С премьером Столыпиным мы общались мало. Он не лез в мои дела, то есть в спецслужбы и технико-промышленные вопросы, я – в его. Но когда премьер подал на высочайшее рассмотрение свой проект аграрной реформы, Гоша повелел ознакомить с ним меня. Вот премьер и отправил ко мне своего зама, по здешнему – товарища, Владимира Иосифовича Гурко. Судя по всему, с совершенно явными инструкциями…
– Товарищ Гурко,– вклинился я в паузу между абзацами,– вы не против, если я пойду вам навстречу?
– То есть? – изобразил вежливое внимание зам Столыпина.
– Наверняка ведь вами планировался какой-то результат этой встречи! Ну типа я должен заснуть, например, с громким храпом или начать биться головой о стену… Вы скажите, не стесняйтесь, вдруг уже пора, а я это пропустил по душевной невнимательности?
Пока Гурко вынужден был срочно соображать, обидеться ему или рассмеяться, я продолжил:
– Разумеется, я понимаю ваши чувства – над проектом работали серьезные специалисты, а тут вдруг извольте отдать его на рецензию какой-то темной личности, которая наверняка и рожь от пшеницы отличить не сможет! Но и вы тоже поймите его величество – не каждый ведь день наследник рождается, и последнюю неделю голова у него, как минимум, наполовину была забита вовсе не государственными делами. Так что он просто не очень удачно сформулировал свои мысли… Ваш проект я читал, так что знакомить меня с ним не нужно. Думаю, вы в курсе, что мое ведомство готовит пятилетний план развития науки и промышленности. Так вот, именно точки пересечения аграрной реформы с этим планом нам и предлагалось согласовать, а вовсе не суть предлагаемой вами программы, с которой, кстати, я вполне даже согласен.
– И что же вы мне этого сразу не сказали?
– Ну как можно, вы же готовились к встрече, составляли речь, думаю, даже репетировали ее, и сразу перебивать? Некрасиво.
– Из чего можно сделать вывод, что вы тоже готовились к нашей беседе и теперь моя очередь слушать? – улыбнулся собеседник.
– Мне столько не наговорить, так что я свои соображения изложил в письменном виде. – Я протянул ему листок бумаги. Особой перегруженностью буквами он не отличался, там было всего три строчки:
"1. Испытательные полигоны для отработки реформы: Екатеринбург, Царицын, Нижний.
2. Синхронизация действий МВД – по пресечению революционной деятельности среди имущих слоев – с земельной реформой и введением УК.
3. На будущее – Госплан".
– Суть первого пункта в том,– продолжил я,– что всякое новое дело обычно начинается с модели, затем идет опытная партия, и только потом крупносерийное производство. В ваших бумагах не отражена последовательность проведения реформы – вот я и предлагаю начать ее с тех мест, где начали строиться крупные заводы. Наверняка ведь как по маслу все сразу не пойдет, кто-то разорится и лишится средств к существованию, а в этих регионах таких будет проще трудоустроить. Ну и вообще там нужны будут рабочие руки, которые вы все равно предполагаете высвободить… А по результатам в этих регионах можно будет и подкорректировать сам курс реформы, чтобы в масштабах России она прошла с наименьшими потрясениями.
– Понятно,– кивнул Гурко,– а второй пункт?
– Тут вот в чем дело: закон обратной силы не имеет, а существующее законодательство отличается неуместным либерализмом. Но ведь если, скажем, преступное деяние продолжалось год и одну минуту, а с нового года был введен новый уголовный кодекс, то судить нарушителя можно будет уже по нему… Это я к наметившимся последнее время трениям между МВД и моими службами. Петр Аркадьевич уже обижался, что они иногда притормаживают рвение его сотрудников по пресечению беспорядков. Так вот, смысл этого прост – среди экстремистов немало землевладельцев, так что я по возможности стараюсь пока их не трогать, чтобы судить уже по УК, где за их художества предусмотрена конфискация. Циферку видите? Это количество десятин в центральных губерниях, предполагаемых к получению по политическим статьям. Речь идет об уже выявленных нарушителях.
