- Рад, что застал тебя дома, Андрей Васильевич, - сделав несколько глотков, отодвинулся от стола барон Тюрго. - Как друг другу должен передать вести, что доходят к нашему королевскому двору из иных стран. Султан Селим, друг мой, после минувшей крымской победы окончательно и решительно вознамерился распространить владения своей империи на русские земли. Для сего он торопливо заключает перемирия во всех концах света и перевозит свободные войска в Крым. Английский посланник с уверенностью пишет, что там собрано уже двадцать тысяч отборных янычар при двухстах пушках. Кроме того, после минувшей удачи к хану Девлет-Гирею поспешили примкнуть многие иные кочевые племена, желая выступить в новый поход под его рукою. Посему сила его супротив минувшего вырастет преизряд но, и приведет он в русские земли не менее ста двадцати тысяч воинов. У царя же Иоанна, при всем моем к нему уважении, силы токмо уменьшились, и очень сильно. Все знают, что пожар московский пожрал созванное им большое войско, и теперь вместо ста тысяч он самое большее пятьдесят собрать способен. Да и из тех многих надобно по крепостям и порубежью разослать, дабы вовсе голыми укрепления и земли не оставить.
- К чему ты это мне рассказываешь, барон? - поморщился Андрей, и без того хорошо знавший эти печальные цифры.
- Крымский хан в этот раз не просто с набегом идет, княже, - покачал головой шведский посланник. - Он идет забирать вашу страну. Всю зиму его ученые писцы трудились, изучая донесения купцов и рассказы пленных. Ваша земля расписана и поделена полностью. На города и уезды назначены мурзы для их разумного управления, распределены обязанности меж визирями, что станут следить за ними, наделять угодьями османских воинов, даровать льготы и накладывать обязанности. Купцы персидские, османские и европейские у султана Селима ярлыки получают на летнюю торговлю в Казани, Астрахани, Москве и Ярославле, ясак за право плавания по Волге, Каме и Дону в казну султанскую вносят, ибо без выплаты сего налога в новый сезон могут без прибылей остаться, ибо новый правитель русских земель не пустит их на свои внутренние реки. Настало время решаться, Андрей Васильевич. Наш король честен до мозга костей и слова своего намерен держаться крепко. Тебе пора присягать ему на верность, получать защиту шведской короны.
- Ведомо мне, барон, - хмуро ответил Зверев, - что войска шведские начали занимать города союзника нашего, короля Магнуса, а также корабли ваши возле монастыря Соловецкого и Новых Холмогор появлялись и сдачи требовали.
- Ты не желаешь понимать очевидного, Андрей Васильевич, - покачал головой барон Тюрго. - Русь обречена. Этим летом ее уже не станет, земли и селения, что не успеют занять наши воины, достанутся полякам или, хуже того, османам. Защитить же их куда легче, нежели потом отвоевывать. Посему стремимся мы занять их сейчас, пока сие возможно малой кровью. Прояви разум, друг мой. Коли ты присягнешь короне сейчас, тебе не придется погибать в безнадежной битве с янычарами, твои земли не подвергнутся разорению, тебя встретят как честного и сильного воина, а не как бездомного беглеца.
- Ты помнишь, что я говорил тебе о медвежьей шкуре, дружище? - ответил Зверев. - Напрасно вы так рано начали ее делить. Очень зря.
- Ценю твой патриотизм и верность присяге, Андрей Васильевич, - кивнул гость. - Однако же, помимо храбрости и чести, каждому воину необходим и разум. Не стану более докучать тебе своим присутствием, но прошу понять: чем быстрее ты смиришься с неизбежным, чем раньше решишься принять наше подданство, тем больших прав ты сможешь добиться от короля Юхана для себя и своего удела. Был рад нашей встрече, Андрей Васильевич. Ныне же должен отъезжать. Прощай.
