Начало Великой Отечественной войны. Казалось бы, ничто не может изменить эти полные трагизма дни и остановить накатывающийся на нашу страну коричневый молох.
Но волею судьбы в решающей точке противостояния армий оказался человек со жгучим желанием не допустить повторения исторического сценария его бывшей реальности. Это Юрий Черкасов, попавший в тело своего деда ещё во время Финской войны.
Сможет ли один человек изменить вектор истории - читайте в продолжении романа "Лёд и Пламя".
Содержание:
Глава 1 1
Глава 2 3
Глава 3 6
Глава 4 8
Глава 5 11
Глава 6 14
Глава 7 17
Глава 8 20
Глава 9 23
Глава 10 26
Глава 11 28
Глава 12 31
Глава 13 33
Глава 14 36
Глава 15 39
Глава 16 41
Глава 17 44
Глава 18 47
Глава 19 50
Глава 20 53
Пояснения к роману "Комбриг" 56
Олег Кожевников
Будущее в тебе 2
Комбриг
Глава 1
Москва! Да, именно здесь я нахожусь уже больше года и всё ещё никак не могу привыкнуть к этому факту. Неторопливые трамваи, многочисленные автобусы, метро - кто бы мог подумать, что я когда-нибудь смогу это увидеть, смогу сколько угодно ходить по громадному этому городу, толкаться в людском водовороте и везде слышать родную русскую речь. Просто обалдеть! Столько людей, и ни одного гавкающего выкрика на немецком.
В эту, не по-апрельски холодную ночь, лёжа на своей койке в общежитии, я первый раз за прошедшее время задумался о себе, о своём месте в этом мире и о дальнейшей перспективе моей жизни. В мыслях опять возник вопрос - как же так получилось, что меня перебросило в совершенно другую реальность, в тело моего деда. Но, как и в первые мгновения моего появления в этом мире - ответа не было. Оставалось снова предполагать, что это Божий промысел, и простому смертному не понять воли творца.
Хотя я думал, что Создатель вселил меня в тело деда с целью исправления трагических ошибок истории, чтобы не допустить страданий русского народа, какими они были в той, моей бывшей реальности. Почему выбран я - неведомо. Ведь в прежнем мире я был обычным парнем, без особо выдающихся задатков. Единственным моим достоинством было то, что я всей душой хотел освободить мою родину от гнёта немцев, поэтому и входил в ряды русского сопротивления курсантом подпольной военной школы - Эскадрона. Моя бывшая реальность была страшным миром. Немцы, выигравшие Вторую Мировую войну, превратили нас, бывших граждан Советского Союза в бесправных рабов. Они обращались с нами хуже, чем со скотом. Любой немец, если у него возникало такое желание, мог сделать с любым из нас буквально всё, что захотелось его левой пятке.
Первоначально я решил, что смысл переноса моего сознания в тело деда заключался в уничтожении предателя русского народа - генерала Клопова. Но после того как я его подставил, и, в конечном итоге, он был расстрелян, ничего в моей судьбе не изменилось. Хотя в моей реальности дед мой погиб ещё в Финскую войну, а я так и остался в теле деда и никуда не исчез. Получается, что-то ещё от меня ожидалось. Теперь я постоянно задавался вопросом, что же нужно сделать, чтобы выполнить своё предначертание.
Я не мыслитель, не инженер, или изобретатель - ждать от меня каких-нибудь свершений в этой области просто смешно. Предыдущая жизнь наградила меня только двумя неоспоримыми качествами - отличные знания немецкого и финского языков и ярая ненависть к их носителям. Ну и ещё, конечно, я обладал немалой толикой знаний и навыков, привитых в Эскадроне. Про изобретательность в вопросах выживания я и не говорю. В моей реальности сам факт того, что ты жив, уже говорил об изрядной изворотливости и расчётливости, тем более, если ты состоял в сопротивлении. Исходя из этой оценки своих возможностей и талантов, выходило только одно - нужно быть самим собой, не стараясь достать звёзд с небес. Если я солдат, то нужно и быть им и всеми доступными мне средствами пытаться навредить врагу. А когда будет война с немцами, стараться уничтожить как можно больше этих гадов. Этой незатейливой мыслью я и завершил все бесполезные размышления о своём предназначении.
