И Коршунова отвели в шатер, где лежал укушенный.
Сын Ачкама оказался совсем молоденьким парнишкой, и дела его явно были плохи. Змея укусила беднягу пониже колена, но распухла уже вся нога, и общее состояние тоже было неважное. Вернее, совсем хреновое.
Коршунов в змеиных укусах разбирался слабо. То есть слыхал, что надо сделать надрезы и отсосать яд вместе с кровью. Но сейчас эта процедура явно запоздала. Еще Коршунов слыхал, что от змеиных укусов либо умирают быстро, либо не умирают вообще. Хотя болеют долго. Его школьный приятель рассказывал: его на Дону гадюка укусила. Хреново было очень, нога отнялась, а потом долго печенка болела. Но не помер. Может, и Ачкамов сын тоже сам выкарабкается? Хотя по его виду не скажешь. Парень, похоже, загибается…
– Я могу помочь! – решительно заявил Коршунов. – У меня есть волшебное средство. Но оно осталось в нашем лагере. Так что я должен съездить за ним. Причем не откладывая, потому что времени осталось немного.
– Думаешь, я так глуп, чтобы отпустить тебя? – усмехнулся сармат.
– Думаю, у тебя нет выбора! – отрезал Коршунов. – Если ты меня не отпустишь – твой сын умрет. Если ты меня отпустишь и я не вернусь, твой сын тоже умрет. Так что на одной чаше весов – моя жизнь, которая, безусловно, ценна для меня, но для тебя не имеет особой ценности, а на другой – жизнь твоего сына. И еще – жизни моих родичей, которые останутся в твоей власти. Решай, Ачкам!
Сармат пронзил его мрачным взглядом раскосых глаз. Но думал недолго.
– Я думаю, ты вернешься, – изрек он. – Мой сын совсем плох, поэтому я дам тебе двух запасных коней.
Можешь загнать всех трех, но ты должен успеть. Если мой сын умрет раньше… – Тяжелый взгляд сармата вновь пронзил Коршунова. – Если ты поспешишь, но мой сын все равно умрет раньше твоего возвращения… я тебя отпущу. Но – тебя одного. Твои люди отправятся к богам. Но раньше им отрубят большие пальцы на руках, чтобы там, наверху, они не могли сражаться. Ты вернешься?
– Да, – ответил Коршунов. – Я вернусь.
– Ты вернешься? – спросил его Скуба по-борански, переведя его ответ сармату.
– Да, – сказал Алексей. – И попытаюсь спасти парнишку. Надеюсь, что у меня получится. Могу я верить обещаниям сармата?
– Можешь, – уверенно ответил Скуба. – Ачкам – благородный человек. Кроме того, он ничего не сказал о том, что будет с тобой, если ты, вернувшись, застанешь мальчишку живым и не сумеешь спасти.
– Да, я это заметил, – подтвердил Коршунов. – Но я все равно вернусь, можешь не сомневаться.
– Коли так, я буду на твоей стороне, когда ты станешь договариваться с Крикшей о кораблях, – сказал боран. – Потому что если мы останемся в живых, то лишь благодаря твоей удаче, Аласейа – небесный герой.
Глава 10
"Я знаю, что говорю!"
Меняя коней да по светлому дню Коршунов добрался до бивака "союзников" через час пятнадцать по собственному хронометру. Хронометр ему вернули, поскольку Алексей заявил, что это волшебная вещь, крайне необходимая для поиска нужного лекарства. А вот оружие Ачкам не отдал. Сказал: легче коням скакать. Хотя этим коням лишний десяток килограммов – что слону дробина. Один – вообще иноходец. Скачешь – как лодке плывешь. Красота! Нет, не стал бы Коршунов таких скакунов загонять. Купить их у сармата, что ли?
"Может, коли все сладится, так и куплю, – подумал Алексей. – Я – человек не бедный".
Мысль о том, что будет, если "не сладится", он отбрасывал как невозможную. До сих пор ему везло. Почему бы и дальше не повезти? Тем более день такой хороший, теплый. А травами как пахнет…
Первыми Коршунова заметили дозорные. Трудно не заметить всадника в степи. Так что в лагерь Алексей въезжал уже в сопровождении "свиты". Судя по всему, трогаться с места соединенное войско не собиралось. Фургоны по-прежнему стояли "крепостью".
