Сергей бросил взгляд, оценивая картину стычки. Четыре германца справа, пятеро слева. Минус тот, которого он оприходовал… Итого восемь рыл. Децим Юний храбро бился с рыжим детиной, густо заросшим и давно не мытым. Децим пятился, отступая. Эдик рубился сразу с двумя. Гефестай, заколов одного "гвардейца", доканывал второго. Искандер отбивался от пары хэкающих и рыкающих батавов, но за этого можно не волноваться, Тиндарид в бою холоден и расчетлив. Мечами, как веерами, обмахивается… Клодия ранили, и еще одного преторианца задели, а двое в шлемах с гребнями дерутся спина к спине. Молодцы, однако…
– Куда прешь, вонь рейтузная?! – ревел Гефестай.
– Свинья волосатая… – пыхтел Клодий.
– Ах ты, колбасник вшивый… – хрипел Децим.
Прочие участники баталии выражались не менее энергично, пользуясь хотя и банальными сравнениями, но в оригинальной трактовке.
Лобанов бросился Эдику на подмогу. Батавы махали мечами без фантазии, словно дрова рубили. Сергей подскочил к Адольфу – так вроде его называл главарь – и полоснул батава по ноге трофейным гладиусом. Тот обернулся, щеря желтозубую пасть, и заработал укол. Налитые кровью глаза закатились, и Адольф рухнул на каменную мостовую с таким звуком, будто уронили хорошую вязанку дров.
– Гитлер – капут! – осклабился Эдик, уделывая своего противника – нос сапожком, рыжая борода мочалкой.
Батавы дрогнули. Ввязавшись в драку, они увязли в бою.
– Мотайте отсюда! – крикнул Лобанов.
Огрызаясь, призывая своих богов, "гвардейцы" отступили, унося убитых. Ходячие раненые убрались сами. Vae victis!
Децим Юний пребывал в замешательстве. Врожденная спесь и нажитые комплексы мешали ему просто подойти к Лобанову и пожать руку. Но и дальше выпендриваться было бы глупо и недостойно.
Первый шаг сделал Лобанов. Он протянул меч тому преторианцу, у которого "занял" орудие убийства. Преторианец принял клинок без улыбки, но и без смущения. Вложив гладий в ножны, он протянул руку и спокойно сказал:
– Я Луций Мединий. Благодарю за помощь… преторианец.
Лобанов молча поклонился.
Сопящий Клодий тоже поручкался. Децим Юний потоптался и бросил:
– Vale!
Проводив глазами удалявшихся преторианцев, Искандер довольно сказал:
– Ну вот, хоть на мечах сэкономили! Тут один клинок сто двадцать пять сестерциев стоит, всего пятьсот… Пять ауреев сберегли!
– Я свой отдал, – напомнил Лобанов.
– А у меня лишний есть! – сказал Искандер и протянул Сергею новенький гладий.
– Мотаем отсюда, – проговорил Эдик, озираясь, – пока фрицы с дружками не явились!
– И правда, – поддержал Искандер. – У них тут лагерь рядом, на Целии… На помывку!
– А здорово мы им всыпали! – расплылся в улыбке Гефестай.
– Да-а… – зажмурился Эдик. – Я теперь точно знаю, что лелеять! Видали, какие плащи были у Клодия с Луцием? Я тоже хочу себе такой!
– И я! – сказал Лобанов. – Это будет нашей целью номер два!
– А номер один что тогда?
– Воля!
За створами главного входа храма Изиды и Сераписа высились шестиметровые статуи божеств, плавающие в тумане воскурений. Уровень делений на большой храмовой клепсидре показывал три часа пополудни.
– Уже можно! – сказал Искандер.
Обогнув храм, гладиаторы вышли к термам, выстроенным неброско и просто, – гладкие стены из коричнево-серого травертина держали низкие купола. Вокруг терм были разбиты аллеи, колоннады замыкали в себе просторные квадратные дворы, по которым прогуливались степенно беседовавшие римляне. В палестрах играли в мяч-гарпастум, а на поле стадиона изощрялись гимнасты. И все это были термы! Не баня, а настоящий Дворец Водных Процедур!
По аллее, обсаженной кипарисами, Лобанов прошел к дверям парадного входа, отделанным бронзой и заключенным в мраморную раму.