Всё-таки, я живой человек и имею право хотеть существовать в этом теле и дальше. А счастливую звёздочку я всё-таки поймал. Сразу вспомнился тот особенный январский день и событие, которое буквально шандарахнуло меня тогда по голове, изменив всю мою дальнейшую жизнь. Случилось невероятное! На КПП военной академии, где я обучался, неожиданно возникло внеземное создание, это была та, о которой я всё последнее время грезил и из-за которой не замечал никаких других женщин. Ниночка Переверзева стояла у окна в скромной кроличьей шубейке, совершенно неприметная в шеренге уверенных эффектных дам, высматривавших в толпе своих кавалеров среди вываливающихся с занятий слушателей академии.
Если бы я не почувствовал на себе её взгляд, то наверняка, как и всегда постарался проскочить побыстрее к выходу. Ожидать меня было некому, а в моей маленькой общаговской комнатушке лежали стопки непрочитанных и не законспектированных книг, рекомендованных нашими преподавателями. Я катастрофически не успевал это делать. Иногда мне казалось, что я необразованный тупица. Особенно, когда слышал высказываемое обо мне мнение некоторых своих сокурсников - слушателей академии, не в лицо, конечно, а в разговоре со своими собеседниками, когда речь заходила о моей особе. Напрямую вряд ли бы кто осмелился меня критиковать. Уже практически все были знакомы с моим взрывным характером, а так же с тем фактом, что обидевшись, я мог запросто заехать любому из них по физиономии. А чтобы меня остановить, нужно было, по крайней мере, не меньше трёх здоровых мужиков.
Прецеденты такие уже были, последний раз месяц назад, а именно, в Новогоднюю ночь, которую мы отмечали в актовом зале нашего общежития. После праздничных тостов разговор пошёл о недавно прошедшей Финской войне и о тех недостатках в нашей армии, которые она выявила. Было высказано очень много умных и дельных мыслей, большинство ребят были кровно заинтересованы в повышении боеспособности Красной армии. Я тоже, может быть слишком громко и горячо, но высказал свои суждения. Когда немного успокоился и пошёл перекурить на лестничный пролёт, то услышал разговор трёх своих сокурсников. Они стояли ниже этажом по лестнице и меня не видели. В силу своих специфических способностей я мог оставаться незаметным даже на открытых взору площадках, не говоря уже о местах, где прямая видимость отсутствовала.
Так вот, эти умники, обсуждая ход Финской войны, ехидно судачили при этом о качестве командного состава. Говорили, что настоящих профессионалов в армии как не было, так и нет, что карьеру делают только комиссарские соски, или полные дуболомы, навроде Черкасова, который путает Ганнибала с каннибалом. Что для меня, например, искусство манёвра заключается только в одном - подобраться к сонному противнику и надрать ему задницу. Как я и имел наглость отвечать преподавателю по тактике - человеку, который ещё при царе носил полковничьи погоны.
Пока они обсуждали уровень образования, непонятные манеры и ужасный сленг, который характерен для той глуши, откуда выбралась такая деревенщина, как Черкасов - я был спокоен. Даже когда они начали говорить, что с таким багажом знаний и интеллекта нужно пасти колхозных коров, а никак не быть командиром полка и, тем более, занимать более высокие штабные должности. Но когда они начали обсуждать тупость и бездарность командиров Красной армии, противопоставляя им высокий профессионализм немецкого офицерского корпуса - я не выдержал. В три прыжка оказался на их лестничном пролёте и с криками:
- Ах вы, штабные крысы! Именно такие как вы, тыловые швабры даже и не чесались, когда настоящие бойцы гибли, прикрывая ваши толстые жопы!