Появление Коршунова вызвало всеобщий интерес, но этот интерес остался неудовлетворенным. Отвечая на все вопросы универсальным жестом "без комментариев", Алексей пробился к собственному фургону, где обнаружил заплаканную Настю и совершенно потерянного Книву.
– Живы, все живы, – бросил он парню. – И будут живы, если я потороплюсь. – Обнял Настю, прошептал: "Ну довольно, довольно, все будет хорошо! Попить дай чего-нибудь…" – снаряжавшие его в путь сарматы снабдить его водой не позаботились. Возможно, считали: раз поблизости река, то Алексей найдет где утолить жажду. Ясное дело, дикари. Никакого понятия о дизентерии и прочих "палочках". Хотя, надо признать, все случаи поноса у местных жителей, зафиксированные Коршуновым, были связаны не с микробами, а с обжорством.
Нырнув в фургон, Алексей не без труда отыскал среди прочего барахла аптечку. Сыворотка нашлась. И инструкция к применению – тоже. Правда, предполагалось, что препарат будет использован немедленно. Ничего, вкупе с прочими жизнеукрепляющими всосется, рассудил не слишком искушенный в медицине Коршунов и сложил все в сумку. Подумал немного, запихнул туда же пистолет и вылез на свежий воздух…
Опаньки!
Снаружи его уже ждало весьма представительное общество.
Одохар. Комозик. Травстила. Скулди. Двое старших после Красного гепидов. Целая толпа младших командиров разношерстого войска – во втором "ярусе". Все остальные участники похода – в "ярусах" третьем, четвертом, …надцатом.
– Ты вернулся, Аласейа, – констатировал факт Одохар. – А где Агилмунд? Ахвизра?
– Они живы, – ответил Коршунов. – Они в плену у сарматов.
– А ты ушел?
– Меня отпустили.
– Почему?
– Сына их рикса укусила змея. Я обещал ему помочь. Меня отпустили за лекарством. – Коршунов похлопал себя по сумке.
– Ты верно сможешь помочь? – прогудел Травстила, опередив и Комозика, и Одохара.
– Надеюсь. Но я должен поспешить. – Коршунов шагнул к сарматскому коню.
– Стой! – рявкнул Комозик. – Ты поедешь только тогда, когда я разрешу! Если я разрешу!
"Как ты меня достал!" – подумал Алексей, отпустил луку, повернулся.
– Я не понял, – сухо произнес он, – почему ты, герул, решаешь, когда и куда мне ехать?
– Потому, – рыкнул Комозик, – что этой ночью о моих герулах было сказано, что они сбежали, бросив гревтунгов!
Однако! Это уже попахивало междоусобицей. Коршунов глянул на Одохара… Лицо готского рикса было спокойно, но пальцы лежали на рукояти меча, и взгляд, который он бросил на союзника, не сулил ничего доброго… так же, как и взгляд Скулди, стоящего слева от Одохара, – тоже с ладонью на эфесе…
Похоже, пока Коршунов с остальными "отдыхал" у сарматов, здесь, в лагере, дела оборачивались не лучшим образом. Понятно, почему войско так и не тронулось с места…
"Скверно! – подумал Алексей. – Очень скверно!"
Его беспокойство о друзьях, оказавшихся в плену сарматов, на время отступило на второй план. Раскол – это серьезно. Если даже герулы просто, без резни, отправятся восвояси, это тоже будет весьма огорчительно. Считай, трети армии нет. А если прочие союзники разбегутся – а они разбегутся наверняка, – о Риме можно забыть.
Коршунов набрал в грудь побольше воздуха:
– Слушай меня, рикс Комозик! Я, Аласейа, этой ночью ходил к сарматам, чтобы отбить у них Красного! Я дрался с ними, но они оказались сильнее, и они взяли нас. Но только четверых. И я говорю сейчас: твои герулы и мои гревтунги отступили по необходимости! Они правильно отступили! – жестко произнес Коршунов. – Они не могли нам помочь. Они могли только умереть! Без пользы!