На ступенях он обернулся. С лестницы открывался вид на Колизей – амфитеатр расплывался совсем рядом, за склоном Оппия. На что они променяли арену? Спецслужба в любые времена была антонимом слову "покой". Ну и что? Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна, зато бойцы невидимого фронта не мрут на потеху толпе! И никто не принуждает их убивать своих товарищей и друзей! А это главное…
– Ты чего там застрял? – окликнул Сергея Эдик.
– Не мешай ему, – сказал Гефестай, – не видишь, что ли? Человек нежно прощается с любимой ареной…
– Сволочи! – ухмыльнулся Лобанов и в два прыжка догнал друзей.
Заплатив служителю по квадранту с носа – сущие копейки! – друзья прошли в первый зал, в аподитерий. По-русски говоря, это была раздевалка. Зал имел три стены, а вместо четвертой – проем, за которым плескался бассейн, площадью равный небольшому озеру. Крыша над ним отсутствовала, а стены были расписаны деревьями и кустами, сплетенными в густую чащу, в которой порхали птицы, а из ваз в форме цветочных чашечек били фонтаны.
– Это фригидарий! – просветил товарищей Искандер.
– А крыша где? – поинтересовался Гефестай.
– А римляне думают, что купаться в проточной воде под крышей вредно для здоровья!
Друзья разделись, передали одежду с оружием капсарию, рабу-сторожу, и бросились в бассейн.
– Ух, хорошо! – орал Гефестай, сопя и отфыркиваясь, как кит.
Лобанов переплыл бассейн и прошлепал по широкой мраморной лестнице в главный зал. Да-а… Восьмиэтажный дом легко бы уместился под этими сводами, украшенными лепниной, – тут и купидоны с луками, и амурчики на дельфинчиках, львы в квадратах, в ромбах, в кругах – по фиолетовому, белому, светло-голубому фону. В бронзовые переплеты огромных полукруглых окон были вставлены толстые мутные стекла, на солнце они светились, как морская волна, и заливали зал зеленоватым светом. Стены из полированного мрамора возносились вверх и словно растворялись в светящейся дымке, не достигая гигантского купола. Теплый пол был дивно изукрашен мозаикой, а в нишах стен белели прекрасные статуи, раскрашенные по эллинскому обычаю. Лобанов узнал только одну, изображавшую Лаокоона с сыновьями.
– О, Митра Многопастбищный! – воскликнул Гефестай потрясенио. – И это баня?!
Искандер засмеялся и повел друзей за собой. Узким изогнутым проходом они вышли в кальдарий, своего рода парную. Это был зал, круглый в плане, повторяющий форму бассейна с горячей водой. Вокруг этой колоссальной лохани, как лепестки цветка, стояли полные ванны, вода в них парила. Симметрию продолжали мраморные ложа с приступками в нишах стен.
Половина скамей была занята голыми римлянами, стенающими и вякающими под руками рабов-массажистов. Было жарко, но горячий воздух оставался сухим – пар уходил через круглое отверстие в центре купола.
– Мойте руки перед едой! – сказал Гефестай и ухнул в ванну. – Нормальненько!
Через пару секунд все четверо расселись по ваннам и яростно заскребли себя шершавыми александрийскими губками, щедро поливаясь густыми травяными настоями. Они словно стирали с тел всю ту грязь, что пристала к ним за год, всю кровь, "весь липкий страх и прах надежд разбитых". Мыла, правда, не было – римляне мылись уратом – отстоявшейся мочой. Такое моющее средство друзьям как-то не глянулось. Пришлось подзывать толстого парфянского купца в одном тюрбане и покупать у него пару комков мыльной глины кил.
Лобанов отмылся первым. Сполоснувшись в бассейне, он прошлепал в комнату для отдыха, украшенную барельефами, а выше – фресками.
– Не желаете ли новую тунику? – подкатился торговец готовым платьем. – Большой выбор!
– Одна шерсть небось? – спросил Лобанов.
За минувший год суконные одежды ему опроклятели – чуть взопреешь, и все, вони полный дом. И кожа зудит постоянно…
– Отчего же?! – оскорбился торговец. – Есть одежды из тончайшего египетского виссона, есть шелк, есть лен…
– Лен?! – обрадовался Лобанов. – А ну-ка, покажь!
