее было бы самому с мешком грамот скакать в Москву? Только тогда Федор без моей помощи загнуться вполне мог бы. А документы важные – я чувствовал, что по их получении политика государства может резко измениться. Что дороже – жизнь моего побратима Федора или документы? Совсем непростой вопрос.
Размышления мои прервала ключница троекуровская. Постучав в дверь, она вошла в сопровождении служанки. В плетеных корзинах принесли снедь. Ого! Да тут на всех еды хватит, не только на нас двоих.
С поклоном они положили еду на стол и молча вышли.
Я попробовал осторожно разбудить Федора, но он лишь стонал. Ладно, попозже попотчую, когда в себя придет.
Я наелся сам, оставив Федору куски получше, остальное отдал дружинникам – надо ведь и о служивых позаботиться. Впопыхах Троекуров, возможно, забыл распорядиться об их кормежке.
К обеду пришел в себя Федор – застонал, прохрипел что-то.
– Тут я, Федя.
Я поднес к губам Федора кружку с разбавленным вином. После кровопотери организм обезвожен, и раненые не столько есть хотят, сколько пить.
Федор жадно выпил, еле слышно попросил еще. Я поднес еще одну кружку, подложил для удобства вторую подушку ему под голову. Федор откинулся на них, обвел мутными глазами избу. Я понял, что он хотел увидеть.
– Федор, я с тобой, и мешок с документами здесь. Ты серьезно ранен в руку. Пулю я вытащил, однако крови ты потерял много, да и рука сломана – пуля в кость угодила. Боярин местный, Троекуров, охрану из дружинников своих вокруг избы поставил да в Москву подался по моему велению, в Посольский приказ. Думаю, недели через две повозка для тебя прибудет, а к тому времени ты и сам немного окрепнешь. Тогда вместе и поедем в первопрестольную – с бумагами. Заждался уж небось государь вестей-то.
Федор выслушал мой монолог и слабо кивнул головой – понял, мол. Затем смежил веки и уснул. Ну и слава богу – сон для больного или раненого нужен не меньше, чем уход.
А вскоре и Антон с женой заявились. Хозяин принес листьев подорожника – маленьких и всего несколько штук.
– Все ноги стоптали, пока нашли, – радостно сообщил крестьянин.
Я обмыл листья, размотал на руке холстину, приложил листья к ране и снова наложил повязку.
– Антон, еще одно поручение – с березы сдери кору аккуратно, надо лубок на руку вместо палок наложить.
– Это мы запросто. Берез вокруг полно. – Антон ушел.
Глава 4
В заботах и уходе за Федором прошло десять тревожных дней. Он уже окреп, пошел на поправку. Сам мог вставать, сидел за столом, потихоньку ходил. Но был еще слаб – быстро уставал, часто присаживался отдохнуть. Рана-то затянулась, а вот перелом давал о себе знать. Но меня радовало, что он мог шевелить пальцами, и рука не потеряла чувствительности. Стало быть – нерв цел, не перебит, а то бы рука плетью висела и в дальнейшем усохла.
Как-то после обеда Федор спросил:
– А кто мне пулю доставал из раны и врачевал ее? Что-то я лекаря здесь и близко не видал?
– Федя, да я сам все и делал.
– Иди ты! – изумился Федор.
Находившийся в избе хозяин подтвердил:
– Он, все он делал. Раненого тебя в избу на себе затащил, при светильнике руку резал, потом моей иглой штопал, затем меня за березовым лубком гонял да подорожник искать.
– Не знал я, Георгий, за тобой такого умения. Ан ты не только сыскать кого можешь, но и на ноги поднять. Выходит – жизнью я тебе обязан?
– Опосля долгами сочтемся, Федор.
– Не люблю я в должниках быть, – мотнул головой Кучецкой.
И этим же вечером в деревню на взмыленном коне ворвался Троекуров, а за ним с гиканьем летели на вороных конях стрельцы, числом не менее двух десятков.
В селе сразу сделалось шумно. Троекуров взялся людей на постой определять, а стрелецкий старшина к Федору направился. Тот, заслышав шум, сам вышел на крыльцо.