- Продолжим, - буднично объявил он. - Я вас не пугаю, не учу и не воспитываю. Я объясняю то, чего вы по неопытности не понимаете. Пока не понимаете. Одно дело - узкие коллективы, где все друг друга знают и ценят воинское мастерство. Да и просто побаиваются связываться с командирами. Там вы могли допускать свои оговорки. Но там - не здесь. Сейчас не тридцатые. Многое изменилось, но не стоит так явно отделяться от нас и наших классиков. И бравировать этим - тем более.
- Да не бравирую я, - Солодин потер виски, качнувшись на табурете вперед - назад, - не бравирую. Ну что я могу поделать, если марксизм мне откровенно неинтересен. Я воюю, а не теоретизирую. Мне уже тридцать восемь и большую часть из них я шатался по местам, где коммунизма днем с огнем не сыскать.
- Изживайте, - серьезно посоветовал Черкасов. - Иначе плохо закончите. Я вообще удивляюсь, как за вас раньше не взялись. Даже если вас протежировал сам Павлов, да, сам Павлов - повторил он, заметив сдвинувшиеся брови Солодина, - все равно с огнем играли. Но, коли уж коса до поры проходила мимо - не искушайте судьбу.
- Павлов ценил мастерство и профессионализм, - буркнул Солодин. - За это меня и заметил.
- Но теперь его нет, - непреклонно гнул свое Черкасов, - а вы здесь, что для полковника механизированных войск и перспективного командира перволинейной дивизии… хм…
- Я переведен на преподавательскую работу в целях укрепления обороноспособности страны путем передачи новому поколению командиров Красной Армии бесценного практического опыта, - отчеканил Солодин выпрямившись.
- Вы вышвырнуты в опалу. Улетели бы и дальше, но удержались как раз потому, что боевой и успешный командир. Но не факт, что не покатитесь дальше. Это наверх долго и тяжело лезут, вниз падают, легко и быстро.
Черкасов снова затянулся. Солодин молчал.
- В - общем, Семен Маркович, считайте все это дружеским советом. Вы меня устраиваете как подчиненный и преподаватель. Нашему заведению нужны новые люди и опытные командиры, чтобы передавать живое знание. Поэтому я вас прикрою и защищу от кляуз и происков недоброжелателей. Помогу с преподавательской карьерой, коли уж с боевой службой так получилось. Со временем, возможно, порекомендую и к переводу в Москву. Но только до тех пор, пока не запахнет откровенной антисоветчиной. Для вас не - ваших классиков больше нет. Все ясно?
- Яснее некуда, - мрачно ответил Солодин. - Прикажете конспектировать учения классиков от корки до корки?
Черкасов прищурился.
- Для начала неплохо было бы избавиться от сарказма. Неуместен он здесь. Совсем.
- Извините, Сергей Викторович, - сник Солодин, - гордыня обуяла. Виноват, сделаю выводы.
- Сделайте, сделайте. Что же до конспектов… Неплохо было бы, очень неплохо, но без фанатизма. В пределах основных положений, - совершенно серьезно ответил генерал. - Вы ведь помимо прочего воевали в Африке? Кажется, организовали пехотные батальоны у какого‑то шейха?
- Довелось, - кратко сказал Солодин.
- И вам приходилось мириться с мелкими прихотями отдельных… власть имущих?
- Доводилось, - так же односложно ответил полковник, ровным, пожалуй, чересчур ровным тоном.
- Вот и представьте, что вы на службе у… красного шейха. Да. Именно так. И для того, чтобы не вызвать его неудовольствия вам нужно исполнять определенные ритуалы. Не слишком обременительные, но регулярные. И тогда будет вам счастье и удача. Конечно, если за ритуалами вы не забудете про свои основные обязанности.
Папироса дотлела. Черкасов, не торопясь, достал новую, так же не торопясь, прикурил.
