2
Конечно, ничего у них не получилось.
Не могло получиться. Вокруг Коло-Михайливки было сосредоточено столько сил, что прорваться к ней не смогла бы и танковая бригада. А Тарас взял с собой всего двадцать пять человек - правда, самых лучших. Вести больше посчитал неправильным - передвижение крупных групп легче засечь, да и стоявшая перед ним задача не требовала участия всех бойцов отряда. Потрепать врагу нервы можно и так.
Удивительным было скорее то, что им удалось добраться до Пятничан. По железной дороге время от времени проезжали патрули на дрезинах, но от них люди Тараса научились прятаться уже давно. Лежали в грязи, накрывшись зелеными плащ-палатками, пока лязг дрезины не затихал в отдалении. А потом оказалось, что в яблоневом саду на окраине Пятничан стоит зенитная батарея, о которой ничего не знал даже Кошкин, и по дорогам туда-сюда снуют мотоциклы с автоматчиками в черной форме. Тарас в бинокль разглядел, что погоны их сверху были закрыты клапанами.
- Это что за клоуны? - спросил он Кошкина. - На армейцев вроде непохожи. Гестапо?
Майор сплюнул.
- "Великая Германия", - ответил он. - Эсэсманы. Дерутся, как черти. Раньше их тут не было.
Тарас вновь подивился про себя осведомленности особиста, но говорить ничего не стал. Прикинул, что незамеченными мимо черных эсэсманов они к балке не проберутся, и решил двигаться на юг, к Бондарям. Повсюду на дорогах стояли усиленные посты охраны, но один боец из местных знал тропку через топи, которые немцы считали непроходимыми. До Бондарей добрались уже на рассвете, мокрые, вымазавшиеся в болотной тине, уставшие до свинцовой дрожи в ногах. Стоявшее на берегу реки село казалось вымершим - не мычали коровы, не пели петухи, не слышно было скрипа дверей и хлопанья раскрывающихся навстречу утру ставней. Партизаны осторожно заглянули в один дом - пусто, в другой - то же самое. Посреди села на столбе висела фанерная доска с криво намалеванными русскими буквами: "Всем жителям деревни явиться к 10.00 на берег для последующего переселения. Администрация". Над этой доской висела аккуратная жестяная табличка с ровной немецкой надписью: "Sonderzone. Schutzgebiet".
- Чего написано? - спросил Тарас у майора.
- "Особая зона, охраняется". Жителей выселили… - Майор повел головой, оглядываясь. - Интересно, где ж у них тут наблюдательный пост?
- Найдем, - буркнул Тарас. С обещанием он поторопился - где бы ни прятались фашистские наблюдатели, партизан они засекли первыми.
С двух сторон по бойцам хлестнули пулеметные очереди. Ревя мотором, выскочил из-под увитого виноградом навеса мотоцикл с коляской, помчался прямо на Тараса с Кошкиным.
Сидевший в коляске черный эсэсовец поливал их огнем из автомата. В руке майора мгновенно оказался пистолет с коротким дулом, плюнул пламенем. Эсэсовец схватился за плечо и начал медленно выпадать из коляски. Секундой позже Тарас срезал водителя - мотоцикл проскочил мимо них и врезался в нарядный зеленый штакетник. Партизаны рассыпались по улицам села, ведя огонь по вторым этажам домов, где засели пулеметчики.
- Все, майор, - крикнул Тарас, на бегу стреляя в выскочившего из переулка рослого патрульного. - Надо отходить!
- С хрена ли! - рявкнул где-то за спиной Кошкин. - Сейчас этих сук в землю вобьем и дальше двинемся!
И вбили ведь! В Бондарях фашистов, к счастью, было немного - вряд ли больше дюжины. Тарас потерял пятерых своих людей, но из черных эсэсманов не ушел никто. Кошкин, легко раненый в руку, снова скалился во все тридцать два зуба.
- Теперь прямой дорогой на Коло-Михайливку! Отсюда до нее рукой подать. Дадим сволочам прикурить!
