* * *
Бам! Бам!.. Земля вздрагивает от разрывов, с перекрытия блиндажа сыплется земля. Взрывной волной сорвало брезентовый занавес входа, внутрь вливается серый рассвет.
- Артподготовка! - Сергей не замечает, что кричит. - Наступление!
Застегиваю ремень с подсумками, снимаю со стены "маузер".
- Погоди! - останавливает он. - В блиндаже безопаснее.
- Мне надо в печку!
- Зачем?
- Оттуда лучше целиться!
- Тебя накроют первым же снарядом!
- Они бьют по траншеям, печки им не интересны.
Миша смотрит недоверчиво.
- Я буду стрелять в офицеров! Из траншеи неудобно!
Он отступает. Выбегаю наружу и, петляя, мчусь к бывшей деревне. Петлять глупо: пушки стреляют по площадям, а не отдельным фигурам, но инстинкт не переломить. Уф, вот мы и дома! Глиняный свод русской печки - плохая защита от снарядов, откровенно говоря, совсем никакая, но на душе спокойней. Как ребенку, говорящему: "Я в домике!"
Достаю бинокль. Наши транши затянуты дымом, время от времени взрывы поднимают в воздух тонны земли. Все реже и реже - артподготовка стихает. Постепенно рассеивается и дым. Передний край не узнать: воронки, разметанное проволочное заграждение. В траншеях появляются серые папахи - Говоров поднял людей. Не похоже, чтоб число их сильно убавилось. В траншеях полного профиля, блиндажах и "лисьих норах" гибнут только от прямого попадания - то есть редко.
Перевожу взгляд на немецкий край. Там, клубясь, выплескиваются наружу серо-зеленые цепи. Твою мать, да сколько их! Уж мы вас душили, душили; душили, душили… Скольжу окулярами по фронту немецкой пехоты. Есть! Второй, третий… Цвет формы у солдат и офицеров одинаковый, но офицеры без винтовок. Да и руками размахивают…
Пехота тронулась. Идут неспешно, выставив перед собой штыки. Ландвер! Это ж вам не парад. Пора! Целюсь. Бах - есть! Бах - второй! Обойма кончается быстро, вставляю новую. Бах!.. Гильзы сыплются на глиняный под печи, раскатываются в стороны. В германском строю падают и солдаты - это ведут огонь ширванцы. Неплохо стреляют, но немцев - туча! Пулеметы пока молчат. Ну, еще!
Офицеров больше не замечаю, стреляю в первого, кто покажется мало-мальски на него похожим. Наконец заговорили пулеметы. Цепь атакующих заколебалась и устремилась обратно. Быстро-быстро, много скорей, чем наступала. Прыгают в свою траншею - кончилось наступление! Немец - хороший солдат, его учат воевать долго и безжалостно. Без слепого повиновения не выучить, но в этом повиновении кроется слабость. Если командир убит, солдат быстро соображает, что жизнь у него одна…
Выбираюсь из печки, иду к своим. Я расстрелял три обоймы, пятнадцать патронов. Всего-то. Треть наверняка мимо - под конец лупил почти навскидку. Однако наша доля в этой победе есть. Пулеметы на флангах роты не умолкают - бьют по цепям, наступающим на других участках. Если немцы там прорвутся, здесь будет кисло, дойдет до штыковой. Немцев впятеро больше….
Бог миловал - германец откатился по всему фронту. Наверняка повлиял пример побежавшего первым батальона. Миша уверен: против нас шел батальон, не меньше, и остановил его я. Поправляю:
- Стреляли все!
- Германских офицеров убил ты! - возражает он. - Не спорь, в бинокль видел - падали один за другим. Какое войско без начальника? Вот батальон и побежал.