Молниеносно начал раздавать тумаки. Бил я не в полную силу и не в очень опасные места. Всё-таки, какие бы они не были сволочи, но свои. К тому же, как я ни был зол и поддат, но контролировал себя - старался, чтобы у этих козлов на утро не осталось следов от моих оплеух. Кроме этого, несмотря на играющий в крови алкоголь, я сообразил в конце этой воспитательной акции заявить:
- Хрен вы, белые недобитки, дождётесь краха Советской власти, а если будете мешать, или попытаетесь навредить пролетарскому государству, то - Сибирь большая, а стране нужен лес. И пусть попробует кто-нибудь, что-нибудь, где-то вякнуть про меня, я молчать не буду, и следующую беседу с вами проведут уже другие люди, на Лубянке.
После этих слов я гордо выпрямился и удалился в актовый зал, продолжать так возбудившее меня застолье.
Как я и предполагал, этот инцидент не имел для меня никаких негативных последствий. Наоборот, пострадавшие начали относиться ко мне очень предупредительно и, можно сказать, даже подобострастно. Прошла неделя, и я почувствовал, что у них появилось ко мне весьма сильное уважение. Они, наконец, поняли, что я их не заложил, и всё произошедшее осталось только между нами.
Эти три архаровца были одними из самых успевающих и грамотных слушателей нашего курса. Наверное, поэтому, прилюдно показываемое уважение этими любимцами преподавателей повысило и моё личное самомнение. Я, уже ничуть не смущаясь, в компании своих однокурсников рассуждал о стратегии и тактики военных действий. При этом иногда нёс явную ахинею, или высказывал прописные истины, известные любому мало-мальски грамотному специалисту, но всё равно получал одобрительные возгласы, а в худшем случае, согласные кивки этих авторитетных в нашем кругу ребят.
Вот и 2 февраля я выходил из академии в полной эйфории от своих умных речей. Мне казалось, что я велик, и сам Карл Клаузевиц пожал бы мне с почтением руку. Вот в таком боевом настрое я и увидел Ниночку. Если бы не это моё состояние, я наверняка сильно стушевался бы и смог промямлить только несколько приветственных слов. Да и она, почувствовав моё смущение, вряд ли бы искренне раскрылась мне навстречу. Скорее всего, я услышал бы от неё только несколько дежурных фраз о самочувствии, да как прошёл процесс реабилитации после той страшной контузии.
Первоначально, как только к ней приблизился, всё и пошло по этому сценарию. Она, покрасневшая от смущения, неуверенно произнесла:
- Здравствуйте, товарищ майор. А я сейчас живу в Москве, учусь в медицинском институте. Вот наш начальник госпиталя Павел Иванович и поручил навестить вас и узнать, как чувствует себя майор Черкасов. И ещё он просил передать вам большой привет и приглашает, когда вы будете в Ленинграде, заезжать безо всяких церемоний к нему в госпиталь.
Сказав это, она покраснела ещё больше и замерла, как трепетная лань.
У меня в голове всё смешалось, и зазвучали сегодняшние слова нашего преподавателя, цитировавшего Клаузевица:
- На войне всё просто, но самое простое в высшей степени трудно.
И мой последующий комментарий сокурсникам:
- Да настоящий русский мужик плевал на все эти невообразимые трудности. Что мы, пруссаки какие-нибудь? Если нужно - мы ад пройдём, но победу добудем.
Так, помятуя о русском мужике, забив подальше трусость и все свои сомнения, я и бросился в этот омут, не обращая внимания на окружающих. Я обнял Нину и ладони мои мгновенно вспомнили волнующую хрупкость её тела, я целовал её жарко и практически непрерывно. В перерывах, едва переводя дыхание, скороговоркой повторял:
- Ниночка! Милая! Я так тебя ждал! Я верил, что тебе не безразличен. Я просто счастлив! Ты наконец появилась!
