По-детски весело и легко говорит, а знала бы, о каких вещах, каких сатанинских! Природа запрятала тяжелые элементы и тайны, опасные для нас, поглубже - вытащили на свет божий. И забили то на одном, то на другом конце планеты рукотворные вулканы, сея невидимую смерть и уродства. Все, что прежде будило мысль об истоках жизни, о чистоте истоков (зелень, молоко, дети), теперь существовало в перевернутом виде. Скошенная пахучая лужайка перед музеем: "Интересно, сколько тут миллирентген?" Осеннее свечение берез, пора беспричинной, счастливой грусти: свечение, излучение… листья по асфальту как искры невидимого зловещего пожара. Девочка несет две бутылки молока: "Кто, кто дал ей эти гранаты?" Стайка шумных детишек-школьников вбежала в вагон метро, и о чем подумалось? О щитовидках, о маленькой печени, о тех же рентгенах, миллибэрах, детские клетки их всасывают, как губка…
Очень точно проследив за крысиной пробежкой моей памяти, Она как поленом вслед швырнула:
- Это всё вы, Каины! Всекаины!
И удалилась в величавом, царственном гневе заниматься своими червяками, бульоном.
А я почему-то вспомнил картину, которую видел, кажется, в нью-йоркской галерее. Воины выстроились резко наклоненной вперед стенкой против такой же стенки врагов. И те и другие дружно выбросили вперед дула ружей, вот-вот произведут залп. У этих и у тех - по одному миндалевидному глазу на каждом лице. Только у одних - левый, у других, соответственно, - правый.
- Просто не успели понять, - говорю я Ей, но как бы и в прошлое обращаюсь, - а надо было понять, и как можно скорее: одним глазом (безразлично - левым или правым) всю истину не разглядишь. Правому нужен левый, а левому - правый. Чтобы видеть объемно. Считалось, что нужно беречь богатства генофонда, разноликость национальных культур, зато социальные структуры каждому хотелось подмять под свою единственную.
- Все тесно вам было! - доносится издалека, перетирающий червей камень просто скрежещет под Ее рукой.
- Да, как тому чумаку в степи. Опрокинул нечаянно котел с кашей и рассердился: "Проклятье, и повернуться негде!"
- Я бы вас сама всех поубивала!
С тем направилась к водопаду мыть руки. Но была наказана: захотела зайти за полог воды, а там цветы устроили Ей засаду. Утром их не было, я специально посмотрел. Я бросился на Ее обиженно-испуганный вопль.
6
И вновь бессонная ночь пришла, с мыслями о том, что сделано, с упреками за то, что не исполнили. "Целовались мы - и без пользы; обнимались - лучше не стало. Так, значит, лечь вместе - одно лишь лекарство от любви. Испробуем и его: верно, в нем будет что-то посильней поцелуев".
Лонг, "Дафнис и Хлоя".
Hoгi падкасiлiся i мне, i ей,
Злiлiся вусны з вуснамi caмi сабой,
Полымем прыпалi грудзi да грудзей,
Змяшалiся мы з сонцамi, з кветкамi, з травой.
Янка Купала, "Яна i я".
Она захотела пить, надо спуститься к криничке, это метрах в двухстах, но там самые цветы, просто бушуют. В ладонях водички принести, что ли? А почему бы и нет?
Да, ведь есть пластиковые мешочки, весь берег усеян ими, сморщенными, замытыми песком. Чем шторм сильнее, тем больше медуз… Ну и что, мы вот варим бульон из дождевиков в жестяной банке странной треугольной формы, есть у нас и кусок жести, на котором поджариваем рыбу: как не быть, если здесь рядом металлическая дверь…
Многое, очень многое не по старой логике. В ладонях буду носить водичку, и не игры ради, а как бы потому что ни этих самых мешочков, ни банок-склянок нет и в помине. И вообще ничего. Может быть, и нас… Стоп! Иди-ка лучше по воду. Мы без одежды; наги потому, что душно, всегда душно. Мне. И потому, что я вижу Ее, хочу видеть. Есть то, чего хочется, а если чего не так потому, что и не надо, чтобы было.