- Интересно… - сказал, наконец, Солодин. - Когда я последний раз имел удовольствие вести беседу на идеологические темы, оппонент был куда более радикален…
- Знаю, - серьезно сказал Черкасов. Я встречался с товарищем Шановым в рабочей обстановке. Обсуждать с ним вопросы коммунизма с критической позиции было глупостью. Не допускайте больше таких.
- Не буду. По крайней мере, постараюсь. С шейхом, это хорошо придумано.
- Постарайтесь, - серьезно согласился Черкасов, - очень постарайтесь. Второй раз может так и не повезти.
Глава 11
- Приветствую вас, господин премьер - министр.
- Здравствуйте, Невилл.
Черчилль исподлобья изучал своего предшественника и его спутника.
Чемберлен был как всегда вежлив, строг, прям и прямо‑таки вызывающе церемонен. Но искушенный взгляд Черчилля безошибочно выхватывал мельчайшие признаки глубокой неуверенности. Горделивая осанка утратила естественность, движения приобрели легкую суетливость, и главное - необратимо изменился взгляд. Много лет Невилл Чемберлен взирал на мир с легкой усталостью и естественным превосходством представителя могущественного класса, человека, облеченного большой властью и почетной ответственностью. Теперь это превосходство и сила власти ушли, несмотря на все старания показать силу и гордость, бывший премьер выглядел жалко.
- Я так же приветствую вас, господин премьер и выражаю свое глубокое почтение.
Джеймс Эттли, посол Британии в США, достаточно молодой, но в высшей степени перспективный, наоборот, был стилен и безоблачно беззаботен, почти легкомысленен. Легкая, даже легчайшая небрежность в одежде, белоснежный краешек носового платка, выглядывающий из кармана на миллиметр дальше положенного, беззаботный взгляд и легкомысленный тон. Он смотрел на встречу титанов, словно через стекло, как бы не имея к ней никакого отношения, поигрывая пижонской тросточкой. И тщательно выстроенный образ 'беззаботный денди на светском приеме' откровенно нервировал Премьера. Черчилль слишком хорошо знал истинную сущность Эттли и не сомневался, кто в этом дуэте будет орудием главного калибра.
Гости явились без предупреждения, домой, нарушив все нормы этикета, да еще и спозаранку, в священное время завтрака. Но выбора не было, оставалось лишь принять их.
- Взаимно, коллега, Взаимно. Прошу вас.
Он повернулся спиной к визитерам, с точно рассчитанной скоростью и краем глаза заметил, как Чемберлена передернуло от такой вопиющей невоспитанности, почти открытого оскорбления. А поделом, злорадно подумал премьер, нечего заявляться с утра пораньше и отравлять весь день.
Они проследовали через полутемный дом, по анфиладе мрачных залов. С началом войны Черчилль отказался от приемов, гостей и сократил штат слуг. По сути, в немалом особняке постоянно проживало не больше десяти человек, включая прислугу и личную охрану.
Увидев, куда их привели, Чемберлен потерял остатки выдержки.
- В столовой? Вы примете нас в столовой? - севшим голосом спросил он, не веря своим глазам, в растерянности остановившись перед огромным дубовым столом.
- Да, - просто и буднично ответил Черчилль. - Почему бы и нет? Вы отвлекли меня от завтрака, а, учитывая обстоятельства визита, не думаю, что вы принесли мне вести государственной важности. Присоединитесь к трапезе?
Он бодрым шагом обогнул стол, занял место во главе и изобразил на лице деятельное внимание.
Чемберлен все так же стоял как памятник павшему викторианскому величию и пребывал в откровенной растерянности. Эттли с прежней беззаботной усмешкой взирал на премьера из‑за плеча патрона, но в его улыбке на мгновение промелькнуло что‑то неуловимо нехорошее и настораживающее. Словно волк выглянул из под овечьей шкуры. Выглянул и немедленно спрятался вновь. Он прекрасно контролировал себя, лишь неспокойная, танцующая в его пальцах словно живая трость выдавала глубоко скрытые эмоции.
- Уинстон, вы проявляете неуважение… - неуверенно начал Чемберлен.