Чем ближе подступала весна, тем сильнее ощущался сгустившийся над Москвой гнет обреченности. Русскую столицу постепенно покинули сперва иноземные купцы, затем стали разъезжаться посланники разных стран. При первых признаках ледохода начали закрываться лавки местных торговцев, и едва позволила вода - от причалов стали одна за другой отваливать ладьи, ушкуи, струги и лодки, тяжело нагруженные не столько товаром, сколько домашним скарбом. Следом принялись разъезжаться и сами горожане. Кто в поместье, кто к знакомым, кто просто в поисках нового пристанища. В Новгород уехал царь, забрав десять тысяч служилых татар, исполченных под Казанью и Астраханью. Иоанн не испугался - просто пришли известия, что в недавно только успокоившихся городах появились подметные письма и подозрительные люди, предлагающие псковскому и новгородскому люду защиту от османского нашествия под властью разных католических королей. Царское присутствие и татарские тысячи должны были успокоить сомневающихся, а также стать прикрытием рубежей северных и западных, в то время как последние русские силы собирались на юге.
К началу мая в Москве вместо обычных ста тысяч населения осталось всего около тридцати, и на пустынных улицах куда чаще встречались суровые стрельцы и одетые в броню боярские дети, нежели ремесленники, купцы или благодушные зеваки.
В году от Рождества Христова одна тысяча пятьсот семьдесят втором царским воеводам чуть не впервые в их жизни не понадобилось гадать, случится этим летом нашествие или нет, и куда вознамерятся ударить басурмане. Султан Селим сам сообщил о будущей беде, прислав Иоанну гордое заносчивое письмо:
"Не надобно мне от тебя ни Казани, ни Астрахани, ибо я есть царь и государь всея Руси, и все твое - мое, ты же и народ твой суть прах у моих ног. Ныне же посылаю я слугу своего, хана крымского, именем моим на стол твой садиться. Прими с покорностью мою и его волю, припади к моей милости, и тогда дарую я тебе защиту свою, и не лишу живота и воли тебя, детей и жен твоих".
Османы собирались в поход, русские собирались для их достойной встречи. Учитывая странную любовь Девлет-Гирея к Серпуховской дороге, на этот раз князь Воротынский приказал войскам собираться у Коломны, в стороне от вражеских глаз.
Андрей прибыл сюда в середине мая, выбрал в пустующем еще обширном лагере место неподалеку от реки, велел холопам ставить юрту, привезенную из княжества взамен брошенной прошлым летом у Серпухова палатки, сам направился докладываться воеводе.
- Князь! Княже! Андрей Васильевич! - вдруг кинулся к нему от одного из костров паренек в новенькой, еще сверкающей нестершимися кольцами броне. Зверев замедлил шаг и охнул, внезапно узнав:
- Андрей! Андрей, Варин сын! Когда ты так вымахать успел? Прошлый раз едва до подбородка мне доставал! - Поклониться сыну он не дал: крепко обнял, похлопывая по спине. - Ты смотри, выше меня стал! Али это шелом такой островерхий? А ну, сними!
Боярский сын, широко улыбаясь, скинул шлем, но все равно оказался на пару пальцев выше родителя. На гладко выбритой голове молодого воина плотно сидела красная войлочная тафья.
- Ну, могуч! Вижу, одним из первых в ополчение примчался?
- Толком и разобраться дома не успел, Андрей Васильевич, а тут снова в дорогу. Да и недалеко от удела. Вот и прискакал.
- Пахом, Карасик с тобой?
- Лошадей отправились поить.
- Как вернутся, отправь к моей юрте. Чего нам врозь сидеть, коли в одном лагере? Хотя нет, постой… Со мной пошли, никуда холопы не денутся.
Через минуту боярского сына обнимал уже князь Воротынский:
- Возмужал, возмужал! - восхитился пожилой воевода. - Настоящий витязь. Помню речи твои храбрые. Как, отличиться уже успел?
- На Аркской линии в ополчении сидел, княже, - доложился юный воин. - Смута была там о прошлом лете, довелось поездить. Да токмо саблю ни разу не обнажил, без меня закончилось.
- Ну, новик, это дело поправимое, - похлопал его по плечам князь, повернулся к стоящему поодаль молодому человеку: - Иван Петрович, тут воин храбрый славы ищет. Возьмешь под свою руку?