В конце концов и с цветами то же самое: Ей кажется, что от них непереносимая вонь, и я поступаю так, словно не цветы это и даже не грибы, а вскрытое массовое захоронение. Потому и бегаю вниз-вверх, сама Она не может спуститься к криничке - задохнется от липкой вони. Вода из ладоней, конечно, выливается, но дело-то совсем в другом - в моем нелепом старании и благодарно-ласковом взгляде, каким меня всякий раз встречают.
А снизу погляжу на свою хлопотунью, нет, не кухней, не мной занята - завороженно смотрит на водопад, но я знаю, что Она туда, за водопад, смотрит. Напившись еще раз из холодной шуршащей кринички (никак не могу залить собственную жажду), бегу наверх: как все-таки повезло мне, что я уберег глаза. Мне они оставлены, чтобы кто-то видел Ее. Мне, чтобы кто-то… Пусть даже так, согласен. Главное, что я Ее вижу.
Нагота Ее бывает и иной, совсем, совсем другой: не отстраненно-целомудренной, как вот сейчас, а резкой и бурной, когда уже и кожа кажется, мешает стесняет, теснит. Сорвала бы, чтобы ближе, ближе, чтобы дотянуться! До чего-то в самой себе, обидно ускользающего…
Первое Ее удивление от боли, даже слезы обиды - это не ушло окончательно, остается, мешает. Все не приходит, не возникает то, что обещают ласки, о чем Она словно бы помнит, догадывается, знает. Однажды в ответ на Ее обиду-нетерпение я стал жизнерадостно пояснять, что, мол, миллиарды женщин могли бы подтвердить, что это ни на что не похоже, - ух, что в меня полетело!
- Чтоб они сдохли!
Когда Она ревниво это выкрикнула, все те женские миллиарды на миг ожили в ней, в последней.
Желтые цветы, да, они с той первой нашей ночи. Продолжение такой прекрасной ночи? А может, прекрасной она была только для тебя - откуда тебе знать? Казалось, бесконечно длилось теплое забытье, внезапные просыпания с радостным подтверждением, правда! это правда! И уже другой, семейный, запах поселился в нашей пещере…
Утром я проснулся от восторженного вопля, высунулся следом за Ней на свет и глазам не поверил: земля, небо, воздух, все вокруг колебалось, пульсировало - вот-вот оторвется и улетит. Весь мир был в желтых цветах, в мерцающем, неверном, как северное сияние, свечении. Оглянувшись благодарными глазами на меня, по-оленьи широко шагнула навстречу новой красоте, доверчиво побежала, как ребенок в луга… А потом, держа руки на весу, внимательно-гадливо рассматривала свои растопыренные пальцы. Я бросился на помощь, ничего не понимая, а Она шла мне навстречу, как незаслуженно обиженный ребенок…
Смотрю издали на Нее, вижу, как Она напряжена, оставшись наедине с дверью за водопадом, как пугает и притягивает Ее прячущаяся за дверью тайна. Заметила, что я наблюдаю, и, как бы сбрасывая наваждение, крикнула:
- Да хватит бегать, я уже напилась!
Взобрался к Ней на скалу. Она догадливо взглянула на плотно сжатые губы мои, на округлившиеся щеки, засмеялась и подставила рот, как птенец клюв. Напоил, а затем поцеловал - сразу два добрых дела.
В Ней в одной собрано все оставшееся, все, что способно еще дать смысл чьему-то существованию, моему существованию. Может потому в Ней так много всего и все такое разное.
В чертах тонкого лица как и в самом Ее характере, восточный тип женщины и славянский, европейский проявляются попеременно. В какой-то день Она вся - послушание, вопросительное заглядывание в глаза: что? что-нибудь не так? сказала не так, сделала не то?
Но вот по-видимому, показалось Ей, что не оценили Ее восточную, не воздали всего, что Она заслуживает за робость и покорность, ну тогда получайте, чего сами заслуживаете! Как с обрыва понеслось, и голос уже другой, и все другое. Какой там Восток, какой Север, да тут сама Африка - крылья точеного носика напряглись до дрожи.