- Проявляю, - тут же подхватил премьер, наслаждаясь неповторимой гаммой эмоций, которые гость уже и не пытался скрыть.
- Но позвольте спросить… - тот уже явственно закипал.
- Позволю, - деловито отрезал Черчилль, наливая себе коньяку. - Я проявляю к вам неуважение по вполне простой и очевидной причине. Потому что я вас не уважаю. Притом давно.
Танец трости остановился, ее тонкий металлический наконечник со стуком ткнулся в паркет. Лицо Чемберлена пошло пятнами, губы задрожали. Он попытался выпрямиться еще больше и расправил плечи, словно ища в осанке защиту от явного и ничем не прикрытого вопиющего оскорбления.
- Да, всегда мечтал это сказать, - как бы сам себе сказал Черчилль, уютно устроившись, насколько это было возможно в деревянном кресле с высокой резной спинкой. - Мой добрый друг и коллега, я вас совершенно не уважаю. Почему - не вижу смысла объяснять. Наши дебаты и разногласия давно стали притчей во языцех.
- В таком случае, я не смею более пребывать в этом доме и продолжать… продолжать общение с таким человеком как вы. В какой бы то ни было форме! - резко отчеканил Чемберлен, развернулся на каблуках (а военная вправка то еще осталась - отметил премьер) и, печатая шаг, покинул столовую, не обернувшись.
- Так уходит старая гвардия, - заметил Черчилль, на сей раз, обращаясь к Эттли. - Проходите, Джеймс, садитесь, поговорим.
Вся разболтанность и беззаботность слетели с Эттли как осенняя листва, в один момент. Не чинясь, посол сел напротив Черчилля, ловко пристроил трость и выжидательно поднял бровь.
- Вы жестко играете, господин премьер - министр, - хорошо поставленным голосом сказал он. - Мои американские коллеги сказали бы - 'гнет с ходу и без отката'.
- Ох уж эта американская провинциальная прямота. Впрочем, по сути, сказано верно.
Эттли чинно сложил ладони как примерный ученик перед строгим учителем, чем не обманул премьера, по - достоинству оценившего и показное смирение, и цепкий, жесткий взгляд.
- Позвольте полюбопытствовать, что вызвало такой суровый напор? Старик этого не заслужил.
- Во - первых, я уже очень давно мечтал сказать ему об этом. Такая, знаете ли, почти детская мечта. Во - вторых, у меня нет ни времени, ни желания тратить время на долгие и запутанные окольные пути. Сначала мы бы вели занудную беседу о погоде и природе, потом он долго и так же занудно укорял бы меня за авантюризм во внешней политике. И все это только для того, чтобы подготовить почву для настоящей беседы о важных вещах. Беседы с вами, мистер Джеймс Эттли. Я позволил себе сократить преамбулу и перейти непосредственно к делу.
- Интересная трактовка. Но при этом… сокращении… вы смертельно оскорбили старого мудрого политика, можно сказать, витрину оппозиции.
- Когда‑то - возможно. Теперь - старое чучело, которое вполне определенная группа политиков использует как знамя и живой укор, - с безмятежной улыбкой сказал Черчилль. - Sic transit Gloria mundi (Так проходит мирская слава).
- Не опасаетесь огласки? - деловито спросил Эттли.
- Нет. Он никому не расскажет - слишком унизительно. Мстить - не сможет.
- А… мы?
- С вами будет отдельный разговор и отдельный счет. Если мы договоримся, в чем лично я весьма сомневаюсь. Если не договоримся - вы в любом случае будете моими ярыми противниками. Кстати, не раскроете ли мне содержание этого 'мы'? Кого персонально вы представляете в данный момент?
- Ваше чувство юмора отличается изощренностью и своевременностью, - Эттли улыбнулся дежурной безэмоциональной улыбкой. - Но вы прекрасно знаете, кого я представляю. Достаточно влиятельную и ответственную группу людей, полагающих, что Империи нужен мир и процветание, а не война и разорение. Мой визит преследует целью попытку договориться. Символизирует протянутую руку дружбы и намерение забыть предыдущие разногласия.