Миша садится сочинять донесение, я бездельничаю. Выпить бы, да нечего. Ни один солдат перед боем не станет сохранять выпивку, потому как есть основания полагать: ей воспользуется другой. Во всех войнах, которые пришлись на мою долю, выпивку достать было можно. Здесь сухой закон. Эту войну Россия проиграет…
Донесение оправлено с нарочным, занимаемся ранеными. Их немного, как и убитых, но в роте каждый человек на счету. Мертвых хороним (заупокойную читает Миша - полковой священник убыл по ранению), раненых отправляем в тыл. Настает время обеда, и его - о, чудо! - доставляют к траншеям. В отличие от выпивки кормят здесь славно. Немцы настолько подавлены неудачей, что не стреляют. Не успел поесть, как вызывают в штаб полка: начальник не поверил донесению. Подробно рассказываю полковнику и офицерам, как воевал, демонстрирую винтовку и даже содранную табличку с именем снайпера - завалялась в кармане. Табличка производит впечатление большее, чем рассказ. Полковой командир обещает доложить обо мне генералу Бржозовскому.
К вечеру из штаба приходит посыльный: вольноопределяющемуся Красовскому утром прибыть в крепость. Опять допрос! Мысленно желаю Мише здоровья, но поздно. С рассветом придется в путь. До крепости топать и топать…
* * *
Адъютант влетает в кабинет встрепанный.
- Ваше превосходительство! Только что телефонировали! Царский поезд - на станции Белосток! Государь император со свитой пересел в автомобили и, самое позднее час, будет в Осовце!
Начальник крепости белеет и машинально одергивает мундир. Г-мм, а мне генерал понравился. Решительный, боевой. Что ж бледнеет? Начальства боимся больше, чем немцев?
- Почему не уведомили заранее? - морщится Бржозовский.
- Государь в Белостоке проездом - следует в Гродно. Изъявил желание внезапно. Окружение государя возражало - крепость простреливается насквозь, однако император настоял. Велеть построить личный состав?
- А если обстрел? Людей погубим.
Ай да, генерал! Молодец, людей жалеет. Что до императора… Его сюда не звали.
- Прикажете собрать героев? Государю представить.
- Здесь каждый герой, - бормочет Бржовский, - все под огнем. Впрочем… Гляньте последние донесения и соберите, кого найдете. Вот! - указывает на меня. - Один уже есть. Займитесь этим, голубчик, а я - встречать!
Спустя полчаса на искалеченной разрывами площади перед канцелярией коменданта стоят взвод почетного караула от инфатерии и герои. Десятка полтора артиллеристов и несколько приблудных, среди которых и наш вольноопределяющийся. Понятно: батареи - в самой крепости, позиции пехоты - далеко, за полчаса не вызовешь. Среди артиллеристов только двое офицеров, остальные нижние чины. У хорошего генерала и командиры хорошие - не забыли о солдатиках. В моем времени отцы-командиры не преминули бы распилить ордена. Фронтовикам перепадали крохи. Получить медаль или крестик от царя для парня из деревни или глухого местечка… У-у, как зауважают!
Ждем, но царя все нет, наверное, осматривает окрестности. Глянуть есть на что. Площадь внутри крепости буквально перепахана разрывами. Воронки засыпаны - и не по первому разу, а вот разбитые здания не восстанавливали - рук не хватает. Саперы при первой же возможности исправляют укрепления и форты. Несмотря на ремонты, выглядят укрепления ужасно. Снаряд калибра 42 сантиметра он и в начале XX века 42 сантиметра…
Все входы и выходы на площадь, а также в здания, заняты молодцами в штатском и шинелях с краповыми петлицами и васильковыми кантами. Жандармы и агенты царской охраны. Действуют они сноровисто. Думал, станут нас обыскивать, но своим солдатам царь доверяет. Офицер же за попытку обыска может и в морду дать. Даже "Маузер" мой не отобрали, покосились только. Винтовка не заряжена, но патроны в подсумках.