– Ого… – удивился Гурко.
– Учитывая, что процесс продолжается, цифра эта вполне может дойти и до "о-го-го!" – уточнил я.– Так что, может, Петр Аркадьевич сочтет эти соображения приемлемыми?
– А что касается третьего пункта, давайте я догадаюсь сам,– предложил зам премьера.– Вы хотите создать какой-то орган, чтобы он в рабочем порядке согласовывал ваши планы с нашими?
– Примерно так,– не полез в детали я.
Уже перед уходом Гурко задумчиво сказал:
– А ведь среди лиц, которых вы… э-э… оберегаете…
– Приберегаю,– уточнил я.
– …есть не только землевладельцы. И, как я сейчас начал подозревать, не только российские подданные.
– Рад, что вы затронули этот вопрос,– кивнул я.– Мне кажется, он требует вдумчивого обсуждения и хорошей подготовки. Прошу вас передать Петру Аркадьевичу мою просьбу о личной встрече по этой теме. Не сегодня и не завтра, пусть подготовится, дело непростое.
Дело действительно было очень непростое. Еще до войны мы начали собирать досье практически на всех иностранных предпринимателей в России. Они были условно разделены на три группы. Полезные – это те, сотрудничество с которыми приносит и будет приносить явную пользу. Сомнительные – это те, чья деятельность приносила не только пользу, но и ущерб в той или иной форме. А кто такие вредные – я думаю, и так ясно. Материал на большинство из них даже не пришлось фабриковать – они и сами нарушали закон с хорошим размахом. В порядке предварительной подготовки Гоша уже несколько раз вставлял в свои речи пассажи о том, что перед законом, который превыше всего, должны быть равны все, независимо от происхождения и положения. Слово "подданство" он пока не употреблял, дабы никого не спугнуть. Ибо ближайшими кандидатами на приведение их деятельности в соответствие с законодательством были люди, ссора с которыми требовала очень хорошей подготовки – потому как планировалась национализация бакинских нефтепромыслов. Следующим на очереди был Донбасс. И начинать такие дела можно было только при полном взаимопонимании с премьер-министром.
Разумеется, это никак не могло быть одномоментной разовой акцией – в подобном случае провал был бы гарантирован задолго до начала. Тут требовалась сугубая постепенность…
Всю российскую нефть контролировали четыре группировки. Самой мощной была нефтяная империя Нобелей. В затылок им дышали Ротшильды. На третьем месте, судорожно мечась между обладателями двух первых, изворачивался Манташев. Грозненские прииски его высочества, а ныне величества, стояли в стороне и работали не на экспорт, а на внутренний рынок, но зато практически монопольно. После долгих дебатов в качестве первой жертвы нами были выбраны Ротшильды. Это обеспечивало нам благожелательную поддержку со стороны Нобелей и, как дополнительный бонус, возможность в случае победы наложить лапу еще и на большую часть манташевских предприятий. Причем акция должна быть представлена не как часть долговременной государственной политики, а просто как конфликт Найденова с Ротшильдами. Французский отдел Танечкиной службы уже давно разработал несколько вариантов, якобы объясняющих, с чего это вдруг Найденов покатил бочку на бедных евреев с красным щитом – "Ротшильд" было изначально не фамилией, а прозвищем, образованным от герба.
В частности, в Париже был создан Банк Елисейских Полей, куда я вложил довольно значительные средства, а благодаря стараниям Танечки у Ротшильдов помаленьку начинали появляться мысли, что столь плохо лежащие деньги будут лучше смотреться у более серьезных владельцев. Моим партнером по банковскому бизнесу был некто Жан Мелье – абсолютно никчемный тип с манией величия и пристрастием к кокаину, выбранный Таней на роль организатора и вождя Французской социал-бонапартистской партии. Она нужна была для ответов на могущие возникнуть вопросы, кто и за что стрелял в таких почтенных людей, как господа Ротшильды, например. Разумеется, столь ответственное дело, как хорошо прицелиться и нажать на курок, этим горлопанам никто доверять не собирался. Но вот поднять радостный визг: "Это мы! Бойтесь, ибо так будет с каждым посягнувшим на святое!" – было вполне в пределах возможностей данной партии.