С полминуты они молчали. Черчилль отстраненно вращал в руке стакан, полностью увлеченный игрой света в коньяке, жидким золотом переливающегося на донышке. Посол барабанил пальцами, тонкая складка прорезала его лоб.
Черчилль отставил стакан, толстое стекло гулко стукнуло о полированное дерево.
- Ну что же, без преамбулы обойтись не удалось, но, по крайней мере, мы свели ее к минимуму. К делу, если вы не против.
- Да, я полностью согласен с вами. Перейдем к делу.
- Сначала вы пытались свалить меня сугубо парламентскими методами. Потом - непарламентскими. Когда не получилось и это - восстановили против меня Ее Величество. Я перебил и эту карту. Какое абсолютное оружие вы принесли на сей раз?
- Здравый смысл и логику.
Черчилль усмехнулся, чуть надменно и одновременно с легкой ноткой горечи.
- Сроду не дрался с безоружными. Впрочем, будь по - вашему. Здравый смысл и логика хранятся в документах и сводках, вы знаете их не хуже меня.
- В документах содержатся данные. Их трактовка и дает простор для логических умозаключений, - мягко заметил Эттли. - Ваша уверенность, что Британию спасет лишь новая война, представляется нам несколько… неразумной. Империи нужен мир. Пусть даже дорогой. Мы договоримся с американцами, пожертвовав малым во имя большего.
- Альтернатива? - осведомился Черчилль. - Друг мой, этот вопрос обсуждался неоднократно. Коммунистическая коалиция потребует европейскую гегемонию. Следующим шагом будет строительство большого океанского флота и экспансия на юг. Потеря морского преимущества и контроля над Индией и Индийским океаном вернет нас на пять веков назад. И это без учета напора американцев. Мы можем купить десять, может быть двадцать лет тихого увядания. Ценой отказа от будущего.
- Позволю себе не согласиться с вами, - вежливо, но непреклонно ответил Эттли, - да. Десять лет. Может быть двадцать. Но это будут годы мира и возможностей. Мы не можем использовать открытую силу, это правда. Что же, тем больше возможностей применить наше традиционное оружие - интригу и терпение. Красная коалиция весьма непрочна, а американцы слишком увлечены доктриной изоляционизма. Не будем забывать, что президент Штатов - последовательный сторонник мирного сотрудничества и 'вертикального', панамериканского развития. Игра на внутренних противоречиях противников - наш старый добрый ultima ratio (последний аргумент). А ваш путь приведет к поражению, на этот раз окончательному.
- Прочности Нового Мира хватило на то, чтобы организовать и скоординировать европейскую кампанию. Военная сила коммунистов далеко не так велика и безупречна, как они стремятся ее представить, особенно русские, но в терпении и упорстве им нельзя отказать. Надежда на то, что мы сможем ловкой интригой разрезать их союз без значимого военного давления - неосновательна и нежизнеспособна. Что же до пристрастий президента Ходсона, то не будем забывать, что вице - президент - автор 'Доктрины прогрессивного развития'. Вам напомнить ее основные положения? А так же - кто стоит за Рузвельтом? Весьма влиятельные и многочисленные люди бизнеса и политики Америки давно считают, что 'Доктрина Монро' несколько устарела.
- Не стоит. Я знаю. Мы знаем. И, тем не менее, мы полагаем, что естественный риск неизбежен в такого рода мероприятиях. В любом случае он меньше чем вероятность прямого военного поражения при новом витке схватки с коммунистами. Эта неприятная ситуация выбора меньшего зла - увы, прямое следствие неразумной и недальновидной политики империи в последние годы…
- Надеюсь, вы не хотите обвинить меня в этой политике? - саркастически осведомился Черчилль. Теперь он и в самом деле был похож на сердитого бульдога.