Дождались - на площади появляется группа авто. Пассажиры выходят. Золото погон, блеск шнуров аксельбантов, мельканье лент орденов свиты. Если б немцы так рядились, оптический прицел не понадобился бы. Впереди шагает среднего роста, невысокий худощавый полковник в солдатской шинели и фуражке, рядом с ним - комендант, генерал Бржозовский. Царь…
Николай останавливается перед строем.
- Здорово молодцы, защитники Осовца!
- Здравия желаем, ваше императорское величество!
Рявкнули неплохо, хотя не очень стройно. Ну, так без тренировки. Николай идет вдоль строя, останавливаясь перед каждым. Я стою на левом фланге, так что буду последним. Бржозовский докладывает:
- …Несмотря на большие потери, батарея продолжала отвечать на огонь противника и подавила его. Штабс-капитан Овечкин проявил исключительную храбрость…
Доклады похожи, как близнецы, что не удивительно. По тебе стреляли, ты отвечал. Не спрятался, не убежал - уже герой. Без всякой иронии. Кто не верит, предлагаю посидеть под артиллерийским налетом… После каждого доклада царь протягивает руку, адъютант вкладывает в нее награду. Один из офицеров получает орден Святого Георгия IV класса. Такими орденами в России не разбрасываются, в самом деле герой. Даже в квадрате: на эфесе шашки артиллериста медальон с белым крестиком и полосатый темляк желто-черных цветов. Золотое, то есть Георгиевское оружие. Солдаты получают Георгиевские кресты и медали, нижним чинам ордена не положены. У половины артиллеристов это уже не первый крестик. Разглядываю августейшую особу. Эмоций никаких: будто я в музее, и экспонаты здесь двигаются. К тому же Николай II не Петр I. Невысок, лицо учителя сельской школы. Ему бы в такой должности и пребывать, возможно, спас бы семью. Ладно, сам сгинул вместе с немкой своей отмороженной, так ведь дети! Больной мальчик и четыре девочки, юные, не целованные. А их - штыками!..
Николай останавливается напротив меня. Грустные, усталые глаза.
- Вольноопределяющийся Ширванского полка Красовский, - докладывает комендант. - Проявив находчивость, застрелил германского обер-лейтенанта, меткого стрелка, специально присланного для истребления защитников крепости. Оный стрелок убил нескольких офицеров Ширванского полка и много нижних чинов. Кроме германского офицера, вольноопределяющийся застрелил и его помощника. Ночью пробрался на позиции противника, забрал оружие убитых, а также захватил и привел пленного, который сообщил о предстоящем наступлении германцев. Мною были предприняты меры, наступление отражено. Вольноопределяющийся отличился и здесь: метким огнем из германской винтовки с телескопическим прицелом застрелил всех офицеров, наступавшего против его роты германского батальона, вследствие чего противник обратился в бегство.
- В самом деле? - Николай удивлен.
Бржозовский смотрит на меня. Снимаю с плеча винтовку. Охрана царя напрягается, но я протягиваю ее Николаю.
- Взгляните, ваше величество! ("Императорское" я проглотил, обойдется). С таким прицелом за версту можно.
Царь берет винтовку, поднимает и смотрит в прицел. Многозначительно кивнув, возвращает. Я протягиваю табличку.
- Германцы выделывают такие винтовки специально для метких стрелков. Вот и нам бы! Скольких бы перестреляли!
- Барон фон Мёльке! - задумчиво говорит Николай, разглядывая табличку. - Интересно, из каких это Мёльке?
Мое предложение он словно не заметил. Возвращает табличку.
- Чем занимались до войны, вольноопределяющийся?
- Учился коммерции в Лондоне.
Он поднимает брови.
- С началом войны вернулся в Россию и поступил в школу прапорщиков. Выпущен в Ширванский полк в марте сего года в офицерском чине.
Брови лезут еще выше. Бржовский морщится: не следовало говорить. По фигу, пусть знает!