До Коло-Михайливки от Бондарей было действительно недалеко. Дорога поднималась на холм, ныряла в ложбину и вновь взбиралась в гору - вот и все дела. Беда в том, что по дороге двигаться нельзя было ни в коем случае, а по полям - можно, но только в темноте. Пошли через лес, надеясь выбраться из него уже где-то в окрестностях загадочного объекта. Не вышло - к полудню лес кончился, начались вырубки. Тарас осторожно взобрался на гребень, на котором когда-то росли высоченные красивые сосны, достал бинокль… и опустил его.
Все было ясно и без бинокля. По полю, лежавшему между вырубками и Коло-Михайливкой, двигались на него танки - штук десять. Легкие, вооруженные пулеметами, а не пушками, но - танки. А по бокам от танков шли черные эсэсманы, и было их за сотню. Лаяли, рвались с поводков овчарки. Рычали моторы. Плыли над полем густые облака пыли.
Выматерился неслышно подошедший сзади Кошкин.
- Уходить надо, - снова сказал ему Тарас. - Сомнут нас, майор.
Молчал особист, скрипел зубами от злости. Так ничего и не ответил Тарасу.
- Уходим, - приказал Тарас, вернувшись к отряду. - Идем к реке, будем перебираться на тот берег.
Там их и зажали - у самой воды. С одной стороны - прочесывающие лес солдаты с овчарками, с другой - обошедшие лесной массив легкие танки. А потом по реке подошли моторные катера и обрушили на партизан такой шквал огня, какого, наверное, не видели и в аду. Тарас ушел в камыши и оттуда подстрелил пулеметчика на одном из катеров, но на этом его счастье закончилось. Катер басовито ухнул в ответ, зеленая илистая вода перед самым лицом Тараса встала стеной и ударила его мокрой тяжелой ладонью. Небо качнулось над ним, а потом надвинулась непроглядная чернота.
Но он не умер.
Он понял это, когда пришел в себя на дощатом полу сарая. Ребра отзывались острой колющей болью каждый раз, когда Тарас пытался вздохнуть, глаза заплыли и почти ничего не видели.
Кто-то склонился над ним, взял за подбородок рукой в черной кожаной перчатке (кожа почему-то была очень холодной) и что-то пролаял по-немецки.
- Не понимаю, - хотел сказать Тарас, но только хрипло закашлялся. Ему показалось, что ребра по одному засовывают в мясорубку. Рука в перчатке брезгливо отдернулась.
- Он не понимает по-немецки, герр Доннер, - объяснил другой голос, жирный и вкрадчивый. - А по-русски ты понимаешь, большевистская сука?
Комната начала кружиться вокруг Тараса.
- Царицкий, - велел первый голос, - узнайте, что партизаны делали в Бондарях и зачем они пытались проникнуть в Коло-Михайливку.
- Слушаюсь, герр Доннер. Ты, гнида, очнулся? Отвечай, что вы забыли в Коло-Михайливке!
Тарас собрал все свои силы и постарался ответить четко:
- Маму твою мы там забыли, подкормыш немецкий… очень уж ей в последний раз со мной понравилось…
Очень тяжелый и очень твердый сапог врезался Тарасу в ребра, и спасительная тьма вновь накрыла его.
Второе возвращение к жизни было еще хуже. Теперь над ним стояли трое - потный толстяк в штатском, коренастый лысый амбал в военной форме гестапо и высокий костлявый офицер с серебряными молниями СС в петлицах. В руках у офицера был шприц.
- Сейчас вам станет лучше, - пообещал он и улыбнулся. - Намного лучше. Переведите ему, Царицкий. А когда вам станет лучше, мы поговорим, как добрые товарищи.
Толстяк перевел, елейно улыбаясь. Улыбка не мешала ему с ненавистью смотреть на Тараса.
- Тамбовский волк тебе товарищ, - прохрипел Тарас. Этого Царицкий переводить не стал.
- Закатайте ему рукав, - велел офицер. Потные пальцы коснулись предплечья Тараса, и того передернуло от отвращения. Тарас дернулся, но Царицкий с неожиданной силой припечатал его к полу. В голове сразу же зашумело.