Наверное, поражённая моим откровенно восторженным проявлением чувств и завистливыми взглядами близстоящих женщин, Нина почти не сопротивлялась и даже слабо отвечала на мои поцелуи. Через несколько минут этого бурного натиска она прошептала, при этом мягко подталкивая меня к выходу:
- Юра, ну нельзя же так! Пойдём на улицу, там и поговорим.
Если она думала, что морозный воздух охладит мой пыл, то, вероятно, пожалела, что вывела меня на улицу, подальше от людей. Как только мы вышли из здания и отдалились на несколько метров от двери, я её завлёк на боковую тропинку и принялся целовать ещё более страстно. В конце концов, она обессилела в моих лапищах и совершенно перестала сопротивляться. Мы утонули в одном глубоком, долгом поцелуе. Очнулся я только, когда мы с ней потеряли равновесие и упали в сугроб. И сразу же мне, как и ей, наверное, вспомнился больничный коридор, я на костылях, а картина та же. Мы лежали, обнявшись, обсыпанные снегом, глядели друг на друга и хохотали.
Через некоторое время Нина сквозь смех, еле слышно произнесла:
- Нет, Черкасов, всё-таки ты - глубоко контуженый человек. Имея молодую жену и маленького ребёнка, ты пытаешься приударить за почти незнакомой девушкой. Разве так можно? Может быть, ты просто обыкновенный кобель и теряешь голову при виде любой женщины? Таких у нас в госпитале я повидала много. Считай, каждый второй выздоравливающий пытался облапать, ведя душещипательные разговоры, обещая рай на земле и всё такое, если я только обращу на него внимание. Сначала я так думала и про тебя. Но ты почему-то ничего не обещал, не преследовал меня. Даже когда спъяну полез целоваться и начал нести бредятину, "что отец твоего сына твой дед", даже в таком состоянии ты меня пожалел. Тогда я подумала, ну, наверное, карьерист, и боится испортить биографию своими ловеласкими поступками. У кого я только не выведывала про тебя, все в один голос говорили: - Черкасов очень отважный человек и совершенно равнодушен к карьере. И ещё они говорили, что ты абсолютно искренен и камня за пазухой не держишь, конечно, если считаешь человека своим. И вообще, для тебя мир - чёрно-белый, существует только две разновидности людей: либо свои, либо враги.
- Нет, Нинусик! Есть ещё ты - любимая и родная! Я без тебя не могу жить! Если бы ты в госпитале не появилась возле меня, то я бы не очнулся. Так бы и сгинул во мраке безмолвия. Не спорь, я это знаю, ведь, считай, что побывал на том свете. Если ты чтишь клятву Гиппократа, то ни за что не покинешь меня. А если будешь холодна со мной, сердце моё просто лопнет!
Сказав это, я опять полез целоваться. Но только на этот раз ведущим был уже не я. Пожалуй, я уже мог себе сказать, что она навеки моя. Глаза у моей девочки горели и светились любовью. А глаза при таких обстоятельствах не врут.
Когда мы уже, порядком замёрзшие, поднялись с сугроба, я, отряхивая шубейку Нины, сказал:
- Знаешь, любимая, я, когда видел тебя в госпитале, ужасно трусил, а насчёт отважности, хочу сказать словами Клаузевица - "Часто представляется чрезвычайно отважным такой поступок, который, в конечном счёте, является единственным путём к спасению и, следовательно, поступком наиболее осмотрительным"
- Да ты никак, философом стал, Черкасов, - заметила Нина.
- А то! Зря я, что ли, уже больше десяти месяцев, буквально грызу гранит науки. Вот когда попадёшь ко мне в комнату, подивишься, какое количество книг я уже проштудировал. А ты ведь пойдёшь ко мне в гости? Тьфу! Не в гости, а ко мне, в мою одинокую солдатскую конуру?
