Оглядываюсь. Цепенею. Сразу приходит чувство невозможности того, что я вижу. Вернее, чувство провала в инобытие, туда, где нет уже ничего запретного, и скучный рассудок склоняется перед величавым безумием.
Отплывает облачный аэростат, являя взору чудовищную пирамиду, иссиня-белый пик. За ним - почтительная свита меньших гор, конвой кинжальных утесов. Вьюги гуляют по граням царственной горы; странный туман, словно подсвеченный изнутри, висит вокруг ее вершины. А над самым острием пылают три солнца, настоящее и по сторонам его два ложных; три солнца в семицветных ореолах, и пуповина радуги соединяет их.
Защитные стекла больше не помогают мне; я отворачиваюсь в слезах, невольно заслоняя собой Ханну. Но она уже очнулась, приподнялась на локте и потрясенно вбирает глазами чудесную мощь Меру.
Да, то была она, Маха-Меру, Сумеру старейших мировых мифов, верхний конец axis mundi, земной оси! Над нею закреплена Полярная, звезда, а под подошвою лежит Нижний мир, Патала, обиталище змей-нагов, хранителей допотопной мудрости. Гора гор, центр Вселенной, - вокруг нее вращаются планеты и звезды; пик из чистого золота, подпирающий концентрические шары небес, где живут боги со свитами и воинством. С Меру низвергается священная река Ганга; чудо-гора окружена семью кольцами неприступных хребтов.
Чего только не говорили, не пели о Великой Меру за сотни столетий коренные жители Индостана и пришлые арии, племена Алтая и сибирские степняки, монголы, китайцы, бхотии! Множество легенд, пласты священных преданий… Но прихотливо, диковинно - век за веком в разбитом на осколки зеркале народных фантазий, в песнях аэдов и скальдов, в путаных сочинениях мистиков мелькает правда!..
Орденская традиция, восходящая к первым оккультным связям Запада и Востока, отождествляет гималайское Убежище с сокровенным городом черных магов Агарти, Асгардом северного эпоса…
Я помог Ханне подняться. Больше не таясь от нее, вынул и положил на ладонь камень-маяк. Его изжелта-зеленый цвет перешел в золотисто-бирюзовый; талисман сиял, будто вместив гроздь солнц; даже в плескавшемся вокруг океане света мы видели его луч, иглою направленный к Убежищу.
Подойдя к самой кромке склона, мы увидели пропасть, отделявшую нас от Меру. На ее стенах лежал иней; чем ниже, тем голубее становился он, затем синел, лиловел и уходил в кромешную черноту.
Луч повернулся, указывая дорогу. Теперь мы почти бежали вдоль края бездны, не ощущая более ни мороза, ни удушья. Очевидно, сейчас нас и вправду поддерживали, вели, в нас вдыхали запредельную бредовую бодрость; хотя до входа в Меру пришлось бы идти еще целый день, а может, и дня оказалось бы мало, - мы спешили, безоговорочно веря, что нас подберут, постелят к ногам радужный мост…
И таков был мой восторг в эти сумасшедшие минуты, что за некое благосклонное чудо, чуть ли не за приветствие Убежища принял я хлесткий удар незримого бича перед собою, разбросавший каменно-ледяную крошку… Но - вслед за этим сработала выучка, обретенная в "наполас", и я растянулся на брюхе.
Ханна снова промедлила перед опасностью; я дернул ее за ноги, свалил и подгреб под себя. Даром стукнула вторая пуля, затем рядом с нами проехалась по скале целая очередь, будто угрюмо стучащий грузовой поезд.
Это было непостижимо - в преддверии всезнающей, всевидящей Меру - но это было! Тот, кто оборвал подо мною бамбуковый мост, кто вложил нож в руку одурманенного тибетца, кто чуть не похоронил нас с Ханной под камнями, обрушенными взрывом, - встретил меня лицом к лицу у самого входа в тайную обитель. Может быть, они испытывают нас? Или наблюдают, будто римляне со скамей цирка, за нашим гладиаторским поединком? Я не знал разгадки, но видел, что игра идет всерьез, без послаблений.