- Не бойтесь, - дружелюбно сказал офицер. - Это даже не больно.
Игла скользнула под кожу, безошибочно нашла вену. Руке стало жарко, будто в нее вливали расплавленный свинец. Потом Тарас почувствовал, как боль его отпускает - сначала нехотя, цепляясь за каждый сантиметр тела, как защитники города бьются с превосходящими силами противника за каждый дом. Потом боль схлынула, унесенная теплой волной, и Тараса охватило давно забытое чувство блаженства.
Офицер приподнял ему веко, поглядел на расширившийся зрачок, и остался удовлетворен увиденным.
- Also, - произнес он приятным баритоном, - мне кажется, наш друг готов к разговору. Для начала давайте познакомимся. Меня зовут доктор Эрвин Гегель. А как зовут вас?
- Тарас, - проговорил Тарас, удивляясь тому, как легко и свободно выговариваются слова. - Тарас… Иванович… Петренко. Старшина Петренко.
- Отлично, Тарас… э-э… Иванович! Вы член партии большевиков?
"А твое какое собачье дело?" - хотел ответить Тарас, но вместо этого неожиданно для себя ответил:
- Я беспартийный.
- Wunderbar! - воскликнул доктор Гегель. - Давно вы в партизанах?
И снова Тарас не собирался отвечать фашистской твари, и снова почему-то ответил:
- Год уже… с прошлого августа.
- Большой у вас отряд?
- Двести пятьдесят человек.
"Остановись! - кричал где-то в мозгу Тараса перепуганный до смерти старшина Петренко. - Они вкололи тебе какую-то дрянь, и ты теперь будешь отвечать на все их вопросы! Ты же расскажешь им, где искать партизан на болотах, и про все пароли, и про связников в деревнях! Немедленно остановись!"
- Видите, штурмбаннфюрер, - улыбнулся доктор Гегель, поворачиваясь к лысому амбалу. - Пентотал натрия творит чудеса. И не нужно этих ваших средневековых штучек.
- Прекрасно, друг мой, - вновь обратился он к Тарасу. - О вашем партизанском отряде мы еще поговорим. А сейчас меня интересует, откуда вы узнали о "Вервольфе".
- О чем? - в голосе Тараса прозвучала растерянность, и Гегель сразу понял свою ошибку.
- Что вы искали в Коло-Михайливке?
- Объект… - слова продолжали изливаться помимо воли Тараса. - Секретный немецкий объект. Мы не знали, что это.
- Если вы не знали, то зачем он вам понадобился?
- Это было задание… задание…
- Кто дал вам задание, Тарас? - вкрадчиво спросил Гегель.
"Кошкин, - хотел ответить Тарас. - Майор Кошкин, будь он проклят… А ему дал задание лично товарищ Берия. Лаврентий Павлович Берия, нарком внутренних дел, правая рука товарища Сталина… И сейчас я расскажу об этом немецкой гниде… А ведь я даже не знаю, остался ли жив Кошкин, мать его за ногу…"
- Мать вашу за ногу, - отчетливо выговорил Тарас Петренко.
Он широко, до хруста в скулах, раскрыл рот, высунул язык, словно дразня доктора Гегеля, и со всей силой, на которую только был способен, сжал челюсти.
Глава третья. Волк-оборотень
Ставка Адольфа Гитлера Wehrwolf под Винницей. Июнь 1942 года
Фюрер не любил пиво.
Кроме того, он не любил вино и шнапс. Все знали, что фюрер - трезвенник, не доверяющий тем, кто может пропустить среди дня рюмку-другую. Шнапс - ладно, в конце концов, только русские способны пить водку в такую жару. Да и без вина Эрвин Гегель сумел бы обойтись, хотя бокал ледяного рейнвейна иногда вставал перед его мысленным взором. А вот о пиве он по-настоящему мечтал.