Нина ничего не ответила, взгляд её был устремлён куда-то вдаль, мимо меня. Я тоже примолк и повёл её, прижимая к себе, в сторону своего общежития. Перед этим я решил, что мы заглянем в близлежащий магазин, накупим там разных вкусностей и непременно шампанского. Произошедшее событие, встреча с Ниной, было для меня грандиозным праздником.
В магазине мы произвели настоящий фурор среди обслуживающего персонала. Ещё бы, тут, наверное, никогда не видели таких покупателей, которые буквально сгребали всё самое дорогое и привлекательное, при этом все эти покупки мы небрежно бросали в большой мешок из-под сахара, выпрошенный в этом же магазине. А я благодарил Бога за свою дурацкую привычку носить все деньги при себе. За время обучения у меня набралась довольно круглая сумма, несмотря на то, что львиная доля моего жалования отсылалась по аттестату моей бабушке.
Я практически ничего не тратил на себя, питался в столовой академии, где были просто смешные цены. За всё время обучения очень мало ездил по Москве, даже в театре был всего три раза, а в ресторане только один. Да и то это было на второй день приезда в Москву. В ресторан "Славянский базар" мы завалились с капитаном Сиповичем и ещё тремя ребятами из нашей 7 армии. Там мы решили по-настоящему отметить наши награды, полученные из рук "Всесоюзного старосты", Михаила Ивановича Калинина. Несмотря на то, что мы там роскошествовали и гуляли как нэпманы, так, что коньяк буквально лился рекой, а известные деликатесы мы поедали, как говорится, большими ложками - окончательный счёт был не очень большим. Наверное, на официантов и администратора большое впечатление произвели новенькие звёзды Героев Советского Союза, сверкающие на груди Сиповича и Зуева. Да и мой орден Ленина, вкупе с полученным ранее орденом Боевого Красного знамени, смотрелся весьма достойно.
Когда мы с Ниной уже набили мешок продуктами, в магазин зашли два моих сокурсника. Поражённые тем, что Черкасов вдвоём с дамой, они застыли у самого входа и, глупо раскрыв рты, откровенно рассматривали Нину. Я украдкой показал им кулак и постарался, чтобы моя фея не заметила этого назойливого внимания. Она как раз в это время стояла спиной к этим обалдуям. Видимо, всё же почувствовав эти жгучие взгляды, Нина первоначально напряглась. Потом, тряхнув головой, как бы отгоняя от себя назойливое насекомое, выпрямилась в струнку, царственно повернулась и медленно направилась к выходу. Сделав вид, что не замечает стоящих чуть ли не по стойке смирно двух командиров Красной армии, она спокойно прошла мимо них и вышла из магазина. Я же, как китайский кули, смешно взвалив мешок на спину, покорно последовал за моей принцессой. Проходя мимо ребят, на их немой вопрос прошептал:
- Жена приехала! Мужики, вы там всех предупредите, что сегодня ко мне - ни ногой.
Всё ещё под впечатлением от красоты Нины, они, молча, практически синхронно кивнули и суетливо, мешая друг другу, стали помогать мне, вынести мешок из дверей магазина.
Такой неприступный, королевский вид Нина сохраняла до того момента, пока мы не пришли ко мне в комнату. Там, когда я высыпал содержимое мешка прямо на аккуратно постеленную кровать, она взвизгнула и, моментально скинув шубейку и войлочные боты, бросилась к этой, заманчиво пахнущей куче деликатесов. Набив рот первыми попавшимися конфетами, она повернулась ко мне. Счастливо улыбаясь, со смешно раздувшимися щеками она прошамкала:
- Ну, ты, Черкасов, и буржуй! Я в жизни не видала таких продуктов. А уж чтобы их попробовать, об этом даже и не мечтала. Да и про свою солдатскую конуру ты тоже приврал. Шикарная комната у тебя, а если сравнить с нашим общежитием, то, вообще, обалдеть. Обычно в нашей общаге на такой площади проживают четверо студентов, а бывает, что и вшестером ютятся.