- Отчего не взять, храбрецы везде к месту, - пожал плечами князь Шуйский, сын погибшего на Улле знаменитого воеводы. - Я не жадный, славой поделюсь.
- Коли так, забирай.
- Собирайся, храбрец, завтра поутру выступаем, - хлопнул его по плечу воевода и вышел из палатки. Андрей, забыв про князя, выскочил следом. Мальчишка, ветер в голове.
- Куда посылаешь-то, княже? - спросил Зверев.
- На Сенькин брод за Серпуховым. Удобное место для переправы. Коли вовсе без охраны оставить, подозрительно будет. Посему пусть князь Иван Шуйский с двумя сотнями там посидит, османам кровушку пустит, как подступятся. Коли храбро драться станут, то и поверят басурмане, что их там пропускать не хотят. Заслон, знамо дело, сшибут. Но сие лишь своей силе припишут.
- Двести детей боярских? - вздрогнул Андрей. - Супротив ста двадцати тысяч?
- Князь Шуйский весь в отца, упрется насмерть. Этот брод татарам дорого обойдется, попомни мое слово. Где славы воину искать надобно, так это именно на нем.
- Я с ним поеду, - ощутил князь на спине неприятный холодок.
- Нет, Андрей Васильевич, у тебя славы уже в достатке, ты здесь дело станешь делать, - покачал головой воевода. - Ты, известно, огненное зелье хорошо знаешь. Посему пушки станешь принимать, как подвозить начнут, место каждой в гуляй-городе определишь и пушкарей под свою руку примешь. Над ними твоему хитроумию самое место выйдет!
- Как скажешь, княже, - принял свою новую должность Зверев. - Стволы уже подвозили?
- Нет, но щиты гуляй-города осмотреть можешь, они в крепости. Коли надобно что поправить, вели мастерам делать немедля.
- Завтра же займусь.
На встречу с сыном князю Сакульскому остался всего один вечер. И что самое тяжкое - сказать боярскому сыну, чей он ребенок, почему так интересен князю, Андрей не мог. Болтал о постороннем. О поместье и его доходах, о матери и ловкости, с которой та управляется с хозяйством. Слушал рассказы о тоскливой полугодовой службе на Аркском рубеже и хитростях конного боя, услышанных пареньком от новых, старших друзей. О том, что нашлось у боярского сына пятеро ровесников с поместьями вокруг Казани, с которыми он вроде как сдружился, и об их намерении организовать в городе свою братчину.
- Он готов? - спросил князь Пахома, когда сын ненадолго отлучился.
- Малый толковый, - кивнул дядька.
- Ты его береги.
- Пока жив, не отойду… - пообещал холоп.
На рассвете Андрей вместе с еще двумя сотнями детей боярских и примерно тремя сотнями холопов ушел в туман, медленно ползущий на берег с широкой холодной Оки. За славой, которую ему так хотелось добыть. За делом, которое он выбрал смыслом своей жизни.
Лагерь же остался заниматься своими будничными делами. В него то и дело подтягивались новые ополченцы, чтобы влиться в опричные полки. Те, что строились не по принципам землячества, а определялись числом, умением и вооружением собранных Разрядным приказом воинов. Хотя - чур, чур, чур, какие "опричные"? Это слово теперь было под запретом и каралось батогами. Полки были не опричные и не земские. Они были - русскими. Собранными для защиты русской земли и управлялись не самыми знатными из русских воевод, а самыми опытными и умелыми. Самые знатные уехали в Новгород, с глаз долой, от войск подальше.
Впрочем, родовитость умнейшего князя Воротынского тоже была к месту - для спокойствия непривычных к новым порядкам земских бояр.