- Ни в коей мере, - протестующе поднял вперед - вверх пустые ладони Эттли. - Я вполне искренне готов признать, что вы всеми силами стремились исправить просчеты ваших предшественников. И до недавнего времени ваш путь был единственно верным и адекватным. Но он увенчался неудачей и поражением. В этом нет вашей персональной вины, зачастую судьба весьма причудливо сдает карты. Но это факт, и пора менять образ действий.
- Ваши предложения? - отрывисто спросил Черчилль. - Капитуляция?
- Не играйте словами и эмоциями, Уинстон, - жестко произнес Эттли. - Не капитуляция, а выигрыш времени. Мирный договор с коммунистами, некоторые уступки американцам, ваш уход с политической арены.
Черчилль приподнял бровь.
- Да, Уинстон, - терпеливо продолжал Эттли. - Мы все весьма уважаем вас, но смена политического курса должна сопровождаться сменой лиц. Нации нужен новый лидер, который поведет ее к новому будущему. Вы сможете и даже более того, просто обязаны активно участвовать в созидании этого будущего. Но уже в более… частном порядке.
- В частном порядке… - повторил премьер. - То есть, мне будет позволено появляться на торжественных мероприятиях, произносить дежурные речи и изредка выступать с громкими требованиями крови. Чтобы по контрасту со старым безумным милитаристом ваш новый курс казался еще более мирным и замечательным. Я ничего не упустил?
- Мне кажется, вы слишком тенденциозны, - тонко улыбнулся Эттли. - Не сомневаюсь, что ваш опыт и знания еще не раз будут востребованы Британией.
- Значит, мероприятия и речи, - деловито подытожил Черчилль.
Посол слегка пожал плечами, всем видом выражая скорбь от такого вопиюще неправильного толкования его слов.
- Думаете, у вас получится выбросить меня на обочину? - спросил Черчилль почти без паузы.
- Возможно, не получится. Но если вы не проявите понимания и готовности к сотрудничеству, мы постараемся. Очень постараемся. Не преувеличивайте свои силы. За вами военные, Ее Величество и некоторые представители капитала. Но и мы сильны. Рано или поздно мы вас победим. И от лица всех нас я еще раз убедительно, почти смиренно прошу - отнеситесь с пониманием к сложившейся ситуации и своему долгу.
Они долго сидели друг против друга - собранный, сосредоточенный Эттли и премьер, озирающий столовую рассеянным, ни на чем не задерживающимся взглядом.
- Ну что же. Я не уйду, мир будет подписан тогда, когда я сочту возможным и своевременным. Все.
- Это окончательное решение? Не лучше ли было бы взять некоторую паузу для раздумий?
- Джеймс, вы и в самом деле думаете, что я принимаю это решение экспромтом? После того как мы с Ее Величеством так познавательно побеседовали, ваш визит был предсказуем. Равно как и ваше предложение. Я оценил и вашу позицию, и вашу силу. Что же, 'Nullum periculum sine periculo vincitur' (Не бывает риска без риска).
- Жаль, Уинстон, очень жаль. 'Noli consulere ira' (Нельзя следовать внушению гнева). Впрочем, таков ваш выбор и я не в силах, да и не намерен его оспаривать.
Эттли резким движением встал, провернул в пальцах трость, на это раз резко, энергично, подобно шпаге.
- Прощайте.
- До встречи, мистер Эттли, до встречи. А сейчас мне пора на собрание 'Доверенных советников Ее Величества'.
- Собрание? - Эттли замер в пол - оброта, вопросительно подняв бровь. - Доверенных советников? Я первый раз слышу о подобном.
- Услышите, - обнадежил Черчилль. - Позвольте, я покажу вам путь к выходу.
- Не сомневаюсь… Что до пути - не трудитесь. Я помню дорогу.
И когда посол уже заносил ногу над порогом, Черчилль негромко спросил:
- Джеймс, а вы уже позаботились о своем включении в 'Протокол'?
Эттли на мгновение запнулся, замер, крепко сжав трость побелевшими от напряжения пальцами.
- Я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, - холодно, церемонно сказал он, не оборачиваясь.
И так же, не оборачиваясь, вышел.