– Не уверен, правда, что тебе подойдет фасон… – засомневался торговец.
– Тащи!
Торговец смотался на улицу и принес длинную тунику приятного оранжевого цвета. Похоже на женскую… Да какая разница? Подол укоротим, и все…
– Почем? – спросил Лобанов, пробуя ткань пальцами.
– Один денарий!
Лобанов сунул торговцу серебряную монету, и тот малость выпучил глаза – наверное, не ожидал такой суммы. Поскорее, пока Лобанов не передумал, торговец удалился, кланяясь и расточая улыбки.
– Займемся кройкой и шитьем, – бодро сказал Лобанов.
Он аккуратно оторвал низ, укоротив обновку до середины бедра. И натянул на себя. Прелесть!
Благодушествуя, Сергей вышел на свежий воздух. Пахло жасмином и олеандром. Просторный прямоугольный двор, окруженный колоннадой, был порезан на газоны и клумбы. По мощеным дорожкам прогуливались полуголые римляне, и все как один пялились на Сергея.
Странные взгляды мужчин он игнорировал. Смешки подавлял в зародыше – зыркал на любителей хиханек так, что у тех язык к нёбу присыхал. Но все равно непонятно… Остановившись у фонтана, Сергей почесал мокрую голову. Что он делает не так? Все вокруг щеголяют в туниках! Что же их смешит тогда? Выбор ткани? Или то, что он босиком? Лобанов украдкой оглянулся. Да нет, половина выходящих из терм необута…
– Ты что ж это творишь, подлец?! – возгремел за его спиной гневный голос.
Лобанов обернулся и предстал перед матроной в столе, подпоясанной под могучей грудью и ниже неразличимой талии. Волосы матроны были распущены, и вились, аки змейки Медузы Горгоны.
– Как тебе только не стыдно?! – поддержала товарку ее подруга со сложной прической на голове. Она аж заикалась от негодования.
– Да что на него слова тратить?! – закричала третья.
– Наглость какая! – завопила четвертая, согнутая старостью в три погибели, и огрела Лобанова палкой.
Первая матрона завизжала басом и вцепилась Лобанову в волосы, мотыляя его голову туда и сюда, а прочие накинулись, и давай мутузить гладиатора – кулаками, палками, полотняными вифинскими зонтиками, ногами…
– Да вы что, сдурели?! – заорал Лобанов, теряясь и отмахиваясь от озверелого бабья.
– Это мы-то?! – рассвирепела первая матрона. – Это ты сдурел! Похабная твоя морда!
Треснула, разрываясь, оранжевая туника. Пригибаясь и закрывая голову, Лобанов дал деру. Вслед ему полетели палки и проклятия.
Влетев в термы, Лобанов остановился и содрал с себя остатки туники. Что за хрень?!
– Ты чего?! – спросил вышедший подышать Искандер.
– Да тетки здешние взбесились! – сердито ответил Лобанов. – Накинулись ни с того ни с сего, порвали тунику… Черт, пять минут всего и поносил! Вот же ж…
– Вот эту?! – выпучил глаза Искандер.
– Ну! – подтвердил Лобанов.
Тиндарид захохотал, сгибаясь в поясе и колотя кулаком по колену.
– Это… – выдавил Искандер между приступами неудержимого хохота. – Это ж оранжевый цвет, балда… Цвет брачного покрывала невесты! Понял? И ношение его мужчиной есть кощунственная издевка над чистотой и строгостью древних обычаев! Ох, я не могу!
Искандер упал на колени и продолжил хохотать.
– Да я-то откуда знал?! – рассердился Лобанов.
– Похабник… – пробулькал Искандер в изнеможении. – Кощун…
Лобанов не выдержал и тоже загоготал.
– Гладиатор, блин! – жизнерадостно орал Сергей. – Меня вот такая бабка-ёжка, полтора метра в прыжке, кэ-эк огреет клюкой! А тетки кэ-эк набросятся! А я не понимаю ничего! Сдурели вы, говорю, что ли?!
Искандер поднялся с полу, размазывая слезы по щекам, и простонал:
– Пойдем, жертва традиций!
Одевшись и поделив поровну золотые денарии, четверо гладиаторов покинули термы.
– Альта Семита – это далеко? – спросил Гефестай.