Оружейный парк князя Сакульского собирался примерно таким же образом. Специальной полевой артиллерии придумать еще никто не догадался, и пищали приходили в строй так же, как и бояре: по призыву, исполчаясь с крепостных стен и засек вместе со своими нарядами. Воеводы и наместники, понятное дело, норовили отдать стволы поплоше, какие не жалко. Уходящие в поход пушкари хотели получить самое лучшее, ибо с этим им предстояло воевать. И как-то так, через споры и согласия, через жалобы и требования, через хитрости и авторитеты среди собранных пушек обнаруживались и недавно отлитые длинноствольные пищали, и допотопные тюфяки, стрелявшие еще по Мамаю и Тохтамышу, и легкие чугунные картечницы, и крупнокалиберные дробовики.
Князь каждый ствол осматривал тщательно, со всем пристрастием - на изъеденность дула, на чистоту запального отверстия, на наличие трещин. Ровной палочкой проверял прямоту орудия, дабы не порвало, коли картечницу для стрельбы ядром использовать. Ощупывал он и лафеты: чтобы были не подгнившими, крепко держали пушки.
После проверки каждый наряд получал бочки с припасом и полотняными мешками, железные запальные штыри вместо привычных шнуров и садился набивать картузы. Все пищали, тюфяки и пушки были разных калибров, каждой требовалась своя навеска пороха, свой заряд жребия, свои ядра - и Андрей требовал, чтобы все это пушкари заготовили сейчас, в спокойной обстановке, а не суетились с мерками в горячке сражения.
Помимо детей боярских, к Коломне подошли десять тысяч стрельцов. Людей взрослых, основательных, а потому содержащих оружие в полном порядке. Они тоже попали под руку Андрея, и их тоже князь заставил сделать себе дополнительно по полторы сотни патронов - вместо предусмотренных разрядом пятнадцати.
За хлопотами разгорелось лето, южные рубежи никто не тревожил, и постепенно лагерь проникся обычной леностью и безалаберностью. Бояре потихоньку начали забывать, по какой причине их исполчили чуть ли не до последнего новика, зачем собрали на Оке. Служивые люди все больше предавались пирам и начали высчитывать дни, оставшиеся до первых заморозков - когда будет можно отправиться домой. Стрельцы от вопросов правильности использования бердышей и скорости чистки ствола, чтобы не полыхнул новый навес пороха, перешли к обсуждению цен на овес и репу, мест доходного сбора ревеня и заключению уговоров, которые можно будет исполнить по возвращении в свои слободы. Попытки Андрея вывести их на тренировки встречали все большее и большее непонимание, бердышами стрельцы махали с ленцой, фитили крутить ленились.
Первые вести о враге появились только в середине лета, от самых дальних степных застав. В этот раз крымчаки шли с пехотой, а потому двигались почти вдвое медленнее обычного. На день Кузьмы и Демьяна показались возле Непрядвы, но только на Прокла дошли до Оки возле Серпухова .
Двадцать пятого июля передовой татарский дозор появился возле Сенькина брода, покрутился, то приближаясь, то отдаляясь, но все-таки решился, перешел реку, а когда начал подниматься на берег - с двух сторон на басурманскую полусотню в рогатины ударила кованая конница. Разбойничья полусотня легла под копыта в считанные мгновения, не успев отправить к главным силам ни одной весточки.
Однако через пару часов у брода показался отряд числом уже в несколько сотен. Рассыпанные на том берегу мертвые тела предупредил татар о засаде, и через реку они пошли плотными рядами, стремя к стремени. Едва разбойники добрались до стремнины, выехавшие на открытое место боярские дети обрушили на них целый ливень стрел. Теряя людей, упрямые крымчаки погнали коней вперед, а когда уже выезжали из воды, бояре, убрав луки, опустили рогатины и дали шпоры коням, врезавшись в нестройную массу и опрокинув первые ряды обратно в Оку - кого мертвыми, а кого и живыми.
Задние татары, застряв среди воды, взялись за луки, принялись метать стрелы. Боярские сотни отступили, исчезнув за кронами деревьев по сторонам. Крымчаки, опустошив колчаны, двинулись вперед - но выскочившие на открытое место защитники брода снова обрушили на них стрелы с тяжелыми гранеными наконечниками. Разбойники, смешавшись, отступили, ушли на свой берег. Спешились, давая отдых коням и дожидаясь подмоги.