Ни малейших угрызений совести я не чувствовал, ибо нравы в нефтяном бизнесе при ближайшем рассмотрении оказались такими, что каждого второго можно было сразу вешать. Ну, может, и не сразу, а после расстрела каждого первого. Гады-Ротшильды финансировали эсеров, чтобы те учиняли теракты на нобелевских предприятиях – я прочитал, что такое было и в нашем мире, после чего найти и зафиксировать это явление здесь удалось довольно быстро. Причем мало было им гадить в карман Нобелям, они финансировали и создание эсеровских ячеек в Грозном, что не лезло уже ни в какие ворота – ну соображать же надо, против кого выступаешь!
А бедные Нобели не нашли ничего лучше, чем материально поддержать большевиков. Так что теперь небезызвестный Камо на пару с гораздо более небезызвестным Кобой не испытывали особой нужды. Деньги они вложили очень разумно в подготовку ограбления Тифлисского банка. Впрочем, это будет следующая серия грядущей драмы…
В общем, уже писались черновики гневных статей на тему о гнусной подрывной деятельности неких космополитов, не имеющих даже нормальной фамилии, уточнялся состав судов, которым предстояло вести дела. Маша обещала через пару недель тоже включиться в работу, чтобы перекачка средств, помимо тех, что попадут под конфискацию, прошла максимально эффективно. Предстояло еще уточнить вопрос, какую часть правды открыть Столыпину.
Я все больше склонялся к мысли выставить себя как профессионального борца за национальные интересы. Ведь что такое профессионал? Тот, кто умеет хорошо что-то делать? Вовсе нет, это называется специалист. Но он может иногда работать и за идею, и за чьи-нибудь красивые глаза, например. А профессионал и не чихнет бесплатно, не говоря уж о большем! Например, в работе Всероссийского Собора тут и Госдумы в покинутом мной мире собрались в основном профессионалы – в любви к России и ее народу. Вот и я решил изобразить из себя такого. Мол, когда национальные интересы совпадают со шкурными, патриотизм так и прет. Все-таки рановато еще раскрывать премьеру стратегические цели, тем более что никакой пользы для его непосредственной работы это не принесет.
Перед отъездом к себе я позвонил племяннице, чтобы поздравить ее, ну и вообще.
– Кстати, дядь Жора,– сообщило ее величество,– мне даже как-то жаль, но четверть твоего репертуара анекдотов теперь для обнародования не годится… Ты что, так и не удосужился до сих пор узнать, как назвали наследника? Ну ты даешь… В общем, про Вовочку больше ничего рассказывать не надо.
ГЛАВА 11
То, что Столыпин в общем согласился с моей идеей насчет отлова нелояльных с пополнением бюджета (путем конфискации их имущества), меня не удивило. Зато удивило другое. Он считал это частной акцией, предназначенной в основном для превентивного устрашения тех, кто еще не занялся подобными делами! Это вызывало большие сомнения в его информированности – раз, и способности правильно осмыслить текущее положение дел – два. Дело в том, что к концу правления Ники пошла мода на оппозиционность. И если крестьяне возмущались малым количеством земли, рабочие – тяжелым трудом за копейки, то имущий класс был поражен фрондерством просто потому, что в определенных кругах это считалось престижным.