– В принципе, да, – ответил Искандер. – А тебе зачем? Это улица такая, на Квиринале…
– Да я знаю, – отмахнулся сын Ярная. – Вот, тут объявление! – Он подошел к альбумсу между мраморных полуколонн-пилястров и прочел вслух: "Доходный дом Гнея Аллея Нигидия Мая, что в середине по Альта Семита, между харчевней Септумана и домусом Квинта Гортензия, по правой стороне. Сдаются, начиная с календ апселя, лавки, конюшни и квартиры. Предоставляются бани и всевозможные удобства. Арендатор пусть договорится с Примом, рабом Гнея Аллея Нигидия Мая".
– Район подходящий… – протянул Искандер. – И до Кастра Преториа близко!
– Пошли! – решил Лобанов. – Не ночевать же на улице!
И они пошли.
Название улицы – Альта Семита – ничего общего с семитами не имело и означало всего-навсего "Высокая тропа" – улица проходила по гребню холма Квиринал.
Дом Гая Аллея Нигидия Мая оказался громадной пятиэтажной инсулой, четырехугольником замыкавшей квадратный двор. Но это была не "хрущоба" для босяков-пролетариев, требующих хлеба и зрелищ, а весьма добротный многоквартирник для людей среднего достатка. Инсула имела балконы, огражденные решетками и засаженные зеленью. Зелено было и во дворе, там стояла пара статуй и журчал фонтан, а обширный вход украшали полуколонны из кирпича.
Хромой раб Прим, "управдом", показал гладиаторам "самую лучшую" квартиру на втором этаже. Вход был со двора, по каменной лестнице. Дверь с хитроумным замком открывалась в прихожую – темный сводчатый коридор, куда выходили двери двух спален-кубикул, тесного триклиния и "раздельного санузла" – ванной-лаватрины и латрины-уборной с мраморными удобствами, в которых всегда журчала спускаемая вода. До верхних этажей вода не поднималась, приходилось набирать ее в фонтане, а если приспичит, бегать в общественный туалет.
Стены кубикул покрывали фрески, в свинцовые рамы окон были вставлены пластинки слюды, но самое главное удобство таилось по углам – фигурные керамические раструбы хипокауста. Когда в зимние холода те, кто прописан на третьем этаже и выше, будут греть озябшие руки над жаровнями, хипокауст разольет по кубикулам теплый воздух, нагретый в подвальной топке.
Но за всю эту благодать Прим стребовал две тысячи сестерциев в год! Две тыщи сестерциев, – считал Эдик упавшим голосом, – пятьсот денариев, двадцать ауреев… "Да на пятнадцать сестерциев можно спокойно целый месяц жрать!" – возмущался Гефестай. "Тебе на еду придется тратить по двадцать…" – уточнил Эдик. "Надо же, все как в Москве! – усмехнулся Лобанов. – Цены на жилье дикие, и фиг их одомашнишь! Плати, Искандер…" Искандер закряхтел и отсчитал двадцать золотых.
И стали они жить-поживать да добра наживать.
2
Мир-Арзал стоял в роскошном перистиле хозяйского домуса и завидовал. Всему. Роскошным рядам колонн из зеленого мрамора, голубой водице хауза-имплювия, пышным клумбам, засаженным мягким аканфом, алоэ, тамариском, маргаритками, красным маком, нарциссами, мозаичным дорожкам, – ходишь по ним, будто полотна Рубенса топчешь…
Мир-Арзал вздохнул и поплелся в атриум – скоро разнарядка, господа заговорщики посовещались и готовы загрузить слуг своих поручениями.
Атриум повторял перистиль, только колонны были другие – из желтоватого нумидийского мрамора. В углу, у прохода в кабинет-таблинум, стоял тяжелый мраморный стол-картибул. Его столешница-плита была заставлена бронзовыми безделушками, статуэтками, канделябрами. В галерее, сбоку от двери в экседру, малую гостиную, стоял другой стол – моноподия. У него была всего одна толстая ножка и столешница из цитруса, чудовищно дорогого и редкого дерева, красновато-коричневого, с длинными "тигровыми" полосками. Рабыня Адэлла галлиянка, уверяла, что моноподия обошлась Гаю Авидию Нигрину в триста тысяч сестерциев! Просто в голове не укладывается!