То же самое и волосы, они у Нее не черные и не светлые, цвет а точнее сказать свет их неправдоподобно изменчив. Утром вот здесь, у водопада светлая зелень в них играет, а назад будем идти - ветер их начинает кидать, как огромное вороново крыло, к вечеру в них уже сияют медовые краски, закатные тона. А то вдруг сединой блеснут - как пожалуются.
И пахнут Ее волосы в разные времена суток по-разному, ночью словно бы воском, а под утро будто уксус где-то разлит.
То прямые они, как конский хвост, то, наоборот, завиваются летучими локонами, особенно возле Ее чистого лба. А на спине - точно прибрежная волна на рифах, такие неспокойные.
По-другому всякий раз светятся волосы, и лицо при этом то смуглее, то наоборот светлее делается - в зависимости от голубизны или синевы глаз. Впрочем, они у Нее темные. Нет, постой, какие?
Всякий раз приходится заново узнавать заглядывая.
Спускаемся к берегу, к океану, Вблизи нашего острова океан тихий и ласковый, как равнинная река. Ну а дальше мы стараемся не смотреть - там шевелятся стометровой высоты жгуты черной воды, закручиваются, завинчиваются и немо рушатся, как горы…
Зато песчаный берег, помеченный человеческими следами, - все то наше. Кое-где письмена высохшие, затертые: иероглифы нашей любви. Бывало, прибежит: "А я тебе письмо написала". Нарочно промедлю. Она сразу "Сейчас пойду сотру!". А потом стоит на скале и смотрит, как адресат топчется вдоль Ее строк, разбирает-читает. Дождавшись, когда напишу ответ, бежит вниз.
Иногда полдня не расстаемся, везде вместе, но кто-нибудь спохватится:
- А нет ли мне там письма?
- От кого?
- Кто-нибудь да напишет.
- Телеграмма! Я вам прочитаю по телефону.
- Пожалуйста, прочитайте.
Ревниво подчеркнет "любимый", "скучаю", глаза всерьез потемнеют, расстроится по-настоящему. От игры до правды у Нее миллиметры.
На этот раз сразу же увлекла меня в воду, теплую какой-то остывающей теплотой, с гарью. Вода - истинная Ее стихия, если кем и была в прошлом, так дельфином. Или "морской обезьянкой" - читал где-то как мы прямо с деревьев спрыгнули в океан. Точнее, деревья погибли от засух, и хищное зверье нас загнало в воду.
Так что и вся наша красота - от воды, ее работа. С открытыми по-обезьяньи ноздрями не поплаваешь навстречу волне - и появился такой вот носик, точеный. Морская соль всю шерсть выела, ну а голова была над водой - вот откуда Ее волосы, сами как волны. И грудки тоже повыше переместились, чтобы детеныша покормить, стоя в воде. Все так просто.
Тигры саблезубые нетерпеливо метались по берегу, но мы уже приспособились: и рыбка у нас под руками (под ногами), и деток можем накормить, если не очень штормит, и зачинаем-плодимся - все в океане, не вылезая из теплой водички, подогретой магмой, вулканами.
Дельфины, наши добрые соседи, так никогда и не вернулись на берег, может, правильно сделали. Вот и рака у них не бывает. (Странно сознавать, что я знаю столько всего, что никогда и никому не понадобится.) Ну а нас ностальгия замучила. Снова зацепились за сушу там, где проморгало зверье, просочились, закрепились, расширяя плацдарм и постепенно тесня природных врагов. Но не тогда ли, в воде - от беспомощного, голодного смотрения на потерянное, недоступное, - не там ли возникло завистливое желание тоже иметь хорошие клыки и когти? Вооружиться, вооружаться - камнем, палкой, винтовкой, бомбой.
Так и не успели остановиться.