Наши списки лиц, финансировавших всяких революционеров, перевалили за две тысячи рыл! А общий капитал, контролируемый этими рылами, вплотную приближался к четыремстам миллионам. В этой ситуации попытки всего лишь пугать были бы откровенной дуростью. Во-первых, напуганные могли просто разбежаться – естественно, с деньгами. Но главное – почувствовав опасность, они могли объединиться и начать бороться с властью уже всерьез! Так что устрашать я никого не собирался. Поначалу операция должна была казаться отдельными частными случаями, правда, произошедшими с самыми денежными клиентами. Потом планировалось проведение в кратчайшие сроки крупной акции по отлову остальных. Так как накрыть всех сразу было нереально, у нас имелось две прикормленные группы настоящих эсеров, задачей которых было учинить отстрел недоотловленных, и две группы зачистки, у Танечки и у Бени, которым предстояло разобраться с эсерами по завершении их работы.
Итак, выждав неделю после вступления в законную силу УК Российской империи, 1 июня 1905 года мы начали первый этап операции "День защиты детей".
В процессе подготовки пришлось соорудить работающий образец проволочного магнитофона. Разумеется, для оперативной звукозаписи он был малопригоден, но внутри нагромождения тонвалов, подающих узлов и прочих деталей фантастически уродливого протяжного механизма был аккуратно спрятан цифровой диктофон.
Операция началась с такой удачи, на которую я и не надеялся. Ротшильды, с целью расширить влияние еще и на большевиков, вели свои темные делишки через Красина. В этот раз деньги ему передавал лично приехавший в Батум (Батуми в моем прежнем мире) Эдмонд Ротшильд! Под звукозапись. Так что заявить, что он финансировал создание какой-нибудь больницы, у клиента теперь не выйдет… Спецрейсом "Кондора" в тот же день оба были доставлены в Гатчину. Красина я сразу отправил в седьмой отдел, лично к Гниде, а Ротшильд был доставлен ко мне.
Вид у него был – после полного событиями дня,– мягко говоря, утомленный. Еще бы: утром арест, потом гонка по серпантинам на автомобиле до аэродрома и десятичасовой перелет – для пожилого и нетренированного человека это немало. Ну и мысли, наверное, всю дорогу лезли в его голову не самые оптимистические…
В кабинете (не моем рабочем, а следственном, находящемся как раз над соответствующим подвалом) дорогого (как минимум в миллиард ценой!) гостя ожидал не какой-то паршивый следователь, а целый канцлер, то есть я.
– Проходите, садитесь, чувствуйте себя как дома,– предложил я.– Чай, пиво или водку желаете?
– Я желаю, чтобы вы перестали паясничать и перешли к делу,– поморщился задержанный.– Представляться нет нужды, а вот объяснить ваши действия – есть.
– Вообще-то они не столько мои, сколько ваши,– уточнил я.– Если вы в курсе, император в своей речи на расширенной коллегии министерства юстиции еще раз подчеркнул равенство всех перед законом и особую опасность для государства преступлений по пятьдесят восьмой статье, то есть терроризма. И ясно сказал, дважды повторив для непонятливых, что за царем верная служба не пропадает! А тут вы нагло, чуть ли не на глазах всего Батума втюхиваете толстенную пачку денег Красину, на которого материалов уже несколько томов, а не брали его только из соображений необходимости дождаться нового УК, чтобы сразу гада под высшую меру подвести… Вообще-то я курирую деятельность спецслужб и такого грубого решения не допустил бы – не совсем дурак, понимаю, что Ротшильд – это не какой-то там никому не нужный Красин. Но как раз когда давалась санкция на ваш арест, я был занят и не уследил. А знаете чем? Вас ругал, извините, нецензурными словами. Потому что парижский дом Ротшильдов как раз в это время спровоцировал кризис наличности в Банке Елисейских Полей, а потом просто взял да и поглотил его. Там, между прочим, на пять миллионов франков моих денег было.
– На них было написано, что они ваши? – желчно поинтересовался Ротшильд.