У стенки рядом с монополией звала присесть субселлия, затейливо изукрашенная скамейка, покрытая тирским пурпуром с фиалковым оттенком. С жиру сиятельный бесится… Мир-Арзал медленно подошел к двери в кубикулу Авидии Нигрины, остановился, с усилием сделал еще один шажок, неизвестно зачем погладил дверной косяк, облицованный пластинками из черепашьего панциря. Судорожно вдохнул и толкнул дверь. Спальня дочери консуляра странно контрастировала с показной роскошью домуса. Ничего особенного: бронзовая кровать, круглый трехногий столик у изголовья, на нем маленький светильник, невысокий канделябр, чашка, свиток. Матрас, правда, набит превосходной левконской шерстью, а подушка – пухом германских гусей, но это, скорее, привычка к удобству, а не стремление хвалиться богатством.
Авидия Нигрина сидела на табуретке перед этрусским зеркалом и расчесывала волосы. Она еще была не одета, и Мир-Арзал застал ее в тунике из тонкого шелка, полупрозрачной и до того легкой, что девушка казалась голой. Ткань струилась золотистым туманом, подчеркивая крепкие груди, высокие, большие, как половинки ананаса, обволакивая тугую попку, похожую на перевернутое сердечко… Мир-Арзал облизнул пересохшие губы.
– Сальве… – хрипло выговорил он.
Авидия Нигрина удивленно обернулась, ее бровки нахмурились.
– Что ты здесь делаешь? – холодно спросила девушка.
Она спокойно укладывала волосы и перевязывала их ленточкой, даже попытки не делая опустить поднятые Руки, прикрыть ими груди, столь откровенно и дерзко Распирающие тунику. Мир-Арзал все видел отчетливо – розовые малинки сосков, темные кружки ареол, пупок, все впадинки и потаенные складочки! По лбу на нос ему скатилась капля едкого пота.
– Будь моей, Авидия! – выпалил Джуманиязов. – Аллах свидетель, никого я так не желал, как тебя! О, цветник души моей! – сказал он с жаром. – Все сделаю, как ты велишь! Любого отправлю в ад, только укажи! Что хочешь, добуду, только дай испить сока услады из родника твоей прелести!
Авидия Нигрина слегка растерялась под напором восточного темперамента. Но очень скоро кровь прилила к ее лицу, в глазах замерцали огонечки, а губы изломились в неласковой усмешке.
– Еще ни один мужчина не касался меня, – вымолвила девушка ровным голосом, – но такие, как ты, смогут овладеть мною лишь силой!
– Разве я обидел тебя хоть чем-нибудь?! – горячо заговорил Мир-Арзал, но девушка сделала отстраняющий жест.
– Не знаю и знать не хочу, – отрезала Авидия, – какими темными делишками вы занимаетесь с отцом, но ваше дыхание отравляет божий мир! Вы все мне противны – и ты, и твои дружки, и друзья моего отца! Ты хорош, но прибереги свою красу для лупанария! Если я и отдамся мужчине, то это будет тот роксолан… Сергий… Он достойный человек, и хорошего рода – его отец был воином, и не простым, а в чине легата, он оборонял границы своей страны от таких варваров, как ты! Уходи!
Мир-Арзал, бледный от ярости и унижения, выскочил из кубикулы. И вовремя. Из таблина как раз выходил Гай Авидий Нигрин.
Сенатор и консуляр выглядел усталым, но в то же время его переполняла жизненная сила и бодрость, хотя и слегка нервическая. Глаза Гая Нигрина были красными от постоянного недосыпания, однако блестели молодо, он шаркал сандалиями по полу, едва отрывая ноги, но держался прямо и сохранял выправку военного. Увидев Мир-Арзала, сиятельный сказал, властно и глухо:
– В триклиний!
Мир-Арзал молча повиновался, прошмыгнув в здешнюю трапезную, – продолговатый обширный зал, разделенный на две части шестью колоннами тиволийского мрамора. На полу из драгоценной мозаики сплетались в группен-сексе нимфы и фавны. В глубине зала за колоннадой стоял круглый стол из мрамора, а вокруг него разместились высокие ложа, аккуратно уложенные пуховыми подушками в пурпурных наволочках.
Лампы из алебастра и позолоченной коринфской бронзы были потушены, но запах ароматного нарда еще витал в воздухе.