Лежа, я пристально, не упуская мелочей, огляделся по сторонам. Путь, огибавший пропасть, вначале пролегал вдоль насыпи из давно рухнувших сверху, смерзшихся обломков, - только на этом завале и мог притаиться стрелок, и сейчас он наверняка менял свою позицию, чтобы достать нас… Шепотом приказав Ханне лежать неподвижно, я завернул повыше полы чубы и, сжимая пистолет, пополз к насыпи. Скромный "вальтер" П-38 с укороченным стволом - против автомата или ручного пулемета… Бедненько, - но, может быть, мое изощренное чутье уравняет шансы?..
Я полз, стараясь заслониться каждым бугорком или наледью. Стояла тишина, глубокая и полная, будто на дне морском, - такою делало ее безвоздушье. Пришло отчетливое понимание: мы живы против законов природы, и Ханна, и я, и мой невидимый противник; прервется поддержка магов Меру, и все мы захлебнемся собственной кровью. Но пока что распирала меня эта горячечная (не предсмертная ли?) бодрость, и чувства были ясны, и звуки звонки, и краски чисты, как никогда прежде; и я, не чуя своего веса, взобрался на насыпь и там затаился, ожидая, не хрустнет ли снег, не посыплются ли камешки под ногою крадущегося врага.
Ага, вот оно! Легкое мышиное царапанье за камнями слева… Может, эхо собственного взбесившегося пульса в висках? Нет: течет сухая снежная струйка, скрипнул подкованный каблук… Опыт подсказал мне: надо действовать быстро, ошеломляюще. Вскочить и навскидку разрядить в него обойму. Он не успеет повернуть свою пушку. А если уже повернул?..
- Бруно!
Какого дьявола! Эта идиотка, Ханна Глюк, чем-то насмерть перепуганная, не скрываясь, бежала ко мне. "Ложись!!" - срывая связки, завопил я; и тут же по нас резанула очередь.
Враг оказался хитрее, чем я ожидал. Он не стал обходить меня по насыпи, а взобрался на отрог склона, начинавшегося за нею, и теперь бил сверху. Я видел его силуэт, крошечную фигурку на небе, вылинявшем от блеска трех солнц. Ханна упала с коротким птичьим вскриком, покатилась, пятная снег клюквенными каплями. С яростным ожесточением я послал пулю… увы, не послал!
Впустую щелкнул боек: взрывчатая смесь в патроне сделалась бессильной, точно глина. Наверное, и у того больше не действовало оружие. Зрители вмешались в поединок.
Спрятав бесполезный "вальтер", прыжками бросился я к неподвижно лежавшей Ханне, присел около нее… Две-три пули пробили девушке ноги выше колен.
Я успел только порадоваться, что она без сознания, а стало быть, не чувствует боли… Враг уже спешил к нам, не прячась, - рослый, с широким веснушчатым лицом, рыжеватый молодец в меховом комбинезоне и унтах.
Теперь ему не на что было надеяться, кроме как на свою, видимо, немалую мускульную силу. Решив доконать меня, молодец отшвырнул свой парализованный "стэн" и сделал жест, как бы раскрывая братское объятие.
Раны Ханны добавили мне злости; я поднялся навстречу, отдирая примерзший кусок породы - увесистый, с острыми краями. Тогда наклонился и он…
Было что-то дикое, извращенно-комическое в нашем положении: по воле зрителей с невидимой цирковой трибуны, мы затевали бой, достойный неандертальцев!..
Судьба утаила от нас возможное окончание драки. Круглая тень заслонила безжалостное сверкание солнц. То ли неслышно слетев с "наконечника земной оси", то ли воплотившись из пустоты, завис над нами черный двояковыпуклый диск…
Отступление четвертое
Перуанские Анды, ХІІІ век н. э.
…Огромные камни и порталы были из одного куска, невозможно постичь и понять, каким инструментом или орудиями могли быть выполнены эти работы… Местные жители говорят, что все эти и другие сооружения… были построены до инков… что все эти чудеса возникли в одну только ночь на рассвете. Похоже, что те сооружения не были доведены до конца…
Инка Гарсиласо де ла Beгa, "История государства инков", 1609 г.