- Разжалован военным судом за дуэль с князем Бельским.
Николай протягивает руку, адъютант вкладывает в нее серебряный крестик. Царь прикрепляет его к моей шинели. Отступает.
- Хотел поздравить вас подпоручиком, но поскольку вы разжалованы, верну прежний чин. Поздравляю прапорщиком!
- Рад стараться, ваше императорское величество!
Едва свита отошла, подлетает какой-то юркий тип в штатском и с блокнотом в руках.
- Господин прапорщик, примите и мои поздравления! Репортер газеты "Русские ведомости" Подколзин. Разрешите парочку вопросов? Наш читатель интересуется героями Отечества!
- В самом деле?
- Не сомневайтесь! Как вы убили столько германцев?
- Целился и стрелял.
- Вы веселый человек, прапорщик! - он хихикает. - Я понимаю. Скольких германских офицеров вы застрелили?
- Не считал.
- Сколько офицеров в германском батальоне?
- Не знаю. В нашем где-то пятнадцать. Если полный штат.
- Сколько раз вы стреляли?
- Пятнадцать.
- Благодарю, прапорщик! - он улетает…
Неделю скучаем в окопах. Германец после полученного урока более не наступает, даже не делает попыток. Наоборот - окапывается и строит укрепления. Мы занимаемся тем же. Поскольку я снова офицер, то руковожу работами, проще говоря, гоняю солдат. Последствия артподготовки давно ликвидированы: укреплены стенки траншей, поставлены новые проволочные заграждения, исправлены блиндажи и отрыты "лисьи" норы. Более не требуется, но мы продолжаем копать. Миша боится, что солдаты обленятся или попадут под нехорошее влияние. В соседнем полку нашли подрывные брошюры, после чего поступило указание: занимать солдат работами. Не копают только офицеры и денщики. У Говорова - это Хвостов, у меня - Нетребка. Хитрый болванщик, услыхав о моем производстве, прибежал проситься, и я не смог отказать. Нетребка очень старается. В моем блиндаже (у меня теперь есть персональный блиндаж) чисто, тепло и сухо. Меня вовремя кормят, пища всегда горячая. Нетребка расстарался на счет выпивки: с моего разрешения отлучился в Белосток и вернулся с четвертью водки. Жидкость отдает сивухой и дерет горло, от нее болит голова. Но другого в прифронтовой полосе не достать: винокуренные заводы закрыли еще в 1914-м. Тоска…
Меня вызывают в штаб полка. В просторном блиндаже помимо полкового командира двое офицеров с эмблемами летчиков. Одного узнаю - поручик Рапота. Сергей улыбается и подмигивает украдкой. Второй летчик в звании штаб-капитана. Знакомимся - начальник крепостного авиаотряда Егоров. Штабс-капитану за тридцать, он высок, строен и широк в плечах. Мужественное лицо с глубокой ямкой на подбородке, щегольски закрученные усы, умные глаза.
- Читали, прапорщик? - полковник протягивает газету. Статья на первой странице обведена карандашом. Грифелем подчеркнуты строки во второй колонке.
"…В числе героев-защитников Осовца Его Императорскому Величеству был представлен вольноопределяющийся Красовский, выказавший беспримерную храбрость и находчивость в боях. Застрелив германского обер-лейтенанта, вольноопределяющийся завладел его оружием - винтовкой с телескопическим прицелом. Когда германцы пошли в наступление, вольноопределяющийся из этой винтовки в одиночку убил пятнадцать офицеров батальона противника, после чего германцы, устрашившись за свои жизни, позорно бежали. Его Императорское Величество пожаловали вольноопределяющемуся Георгиевский крест и поздравили прапорщиком. Растроганный герой со слезами на глазах облобызал руку самодержца…"
- Вранье! - едва удерживаюсь от желания порвать газету.
- Что? - это Егоров.
- Не лобызал я руку! Тем более, со слезами.