Еще две тысячи подошли к ним перед закатом, и на рассвете одетые в доспехи ханские сотни под прикрытием сбившихся в толпу лучников начали переправу. Но приготовления эти оказались бессмысленны: выстояв целый день, положив у брода две сотни басурман и потеряв всего пятнадцать человек, князь Иван Шуйский ушел и на следующий день благополучно примкнул к Большому полку.
Дивей-мурза тем временем сообщил Девлет-Гирею о своей победе, и бесчисленные татарские войска начали переправу, обходя крепость и втягиваясь на столь удачливый для них Серпуховской тракт.
После получения этой вести, воевода Михайло Воротынский тоже привел в движение свое войско, и оно, бросив у Коломны все, кроме оружия и боеприпасов, вслед за крымчаками пошло по той же дороге в сторону Москвы.
В середине дня, возле деревни Молоди, что сразу за рекой Рожай, впадающей в Москву-реку, князь Михайло приказал вставать крепко, намереваясь здесь, в узости между рекой и ложбиной с обрывистыми краями, перекрыть татарам дорогу назад. Вперед, с несколькими сотнями боярских детей, умчался князь Хворостинин, заслуживший себе славу и доверие долгой безупречной службой в опричнине. Андрей же, всячески погоняя стрельцов, приказал ставить щиты гуляй-города, выстраивая их в несколько открытых сзади углов, направленных остриями в сторону врага, а у основания разорванных на ширину в два десятка шагов.
- Что-то неладное ты мастеришь, дружище, - подъехав к Андрею, неуверенно сказал Михайло Иванович. - Непривычное что-то.
- Перекрестный огонь готовлю, - кратко пояснил Зверев. - С каждой стороны такого угла можно стрелять во фланг врагу, атакующему соседа. Если на эту сторону татарин кидается, то она стреляет в лоб, а соседняя - в бок. Если на другую, то наоборот. С какой стороны ни подойдешь, с двух направлений обстрелян будешь. Это и вдвое чаще залпы выйдут, и от огня укрыться сложнее.
- Вижу, дело знаешь, - сделал вывод старший воевода. - Мешать не стану.
Стрельцы, ругаясь и погоняя друг друга, скидывали с телег щиты, выволакивали к указанному месту, поднимали в шаге друг от друга, накрепко соединяя сверху и снизу толстыми балками, подпирали сзади бревнами, скобами намертво приколачивая их сверху, чтобы тяжесть лаг не позволяла выдернуть щит вперед, а упор в землю - завалить назад. В щелях между щитами пушкари выкладывали свои пищали и тюфяки. Короткоствольные древние дробовики князь Сакульский ставил ближе к основанию "углов", где палить все едино придется в упор, дальнобойные - у острия, где наибольший сектор обстрела.
- Первыми ядра забивайте! - предупреждал он наряды. - Вторыми готовьте жребий! Быстрее, быстрее, православные! Татарин за каждый миг задержки жизнями плату заберет! Шевелитесь!
Четыре прямых "угла" наконец-то перегородили тракт, самой дальней из сторон упираясь в обрыв ложбины, а самой ближней - в слегка приболоченный речной берег. На эти стороны были выставлены самые дохлые и слабенькие пушки - в здравом уме ни один человек в такую западню не полезет.
Между тем где-то далеко впереди, в нескольких верстах, боярские дети князя Хворостинина, вырубив по пути слабых, больных и просто отставших от главных сил крымчаков, с ходу ударили в спину охранявшему обоз отряду.
После разгрома у Судьбищ Девлет-Гирей стал уделять охране припасов внимание чуть ли не большее, нежели дозорам и поиску добычи, а потому татарские сотни здесь оказались опытные и крепкие. Развернувшись, они стремительно ударили на русских в копья, опрокинули и погнали, погнали назад по накатанной дороге, рубя и накалывая спины. Несколько верст погони - и уцелевшие всадники во весь опор пронесясь между бревенчатыми стенами, юркнули в оставленные тут и там широкие проходы. Залихватски свистя, крымчаки ринулись следом…