Огромная толпа вокруг замерла, ловя каждое слово Коршунова. И он почувствовал, как у него в груди рождается что-то… волна ликования, рвущаяся наружу, подобно боевому кличу…
Но Коршунов справился. И помог ему Комозик, которого ораторствование Алексея ничуть не зацепило. Плевать было риксу герулов на всю эту патетику. Он просто ждал, когда Коршунов выговорится, чтобы перехватить инициативу и навязать Алексею собственную волю. Или убить. Крутой мужик, который знает только свою волю, свое "я хочу!".
Чем-то он напомнил Алексею бойца-тяжеловеса, который равнодушно игнорирует удары более легкого противника, знающего на опыте, что непременно решит дело нокаутом.
"Ладно, – подумал Коршунов. – На твоей самоуверенности мы и сыграем".
Он не видел тысячной толпы вокруг – только тех, кто стоял в первых рядах. Но он слышал ее дыхание. Чувствовал ее силу. Если большая часть этих воинов будет на стороне Коршунова, если он сумеет связать себя с ними, то Комозику просто не позволят разделаться с Алексеем!
– Слушай меня, рикс Комозик! – звонко и четко произнес Коршунов, обращаясь, разумеется, не к Комозику, а к толпе. – Я никогда не назову трусом воина, который отступил, вместо того чтобы умереть бессмысленно и бесславно! И я не знаю никого, кто назвал бы твоего Скулди трусом!
Он сделал паузу, оглядел тех, кто стоял перед ним: ну, никто не желает возразить? Никто, естественно, возражать не стал. В том числе и Комозик, которому было бы уж совсем глупо оспаривать данное утверждение.
– Я знаю, что говорю, рикс! Я знаю, что говорю и что делаю! Я знаю, что делаю. И если мой рикс Одохар не препятствует мне, то не тебе, рикс герулов, стоять у меня на дороге!
– А не то – что будет? – недобро усмехнулся Комозик. Он наконец дождался своей реплики и явно шел на конфликт, зная наверняка, чем закончится его поединок с Алексеем.
– А не то я тебя убью, – негромко, но внятно произнес Коршунов. – Я тебя убью, потому что сейчас, – тут он повысил голос, – на чаше весов – жизнь моего родича Агилмунда! Жизни моих друзей Ахвизры, Скубы и Красного! И моя клятва!
Коршунов шагнул вперед (правая рука в сумке нащупала рукоять пистолета), поглядел на Комозика снизу вверх и произнес совсем тихо, так, что в общем гуле его услышали только Комозик и, может быть, Одохар с Травстилой, которые стояли с ним рядом:
– И не думай, что я стану драться с тобой на мечах, рикс герулов. Я тебя просто убью. Я тебя, мудака, просто пристрелю! – добавил он по-русски, благо никто из боранов не мог его услышать. – Вышибу мозги на хрен!
Комозик, разумеется, не был трусом. И, разумеется, он знал, что Коршунов – не бог весть какой фехтовальщик. А он, рикс герулов, признанный поединщик. Настолько признанный, что за последние несколько лет лишь один воин осмелился бросить ему вызов. Вынужден был бросить ему вызов. Воином этим был "мирный" вождь герулов, тоже боец изрядный. Вернее, был изрядным бойцом, пока Комозик его не прикончил. То есть у рикса герулов не было совершенно никаких причин опасаться поединка с Коршуновым. Но вероятно, услышал Комозик в голосе Алексея что-то такое или в глазах прочитал… Все-таки Комозик был рикс, следовательно, обладал и интуицией, и умением разбираться в людях. Возможно, он вспомнил, что Аласейа-Небесный Герой в гневе мечет пламя… или сообразил, что своими словами Коршунов связал свою жизнь с четырьмя другими, и убей сейчас Комозик Алексея, на него тотчас обрушится совокупный гнев гепидов и готов. (Боранов, в связи с их малочисленностью, можно пока в расчет не принимать. Пока…) А возможно, вспомнил, что Аласейа – не сам по себе, а дружинник Одохара, а Одохар вряд ли спокойно отнесется к убийству своего дружинника. В общем, заколебался рикс герулов… но ему очень не хотелось "потерять лицо"…
Помог Травстила.
– Клятва священна! – прогудел кузнец, перекрыв прочие голоса. – И родство священно! Так повелели боги! Дайте ему дорогу!