– Не надо шлангом-то прикидываться, все равно не поверю, что вы не наводили справок,– хмыкнул я.– А вот что не дали себе труда подумать, почему набор учредителей именно такой,– это похоже на правду. Так вот, партия социал-бонапартистов там для охраны. Мне казалось, что умные люди связываться с этими больными на всю голову бандитами не будут. Получается, ошибся. Так что теперь замять дело просто так не получится – оно на контроле у его величества – это раз, да и денег мне моих жалко, это два.
– Когда я смогу побеседовать со своими адвокатами?
– Господа Шапиро и Хайкин арестованы по тому же делу, так что, я думаю, с ними раньше чем через пять лет никак не получится. Участие в уголовном процессе иностранцев на стадии следствия не предусмотрено российским законодательством. Выходит, вам придется удовлетвориться тем адвокатом, что назначу вам я. Это произойдет после предъявления вам обвинения.
К следующей нашей встрече я подготовился технически. Старший брат моего клиента, Альфонс Ротшильд, должен был помереть через полтора месяца – во всяком случае, в нашем мире он поступил именно так. Поэтому был подготовлен номер "Пти Паризьен", якобы доставленный мне самолетом из Парижа, где на первой странице описывалась душераздирающая история о том, как некий юноша, бледный со взором горящим, разрядил свой револьвер в Альфонса. А потом сбежал с криком: "Так будет с каждым, кто посягнет на святые для настоящих французов идеалы!" В конце концов, так ли уж важно, каким конкретно способом отдаст концы этот Альфонс? Так что я просто заранее проинформировал любящего брата об этом прискорбном событии.
– Кажется, явно пора этих молодчиков обуздать, пока чего похуже не учинили,– прокомментировал я.– Но мне пока некогда, я все никак не могу перестать сокрушаться о трагической судьбе своего банка. Вот если он вдруг вернется к своему исходному состоянию, только с удвоенным капиталом, тогда да.
– По какой статье вашего нового кодекса проходит взяточничество, не напомните?
– По двести тринадцатой. Но… погодите, сейчас найду… вот.
Я порылся в ящике стола, достал оттуда маузер, дырявый носок, грязный стакан и наконец то, за чем, собственно, и полез,– орден Андрея Первозванного.
– Видите? Кавалеры этой висюльки подпадают не под общую, а императорскую юрисдикцию. А согласно ей, карают не за то, что взял, а за то, что не поделился.
Что меня удивило – клиент без особых трепыханий согласился на компенсацию. Утрясать конкретные детали я поручил Бене, а сам отправился в свое крыло, где меня ждала Татьяна – надо было уточнить дальнейшие шаги возмущенных до глубины своей социалистической души бонапартистов. Вечером же ко мне явился ротмистр Алафузов.
Я приметил его во время своего первого транссибирского перелета, в Омске, где он помог мне по-быстрому разрулить возникшее было недоразумение с тамошним губернатором. Ротмистр оказался перспективным кадром, сейчас дорос уже до моего зама по следственному отделу Комкона – он курировал наблюдение за шестым отделом СБ, то есть за Беней.
– Поднадзорный ведет себя неправильно,– поделился сомнениями ротмистр,– я имею в виду психологически. Ему поручено не такое уж важное и не очень сложное дело, а он напряжен и в то же время доволен. Не должно так быть.
– Так, давайте послушаем, что они там набеседовали… – предложил я. Разумеется, о наличии прослушки в том кабинете у Бени не могло быть сомнений, но что разговор еще и пишется, он вряд ли знал.
– Беседа неправильная,– сообщил мне ротмистр после второго прослушивания.– Вот, смотрите – поначалу клиент стоит на явно нереальных позициях. Бенедикт Арнольдович начинает грамотно спускать его с небес на землю… вот. Откуда здесь пауза? А дальше вообще полное впечатление, что беседу ведет другой человек. Вяло, неубедительно… И вдруг раз – клиент соглашается со всеми требованиями! Еще одна пауза. Начальник шестерки что, слова не мог вымолвить от восторга? В общем, мне кажется, что здесь имело место…