Холодная, запотевшая кружка светлого мюнхенского, с высокой снежной шапкой пены. Достаточно было чуть прикрыть веки, чтобы представить, как она стоит на картонном квадратике с изображением оскаленной волчьей пасти, сбоку от блокнота в кожаном переплете. Можно было представить даже, как посверкивающая толстым стеклом кружка отражается в лакированном зеркале столешницы. Но стоило только открыть глаза, как картина менялась самым драматическим образом: вместо кружки перед Гегелем стояла бутылочка минеральной воды. Несмотря на жару, Гегель к ней так и не прикоснулся. Да и другие участники совещания тоже не проявляли большого интереса к теплой солоноватой минералке. Фюрер, кажется, был единственным человеком в комнате, который пил минеральную воду.
Гегель замечтался и был немедленно за это наказан.
- Вы не слушаете меня, Гегель!
Голос Гитлера хлестнул его, словно кнут. Эрвин Гегель вскинул голову и бестрепетно встретил взгляд горящих черных глаз фюрера.
- Никак нет, мой фюрер! Вы говорили о необходимости усилить наше наступление на Кавказ, к нефтяным месторождениям Баку.
- Почему же вы сидели с закрытыми глазами?
Присутствовавшие за столом генералы смотрели на Гегеля с плохо скрываемым злорадством. Оберштурмбаннфюрер СС, да к тому же офицер Главного управления имперской безопасности не мог рассчитывать на симпатии высшего генералитета. "Они все считают меня мясником, - подумал Гегель. - Конечно, сами они, эти надменные пруссаки, кровь не проливают. Для этого у них есть солдаты. Воевать, передвигая фигурки на штабных картах, легко - жизни тысяч людей превращаются в абстракцию. Но, господа в белых перчатках, что бы вы делали без тех, кому приходится выполнять грязную работу?"
- Я запоминал вашу речь, мой фюрер, - четко ответил он. - Если вы мне не верите, я могу повторить ее слово в слово.
Гегель и в самом деле мог это сделать, несмотря на то, что не вслушивался в слова Гитлера, а думал о холодном пиве. Память оберштурмбаннфюрера была тренирована не хуже, чем его тело - поджарое, мускулистое тело спортсмена. С юных лет Гегель привык подниматься в пять утра и полтора часа посвящать силовой гимнастике. Он увлекался плаванием и боксом, но был равнодушен к фехтованию и конной езде - единственным видам спорта, которые прусские генералы считали достойными аристократов. Ну и плевать! Он, Гегель, не аристократ, кичащийся голубой кровью - его отец был простым почтальоном, а дед и вовсе крестьянином. Зато он не обязан своей карьерой никому, кроме своего собственного таланта и стремления делать свою работу как можно лучше.
- Я верю вам, Гегель, - Гитлер заметно смягчился. - Но на будущее, господа, имейте в виду, что гораздо проще делать пометки в блокноте. Не зря же мои секретарши положили перед каждым из вас чистый блокнот и отточенный карандаш!
Это, разумеется, была шутка, и генералы рассмеялись. Гегель ограничился вежливой улыбкой.
- Итак, господа! - голос фюрера зазвенел, как натянутая струна. - Кавказ - не только ключ к южной России, не только удобный плацдарм для проникновения в Иран и Турцию. Кавказ - это прежде всего нефть, горючее для наших танков и самолетов. Кавказ должен стать нашим еще до осени.
Гегель незаметно оглядел сидевших за столом. Начальник Генерального штаба ОКВ фельдмаршал Вильгельм Кейтель возвышался в своем кресле, прямой, как отвес. Можно было подумать, что позвоночник фельдмаршалу заменяло древко от флага. Его длинные пальцы с пожелтевшими от никотина ногтями едва заметно постукивали по столешнице. Кейтель был завзятым курильщиком, но фюрер не позволял курить во время совещаний, и фельдмаршал страдал.
"Какая Турция, какой Иран? - казалось, говорил его взгляд. - Мы который месяц не можем взять Крым!"
Правая рука Кейтеля, генерал Альфред Йодль разглядывал стоявшую перед ним бутылочку с минералкой с едва скрываемым отвращением. Эмоции отражались на его лице ярко, словно кадры кинохроники на белом полотнище экрана. "Баварец, - подумал Гегель снисходительно. - Баварцы никудышные игроки в покер - чересчур несдержанные. Рано или поздно эта несдержанность не доведет Йодля до добра".