Вначале я опасался океанской воды, везде чудилась эта невидимая гадина - радиация. Пока не обнаружил, что Она тайком купается, давно лазит в воду, от меня убегая. Узнал - испугался страшно, все присматривался: как волосы, как зубы, а это что за пятно? не тошнит? "Да, да, тошнит от стольких вопросов! Вот идем со мной и увидишь, какая хорошая вода. Выдумали какую-то радиацию!"
И сегодня тоже смотрит гордо и радостно, будто Она этот океан и придумала специально для нас. Что, надо благодарить?
- Ну вот, сразу и целоваться! Ты не умеешь. Надо вот так…
- А ты где научилась?
Теплая вода, отдающая горелым, горчит наши поцелуи. Глаза у Нее уже серьезные, ждущие, тревожные, и я знаю отчего. Ну не надо, вот увидишь, все будет, все!..
Осторожно коснулся ладонями напрягшейся от ожидания груди - панически отпрянула. Как от ожога. Но не от меня, а в сторону и тут же обратно, сама отыскивая тот ожог. А в глазах страх, боязнь, что и на этот раз Ее обманут, снова Ей не дотянуться туда, куда ласки заманивают, что-то обещают. "Мне больно!" - скажет обиженно, даже враждебно, почти грубо. И отстранится, погасшая.
Кажется, ни для кого и никогда это не было так важно - чтобы отозвалась, откликнулась освобождающей дрожью чужая плоть. Как удар молнии, разряд - в воду, в землю, пробуждающий, возвращающий из небытия. Это есть, а уже никогда не будет, поэтому никогда и никому, я знаю, не было и не будет вот так, это последнее, вот это, вот это! - через меня, мной, через нас - последнее на Земле, это последнее, последнее!..
- Делай как ты хочешь, делай! - Отчаянье и мольба. Откинувшись на мои руки, смотрит в небо, в наше круглое, усохшее, как куриный глаз, постоянно сонное небо, и кажется, что от нас, от нас зависит, чтобы оно снова широко распахнулось над Землей.
Надо только, чтобы вспомнила, как это бывает, чтобы вспомнила - Она, Земля. Ты же знаешь, знаешь, знаешь!
По ночам Она сухо и недружелюбно расспрашивала о том, до чего Ей дотянуться мешает, может быть, как раз нетерпение. И всякий раз я Ее упрашиваю, вот как сейчас:
- Не думай, ты об этом не думай!
Сами мы или океан нас заботливо выкатил на мелководье, почти на берег, нас щекочуще опутывают резко пахнущие йодистые водоросли, песок сделал кожу, тела наши жесткими, но нам и хочется, нам надо, сладко быть жесткими, грубыми.
- Пусть, ничего, пусть! - Она покорно улыбнулась, резко, делая себе больно, выдернула свои волосы из-под моих неловких локтей. - Саго! Amore mio!
А глаза спрашивают: что, что еще, как я должна? - всматриваясь в меня и в то, как я смотрю на Нее.
- Тебе хорошо?.. - Она уже о себе готова забыть.
Нет, что-то подлое в этом, каждый раз отдельном, сладком забытьи - точно труп пытаешься оживить. Дать, дать Ей дотянуться, не твое, а Ее обмирание сейчас нужно фригидной Земле! Миллиарды лет назад и тоже в таком вот теплом, подогретом вулканами океане зародилась жизнь - не от удара ли молнии?..
- Делай, делай, как тебе лучше, как тебе! Мальчик мой! Ragazzo mio!..
И вдруг что-то случилось, произошло в мире: Она услышала, а я еще нет. Но я вижу Ее побелевшие, вдруг умершие глаза.
…Вселенная, влекомая непреодолимой потребностью быть, длиться, пульсируя упругим светом, сжимаясь через расширение, возвращаясь через убегание, будто позванная кем-то, снова устремилась к точке, породившей ее. Точки-уколы по всей коже!..
- Мальчик, ragazzo mio! Теперь я понимаю: так умирают. Совсем не страшно, это вас и погубило, что не страшно!
7
Если блеск тысяч солнц
Разом вспыхнет на небе,
Человек станет Смертью,
Угрозой Земле.