И, слегка отодвинув в сторону вождя герулов, подошел к Коршунову, подставил сцепленные руки для опоры:
– Езжай, Аласейа! – И, вполголоса: – Надеюсь, ты сумеешь вернуться…
– Конечно я вернусь! – Коршунов оттолкнулся от ладоней кузнеца и взлетел в седло "запасного" коня. – Я вернусь! (Ласковая улыбка – Анастасии, уверенная – Одохару.) И я вернусь не один! – Коршунов ударил каблуками сарматского жеребца, послав его прямо в толпу. – Дорогу!
И толпа раздалась, пропуская "исполнителя воли богов".
Теперь Коршунов видел их всех: тысячи обращенных к нему лиц, молодых и постарше, бородатых и безбородых, раскрашенных, татуированных, суровых, ожидающих…
Ему показалось: позови он их за собой – пойдут не задумавшись. Но – не сейчас. Сейчас он поедет один. Но когда вернется…
– А на коне он сидит все равно как пес на борове, – проворчал Кумунд, обидевшийся за своего рикса. – Эх! Мне бы такого коня! Да я бы на таком коне… А этот Аласейа…
– Этот Аласейа, Кумунд, метит прямо в риксы! – перебил друга Скулди. – И станет риксом, если его не убьют. И тогда мы с тобой, друг, хлебнем из чаши его удачи! А кони сарматские хороши, – добавил он после паузы. – Тут ты прав. Чудо, а не кони!
Глава 11,
в которой Алексей Коршунов вместо дружбы получает княжеский подарок
В шатер заглянул сармат-охранник: плоское, выдубленное солнцем лицо, жидкая бородка на крепкой челюсти:
– Ачкам! Аланский знахарь пришел. Что сказать?
– Пусть уходит, – бросил вождь сарматов. – Не надобен.
Разумеется, Коршунов его не понял. По тону догадался. Впрочем, ему было не до местных знахарей. Он уже вогнал в бедро несчастного парнишки четыре кубика разных "космических снадобий" и думал, что бы еще такое заправить. Оно конечно, в медицине Коршунов – не профи. Но ведь есть инструкция…
Ачкам наблюдал за действиями новоявленного лекаря с большим интересом. Особо заинтересовался иголками. Ну да, одноразовые шприцы в сарматском обиходе отсутствовали.
– Это – сжечь! – строго произнес Коршунов. – В них – болезнь!
Скуба перевел, и Ачкам, не без сожаления, отложил шприцы.
Коршунов уселся по-турецки на войлок около больного. Прикрыл глаза. Устал, однако. Беспокойная у него жизнь в последнее время… сейчас бы выбраться на бережок этой речки, где песочек помягче да камышей поменьше, выкупаться… вместе с Настенькой… Хрена лысого тут можно спокойно выкупаться! Только расслабишься, глядь, а вокруг уже толпятся такие вот… любители острого. Есть такое острое восточное блюдо – ножом по горлу.
"Домой хочу, – подумал он с тоской. – К дивану и телевизору!"
Но тут вспомнилось вдруг, как ехал он сегодня между воинами, и чаще забилось сердце. Да,там, в прошлом-будущем, с ним такого никогда не случилось бы. Никогда…
Он открыл глаза и обнаружил, что "космические снадобья" сделали свое дело. Больному явно полегчало: задышал ровнее, вроде бы даже жар спадать начал.
Ачкам поднялся. Неторопливо приблизился к сыну, потрогал щеку, наклонившись, понюхал распухшее бедро. Выпрямился, крикнул что-то тем, кто снаружи.
Коршунов вопросительно поглядел на Скубу – тот пожал плечами: не понял.
Прошло еще около часа. В молчании. Состояние укушенного парнишки улучшалось на глазах. Наконец он пришел в себя. Открыл глаза, пробормотал:
– Атей…
Ачкам подошел к нему, произнес негромко что-то успокаивающее, погладил по щеке.
Отогнув полог шатра, бросил что-то вроде: къю-ут.
Через минуту появился сармат с кувшином, двумя чашами и подносом, на котором лежала коричневая горка чего-то, напоминавшего муку.