Перед рассветом бледные зеленоватые пики опрокинулись в подернутое туманом озеро. Задрожала вода, тронутая ветерком. Отступая, будто пепельный отлив, ночь оголяла ступенчатые громады города. Бледнеющее звездное небо бритвою полоснул метеор. И, словно полет его был неким сигналом, над кровлею Дома Виракоч бесшумно снизился круглый черный воздушный корабль.
Внутри его в креслах, охотно принимавших форму тела, возлежали двое мужчин, одетых одинаково: костюмы цвета вороньего пера, золотые крылатые диски на шейных цепях. Один из двоих походил на мумию, другой цвел нежным румянцем, но оба были равно подтянуты и легки в движениях, а совсем сходными делали их носы, чуть ли не от середины лба грозно выступавшие вперед.
Старший адепт щурился и сжимал губы, вспоминая… В былые годы - так ли, словно подкрадываясь, приближался к священному городу-храму корабль Виракоч? Дивно преображаясь, выбрасывал он во все стороны радужный ореол. Мощные лучи ударяли вниз, принуждая сверкать ярче, нежели в солнечный полдень, медную чешую карнизов, полированные плиты крыши. Каменные головы на стенах, с глубокими впадинами глазниц и ртов, словно оживали, поворачиваясь вслед кораблю. И - кольцевым океанским валом раскатывался по городу из главного храма рев священных труб!
Корабль зависал над золотой плитою в центре кровли; откидывалась плита. Величаво спускался адепт по узкому корабельному трапу внутрь здания. Тьма царила там, просторная и гулкая; чувствовалось, что зал необъятно громаден.
Посол Меру ждал, стоя на площадке вверху храмовой лестницы. Приглушенный шум нарастал снаружи, начинали вливаться в гигантские двери ручьи светляков. Оставив на дворе обувь, шурша босыми подошвами, люди с факелами приближались к алтарной черте и падали ниц - впереди верховный вождь в раззолоченном плаще, с букетом перьев над головной повязкою, за ним военачальники, общинные старосты, сотни полуголых крестьян, согнанных на великие строительные работы.
Сделав приличную случаю паузу и включив на груди под одеждой микрофон с динамиком, адепт произносил первые слова: "Именем солнечного Диска, Единого, Никем не Рожденного…" Он знал - сегодня же, после восхода, его наказы станут блоками, высеченными из целых скал, поднятыми на страшную высоту пирамид; стенами террас, где между камнями не просунуть иглы; прямо, как луч Солнца, прорытыми каналами и проложенными дорогами…
Сейчас все было иначе. Не к золотой почетной плите, а в колодец одного из внутренних дворов опускалась черная линза. И встречал адептов одинокий жрец, закутанный в шерстяную накидку - родом из уру, древних озерных людей, помнивших еще Гнев Единого. С тех пор, как судорогами земли был вознесен к небу морской залив и сомкнулись вокруг него горы, по возникшему озеру кочевали уру на тростниковых плотах.
Неслышно ступая, жрец приблизился, упал на колено. Плащ из шерсти гуанако обнажал узловатые руки в кованых браслетах; длинный, как дыня, череп был гол и желт. Не будучи сыном Священной расы, глава Дома Виракоч, однако же, имел высокое посвящение и даже когда-то посетил Убежище Меру - оттого и не робел перед белыми человекобогами, и, деловито воздав им почести, снова гордо выпрямился.
- Знаешь, зачем мы здесь? - спросил старший адепт.
Никак не выразив своих чувств, жрец ответил:
- Наверное, Виракочи и сам Отец-Солнце хотят, чтобы мы перестали строить им город.
Черные гости быстро переглянулись, затем младший спросил с ноткой подозрения:
- Почему ты так решил?