"Бхагавад-гита".
- Теперь все мы негодяи!
Профессор Бендридж - в момент взрыва первого в истории ядерного устройства.
- Всем приготовиться! Муляж не муляж - сбиваем!
- А если наши?
- Никаких наших! Мы не можем рисковать. Сбиваем всех подряд. На то мы - "Последний удар", "Мстящее небо". Последний удар должен быть за нами. Это - главное.
- Объект исчез.
- Возможно, его и не было. Тень тех, кого уже нет. Как там Земля?
- Черная.
- Ничего, там еще есть где-то наши. Под водой, под скалами.
- Если и наши, то только черные.
- Не понял?
- А обгоревшие все черные. Да и Земля стала негром.
- Уберите от меня этого болтуна! Замолчи, Боб!
- Нет, все это научно-фантастическая белиберда! Бредовый фильм или роман.
- Уберут наконец от меня этого читателя, заставят замолчать? Через десять минут начинаю отсчет времени. Последний. Приготовиться к залпу возмездия! Аппарат первый!
- Готов!
- Второй аппарат! Третий!
- Готов! Готов!
- Слава богу, кончилось наше бегство от всех. Начинаем атаку мы. Вступаем в игру.
- Берегитесь, последние жучки и червячки! Нет, подождите: а Юг долги Северу выплатил?
- Да замолчит он наконец? Тебе не здесь а в конгрессе заседать, среди оплачиваемых болтунов.
- Отзаседались. Ни конгрессов, ни Советов - стерильная планетка. Еще добавим миллиончик градусов - будет совсем как стеклянная. Стерилизуем по первому классу! Интересно, господь бог завел карточки на каждую планету, какие наш док заполняет на нас: количество рентген, бэр, может плодоносить, не может?.. Давно в записи заглядывали? Можете добавить собственной рукой: "Репродуктивность семени - невосстановима, сексуальная составляющая - ниже нормы, мягко говоря". Ни детей от вас, ни удовольствия!.. Интересно, как высоко сюда поднимется сажа? Ночь… Нет, кому повезло с этой войной, так это Югу, так и не выплатил долги!
- Дождешься, Боб, что катапультируем тебя.
- Замолкаю, полковник. Еще лишь словечко. Мой отец говорил: "Когда одолевают мелочи, ухожу побродить по кладбищу". А еще интереснее - полетать над таким вот крематорием. Не хочешь, а станешь философом.
- Надоел! Доктор, полную порцию сна этому конгрессмену. Веселящего, чтобы не заскучал.
- А интересно, они там, на кладбище, под землей, тоже выясняют политические взгляды?.. Простим долги ближним своим… С победой, негодяи! С по…
8
И вот весь город вышел навстречу Иисусу…
Евангелие от Матфея, 8, 34.
Что это с нами? Что произошло? Вдруг поползли, ползем на коленях, Она так даже руки молитвенно простерла. Как будто подхватило нас что-то. Мы лежали на влажном песочке, оглушенные и опустошенные недавней волной, что наконец слила, соединила нас, и вдруг Она подняла голову, приподнялась: "Боже, смотри!" Я тоже глянул, там - человек. Метрах в ста от нас стоит человек и смотрит в нашу сторону. И мы поползли. Чтобы только не исчезло чудо, не растворилось, как мираж.
Поползли, как ползали - кто там? прокаженные, блудные сыновья? - к воображаемым спасителям, ступившим на Землю богам. А тут было большее: нашу Землю снова удостоил, осчастливил посещением человек! "Следу человеческому радоваться будете" - а тут не след, а сам, весь, вот доползем, и можно потрогать рукой. Чудо длилось, не пропадало, оно в голубом, в небесно-голубое одето, за ним на земле горит оранжевое пятно, человек что-то снял, бросил - скафандр астронавта, что ли?
Странно, но мы и правда с Нею почувствовали себя потерянными и найденными Мы уже стояли, поднявшись с земли и прижавшись друг к другу, как дети. А ему, пришельцу, казались, наверное, дикарями.