- А германские офицеры?
- Пятерых я точно подстрелил, но столько… Этот… - от возмущения не нахожу слов. Неужели щелкоперы одинаковы во все времена? - Он спросил, сколько раз стрелял, я ответил: пятнадцать. Я не говорил, что столько убил…
- Одного с трех патронов - отличный результат! - заключает Егоров. - Мне говорили, у вас "бреве" авиатора. Можно взглянуть?
Достаю синюю книжечку. Штабс-капитан внимательно читает и протягивает обратно.
- Годится!
Недоуменно смотрю на полковника.
- Штабс-капитан Егоров ходатайствует об откомандировании вас к нему, - поясняет полковник. - Авиаотряду очень нужны летчики-наблюдатели и меткие стрелки одновременно. От авиаторов нам большая польза, но, честно говоря, я в затруднении - в полку нехватка в офицерах. Пополнение обещали, но пока нет. Решайте сами, господин прапорщик!
- Поручик рекомендовал вас лучшим образом, - добавляет Егоров, указывая на Рапоту. - Хочет в свой экипаж - у него погиб наблюдатель. Согласны?
Задумываюсь. Я сдружился с Говоровым, да и солдат узнал. Однако сидеть в окопах… Бои у крепости стихли, судя по всему, надолго. Нынешние летчики летают на гробах с колесиками и без парашютов - их или нет, или еще не изобрели. Не задержусь. Это с одной стороны. С другой - падать с высоты и при этом гореть… Впрочем, предшественника наверняка застрелили.
Три офицера терпеливо ждут. Сергей за спиной Егорова энергично делает знаки.
- Могу я взять с собой денщика?
- Извольте! - пожимает плечами полковник.
- Я согласен!
Штабс-капитан жмет мне руку. Ладонь у него маленькая, но пожатие сильное. Козыряю и выхожу. Следом вылетает Рапота.
- Павел, как я рад! Опять вместе!
Угу. Надеюсь, князья близ отряда не водятся. Появляется Егоров.
- Документы готовят, поторопитесь со сборами, господин прапорщик! Автомобиль ждет.
Нам собраться - лишь перепоясаться…
6
Представьте большую калошу с острым мыском. Только калошу не резиновую, а выклеенную из деревянного шпона. Называется она "гондола". В калоше достаточно места для двух человек (второй сидит за первым) и мотора "Сальмсон". Мотор позади, потом, что винт толкающий. Снизу к калоше приделано полотняное крыло, еще одно парит над гондолой. Фермы из тонких труб бегут от корпуса назад и заканчиваются хвостовым оперением. Калоша имеет шасси - четыре колеса, причем, передние, как у велосипеда, со спицами. Это "Вуазен" - новейший аэроплан французской системы, разведчик и "бомбоносец" в одном лице. Лучший на сегодняшний день самолет. Истребителем "Вуазен" пока не считается - по причине отсутствия такого понятия как "истребитель".
Удивительно, но эта калоша летает. Сергей уверяет, что замечательно. В доказательство меня усаживают позади поручика Рапоты, механик ручкой как на автомобиле заводит мотор. Калоша, подпрыгивая, бежит по полю и взмывает в воздух. "Взмывает" - это слишком оптимистично, правильнее сказать: вползает. Крейсерская скорость чуда конструкторской мысли - около ста километров час, до которых еще нужно разогнаться. Мотор за спиной ревет, радиаторы охлаждения позади моей головы, как крыша дома. Если в них попадет пуля, мне будет хорошо. Тепло и сыро. Даже слишком тепло…
В детстве я часто видел сон. Я на высокой фабричной трубе, на самой верхушке. Как я попал туда, непонятно, но теперь лихорадочно пытаюсь слезть. В результате срываюсь, падаю - и просыпаюсь. Примерно такое же чувство сейчас. Я не страшусь самой смерти, но мне важно, какой она будет. Падать с высоты жутко…