- Виракочи знают все, что делается на земле… - Уру сказал это, почтительно склонив голову, но адепты уловили скрытую насмешку. - Мы, дети озера, не равняем себя с богами, но у нас хороший слух, и мы видим то, что происходит вдалеке. На Севере люди, называющие себя инками, заложили новую столицу. У них умелые воины и много отваги в сердце. Инки перерезали дороги и отнимают дань, которую богомольцы несут в Тиа-Ванаку. Они построили богатые алтари Солнца-Тики; у них тоже есть наставники, которых инки называют по привычке Виракочами, но учат они совсем другому, чем вы: говорят о грехе пролития крови, о том, что все люди равны и должны трудиться для самих себя… - Не выдержав, младший адепт шумно потянул носом, кулаки его сжались. Уру спокойно продолжал: - Теперь паломники молятся у новых алтарей. Без дани, приносимой людьми, Тиа-Ванаку скоро станет голодным и нищим. Строители его разбегаются, священники уходят из храмов. Виракочи не мешают инкам убивать Тиа-Ванаку, - значит, наш город больше не нужен богам.
- Такова воля Отца-Солнца, - назидательно проговорил старший адепт. - Только Единый знает пути смертных, города рождаются и умирают по его мановению…
- Это так, Виракоча, - ответил жрец, прижав ладонь к блестящим амулетам на груди. - Но могу ли я узнать: чем прогневили Отца-Солнца мы, жители Тиа-Ванаку? Разве мы плохо выполняли законы, которые он дал нам? Не чтили Единого, не приносили Ему жертвы, не радели о том, чтобы власть и учение детей Его - Виракоч расходились по свету?..
- Справедливость Творца выше людского понимания, - строго заметил старший посланник, и уру низко склонил голову:
- Я повинуюсь, но позволено ли будет спросить: что делать мне и собратьям моим в Доме Виракоч, когда здесь не останется и горсти маиса? Куда идти?
- В новую столицу, - с горькой улыбкою сказал младший бог; должно быть, он еще не научился орденскому бесстрастию. - Первый инка, Манко Капак, будет рад мудрецам из Тиа-Ванаку. Старые корни дадут хорошую пищу свежим росткам…
- Ты опечален, Виракоча? - спросил жрец, и впервые голос его дрогнул, а брови удивленно поднялись. - Я слышу, ты скорбишь вместе со мной… Но почему? Разве ослабела рука белых богов, и Отец-Солнце не с ними? Или они уже не владеют оружием, некогда истреблявшим целые народы? Что мешает им обратить в пепел дерзкого Манко Капака и его воинство, стереть с лица земли их столицу и вернуть прежнюю славу праматери городов?!
Губы младшего раскрылись для ответа, - но вдруг розовощекий адепт побледнел и опустил ресницы, точно услыхав беззвучное предостережение. Ответил старший:
- Мы боги лишь для людей иной крови, мудрец; а для Отца-Солнца такие же рабы, не ведающие Его замыслов и целей. Ты прав: дороги перекрыты, и скоро строительство прекратилось бы само собой…
- Понимаю, - кивнул бритым черепом уру. - Лучше пусть смертные разгадывают непостижимое решение Виракоч, чем знают об их поражении!..
Старший адепт гневно кольнул зрачками. В тоне главы храма звучала уже почти откровенная издевка. Скрытный, властолюбивый "человек озера" ненавидел своих хозяев и теперь с трудом сдерживал злую радость. Должно быть, давно уже мечтали священники в Земле Красных отложиться от далекого и страшного Меру, самим стать верховными наставниками вождей и племен, толкователями воли Солнца. Но - нагоняли жуть прилетавшие раз в несколько месяцев черные диски-корабли, и черные одежды носатых, и черная слава об их смертоносном колдовстве… И вдруг такой подарок судьбы! Оказывается, Виракочи не всесильны. Они отступают перед кучкою голых людей с медными копьями; перед разбойниками, что перехватывают обозы, идущие на Юг! Жестокий удар - забвение Тиа-Ванаку; но зато хоть щель приоткрывается к реальной власти…
По-прежнему надменно сух лицом, старший посланник коснулся холодными пальцами руки собрата. Этого было достаточно, чтобы передать приказ. Младший заколебался, возмущение стрельнуло ответным разрядом: "почему я?" Но был повторен молчаливый приказ, и орденская дисциплина взяла свое. Молодой адепт шагнул вперед и, как бы прощаясь, ласково прижал ладони к плечам жреца.