Вчера на стол Гегелю легла расшифровка беседы Йодля и Кейтеля. РСХА позаботилось о том, чтобы при возведении ставки в комнатах генералов были установлены записывающие устройства. Генералы, очевидно, предполагали такую возможность, потому что разговаривали весьма осмотрительно. Но Йодль все же проговорился. "Черт бы побрал эти бесконечные совещания! - заявил он Кейтелю. - Мы тратим на них столько времени, что можно было бы уже дойти до Москвы!" Гегель подчеркнул эти слова красным. Особой крамолы в них не было, но никогда не мешает знать, как настроены твои подопечные. В ставке Wehrwolf оберштурмбаннфюрер отвечал за безопасность, а следовательно, обязан был вникать во все мелочи.
Герой Харьковского сражения, генерал-полковник Эвальд фон Клейст, быстро набрасывал что-то в своем блокноте. Со стороны могло показаться, что он конспектирует речь фюрера, но Гегель готов был держать пари, что Клейст рисует в блокноте шаржи. Серое, будто присыпанное порохом, лицо Клейста было сосредоточенным и даже хмурым: впрочем, про него говорили, что он умеет шутить, сохраняя самый серьезный вид. В досье, которое Гегель собирал на Клейста, приводилось изречение, которое генерал-полковник любил повторять в узком кругу: "Веселые люди делают больше глупостей, чем печальные, но печальные делают БОЛЬШИЕ глупости". При общеизвестной склонности фюрера к депрессиям эта фраза звучала довольно двусмысленно.
- Поскольку бакинская нефть нужна нам уже сегодня, - воодушевленно продолжал, между тем, фюрер, - я принял решение разделить группу армий "Юг" на две части. Первая - назовем ее группой "А" - усилит наступление на Кавказ. Вторая - группа "Б" - пойдет на Сталинград. Не позже сентября мы должны взять под контроль нефтяные промыслы Каспия и перекрыть русским дорогу на Кавказ. А единственная доступная для них дорога на Кавказ сейчас, когда мы господствуем в южнорусских степях - это Волга.
Гитлер потянулся к своей минералке, и Кейтель немедленно воспользовался мгновением тишины.
- Мой фюрер, - произнес он неприятным скрипучим голосом, - группа армий "Юг" недостаточно сильна, чтобы вести наступление на двух направлениях.
- Что? - Гитлер, казалось, не расслышал начальника Генерального штаба. - Что вы сказали, Вильгельм?
- У нас мало сил, - ответил Кейтель. - Мы с огромным трудом удержали русских под Харьковом. Если бы не Клейст, маршал Тимошенко уничтожил бы Шестую армию Паулюса, перемолов ее, как в мясорубке.
- Что за пораженческие настроения, Вильгельм? - черные глаза фюрера недобро сверкнули. - Мы нанесли азиатам страшный удар, от которого они если и оправятся, то не скоро. Тимошенко потерял под Харьковом почти триста тысяч человек! Если наш друг Иосиф не расстреляет его за это, я буду весьма удивлен.
- И все же фельдмаршал прав, мой фюрер, - перебил Гитлера Альфред Йодль.
Гегель усмехнулся краешком рта. Похоже, его прогноз в отношении Йодля сбывался даже быстрее, чем он ожидал.
- Мы слишком распыляем силы! - крепкая ладонь Йодля звонко хлопнула по столу, и сидевшие за столом генералы вздрогнули от неожиданности. - Позвольте напомнить вам, господа, что фон Бок до сих пор не взял Ленинград! На Волховском направлении наши части завязли, как муха в дерьме!
- Генерал Йодль, - ледяным тоном проговорил фюрер, - я призываю вас не выражаться подобным образом. Вы не в казарме. Здесь присутствуют дамы.
Он повернулся к своим секретаршам и галантно наклонил голову. По отношению к дамам фюрер неизменно вел себя по рыцарски.
- Приношу свои извинения, - пробурчал баварец.