Ачкам собственноручно рассыпал "муку" по чашам, залил белой жидкостью из кувшина, вероятно молоком, размешал пальцем.
– Ты – настоящий человек, – перевел Скуба. – Назови свое имя.
– Аласейа, – ответил Алексей. Готский вариант имени показался ему здесь более уместным.
– Ты спас моего сына, Аласейа, – торжественно произнес сарматский вождь. – Прими мою благодарность! – и протянул одну чашу Коршунову.
Отказаться было нельзя. Алексей принял чашу, приложился. Нет, это было не молоко. Что-то кисловатое, слабоалкогольное. А "порошок", как выяснилось впоследствии, был именно мукой. Только смолотой не из обычных зерен, а из зерен, предварительно обжаренных в оливковом масле. Вкус у "супчика" был специфический.
– Проси, что хочешь получить, – перевел Скуба. – Тебе не будет отказа.
– Две вещи, – сказал Коршунов. – Этого достаточно. Первая – свобода моих друзей. Вторая – твоя дружба.
Ачкам покачал головой.
– Твои друзья получат свободу, – последовал ответ. – Но в дружбе я тебе откажу. Потому что завтра ты и я встретимся в битве.
Теперь уже Коршунов покачал головой.
– Битвы не будет, – сказал он. – Я не хочу воевать с тобой. Я хочу воевать с Римом. Присоединяйся!
– Ты храбр, – произнес Ачкам. – Но воевать с Римом – нелегко. Лучше бы тебе воевать не против Рима, а за Рим. Я это знаю, потому что воевал за Рим. Рим платит золотом тем, кто доказал свою доблесть. Даже, – губы сармата презрительно искривились, – аланам.
– Понимаю, – кивнул Коршунов. – Но как лучше доказать свою доблесть, если не в битве?
– Ты понимаешь, – признал вождь сарматов. – Было не слишком умно нападать на меня в моем лагере. Но, похоже, ты умен, Аласейа. Может быть, когда-нибудь я стану твоим другом. Когда ты докажешь, что достоин быть другом того, в ком кровь самого Тангри, я вспомню твою просьбу. А сейчас я подарю тебе коней, которые несли тебя, когда ты нес жизнь моему сыну. И еще я дарю тебе мое слово: первым я не подниму своего копья против тебя, Аласейа, – перевел Скуба речь сармата. – Вот мои дары, спаситель моего сына. Принимаешь ли ты их?
– Принимаю и благодарю! – торжественно произнес Коршунов.
Они опрокинули еще по чашке болтушки, и союз был закреплен.
Вождь сарматов Ачкам наблюдал, как Коршунов прикрепляет к седлу подаренного коня кожаные ремни с петлями – импровизированные стремена. Затем подал реплику.
– Петли надо укреплять конским волосом, – перевел Скуба. – Тогда кольца не будут сминаться. Легче вдевать ногу.
Коршунов воззрился на сармата с нескрываемым удивлением:
– Тебе знакомы эти… приспособления?
Ачкам кивнул.
– Но тогда… почему вы их не используете?
– Используем, – последовал ответ. – Когда человек становится стар, ему трудно взбираться на лошадь и удерживаться на ней.
– А в бою?
Ачкам шевельнул широкими плечами:
– Слабые в бой не пойдут, а сильным они – помеха. Ты – храбрый воин, Аласейа. Но наездник очень плохой. Как все твои соплеменники. (Слышал бы его Ахвизра!) Только мы, сарматы, настоящие всадники. Только мы можем биться настоящим оружием.
Под настоящим оружием подразумевались неимоверной длины копья, с которыми сарматы и впрямь управлялись столь же ловко, как швея – с иголкой. В этом Коршунов убедился на практике.
– Хотя там, на восходе, – Ачкам махнул в сторону востока, – тоже есть неплохие всадники. Я сражался с ними, когда служил Риму. Неплохие, но до нас им далеко.
– А аланы?
Пренебрежительная усмешка тронула губы Ачкама. Но он не ответил. Вместо этого предложил:
– Давай посмотрим на твоего друга. Того, который осмелился напасть на воина-сармата. Хочу узнать: не повредился ли он умом?
Коршунов обеспокоился. Неужели удар по голове так сказался на Ахвизре?