Теперь произойдет неизбежное. После восхода Солнца суровый уру передаст начальникам строительства волю Виракочей - работы свернуть; может быть, еще успеет совершить утреннее жертвоприношение, - но затем, до того, как день станет жарким, у главного жреца помутится сознание, откажут руки и ноги, утечет жизненная сила; и, словно пораженный молнией, мертвым падет у алтаря коварный помощник Избранных…
Под сводом заревого неба, всплыв из недр хмурого, словно квадратный утес, Дома Виракоч, массивный смоляной диск пронесся над городом, над идеальным крестом двух главных священных дорог. Делая разворот, корабль едва не задел ряд статуй обожествленных вождей; первый из них правил здесь еще в те времена, когда поселок, основанный Меру, полностью соответствовал своему названию - Тиа-Ванаку, Загон для Гуанако… У Ворот Солнца, каменной арки, где высечен был допотопный календарь, корабль свечою взмыл к зениту.
Он несся все стремительнее, оставляя за собою цепи снежных шатров, сморщенную рыжую шкуру горной страны. Скоро впереди ртутно блеснула дуга океана.
Неожиданно старший адепт подался вперед, - кресло послушно изогнулось следом, - наложил узкую пятерню на матово-серебристый экран, передававший желания пилота чуткому, почти живому диску. Точно конь, резко осажденный уздою, без видимого торможения корабль застыл на месте.
Посланцы убежища смотрели, как над оранжево-розовыми в короне восхода шапками дальнего хребта парят три зеркальных шара, внушая странное ощущение незыблемой легкости.
Невольно содрогнулся младший, увидев, как деревянный лик наставника лопнул трещинами, исказился гримасою ярости… Хлопок сухой ладонью по экрану - и черный диск, огласив пустоту треском разрываемого воздуха, панически устремляется прочь от берега Земли Красных.
…Никакая вещь не продавалась и не покупалась за серебро или золото и ими не расплачивались с воинами, не расходовали их, чтобы помочь решить какую-нибудь нужду, которая у них возникала: и поэтому они считали их ненужной вещью, которую нельзя было съесть или купить на нее еду. Они ценили их только за их красоту и блеск, используя для украшения…
В каждом селении, большом или маленьком, имелось два хранилища: в одном складывалось продовольствие, которое хранилось для помощи местным жителям на случай бесплодных годов; в другом хранилище находились урожаи Солнца и Инки…
Индейцы… исполняли… высокую заповедь не иметь собственности… В своем государстве инки также не забывали о путниках, ибо по их приказу построили на всех королевских и обычных дорогах гостиные дома… где путникам давали из королевских хранилищ, которые имелись во всех селениях, еду и все необходимое в дорогу, а если они заболевали, их лечили с великой заботой и уходом…
Они называли законом братства тот, который приказывал, чтобы все жители каждого селения помогали бы друг другу обрабатывать и засевать земли, и собирать урожай, и строить их дома, и делать другие вещи подобного же духа, что не требовало никакого оплачивания… Периодически они сменялись на той работе, чтобы чередовались работа и отдых…
Закон в пользу тех, кого называли бедняками, приказывал, чтобы слепых, немых и хромых, паралитиков, дряхлых стариков и старух, больных долгой болезнью и других немощных, которые не могли обрабатывать свои земли, одеваться и кормиться своими руками и трудом, чтобы всех их кормили бы из общественных хранилищ…
Никто не пребывал в праздности… Люди, пока они были здоровы, занимались каждый своей работой ради своего блага и среди них считалось великим позором и бесчестием, когда кого-нибудь публично наказывали за безделие…
По этой причине имелось такое изобилие в вещах, необходимых для человеческой жизни, что их раздавали почти бесплатно и даже те из них, которые и сегодня так ценятся…