- Изыди, сатана! - вопит, брызгая слюною, Григорий Ефимыч; безжалостно рванув рубаху у ворота, хватает и, нетвердо встав на ноги, тычет в лицо скуластому свой нательный крест: - Вот помощник единый наш, вот надежда царева, подмога Расее святой! И иной нам не надобно; с нею, помолясь, пойдем ныне на безбожников, - яко исчезает дым, да исчезнут! "Сим победиши"!..
Князю страшно, как никогда раньше; во сто крат страшнее, чем тогда, в застрявшем трамвае, среди возбужденной кровью толпы. Чтобы забыться, никого не видеть, окончательно ничего не понимать, - вцепляется Побирушка в бутылку крымской мадеры и, обливаясь, пьет из горлышка…
По-змеиному оборачиваясь влево, вправо, всех держа в оцепенении своим прищуром, слащаво-угрожающей улыбкою, - пятится к выходу посланец Черного города; надевает шляпу… растворяется в сырых, с редкими огнями сумерках. Доиграв мелодию, сухо царапает пластинку игла.
Глава XI
После ужина заиграл настольный аппарат, и я, подойдя, услышал голос Илы. В последние дни - от скуки, от разочарования, от нарастающего страха за свою судьбу - я позволял ей забежать вечером, и мы вкушали радости изощренной любви. Но свидания эти оставляли приторный вкус, она была жадная, чувственная самка, и ничего более; к тому же в миг высшего наслаждения, когда Ила визжала и закатывала белки, от нее начинало пахнуть по-звериному остро, и это тоже смущало мою нордическую душу… Итак, на предложение встретиться я ответил отказом. Кроме всего прочего, я ощущал немалое чувство вины перед Ханной Глюк. Словно нас с ней уже связывали взаимные обещания…
"Символ расы" я нашел в самой маленькой из комнат ее жилища. Под пронзительным взором двух изъеденных временем статуй неведомой людям культуры, - на стертых лицах блестели чудом сохранившиеся эмалевые глаза, - сиротливо свернувшись на низком атласном ложе, летчица, исплаканная и бледная, невидяще уставилась в одну точку. Так ведут себя от непомерного горя, воплями исчерпав первую острую боль и погрузившись в ступор безысходности.
Присев рядом, я положил руку на ее каучуковое плечо. Мне было жаль Ханну, но почему-то думалось о совершенно другом: наверное, прежде в Агарти жило куда больше народу; не может быть при любой технике, при любом количестве рабов, чтобы такие дворцы вырубались в горе специально для одиноких временных постояльцев. Или может?! Может. И дело не в избытке сил. Просто для них низшие расы столь бесспорно нечеловекоподобны, а жизнь рабов так дешева, что можно шутя пренебречь какой-нибудь тысячей надорвавшихся каменотесов. Райх, правивший миром сотни веков. Разве не к этому мы стремимся, - но почему же меня знобит от предчувствия такого будущего?..
Ханна резко повернула ко мне лицо - сейчас вовсе некрасивое, с набрякшими веками, вздрагивающими губами. Я понимал, что она растеряна, ищет опоры и потому не будет слишком щепетильной, и от этого понимания сам себе казался подлецом, - но соблазн был слишком велик. Вспомнилась наша первая невинная ночь, когда я отогревал Ханну своим телом под чубой, а она едва не пристрелила меня. Многое сблизило нас с тех пор… Рискну!
Обняв ее, я стал целовать мокрые щеки, шею; Ханна отвечала, по-ребячьи всхлипывая, еще уверенная, что я лишь братски утешаю… Скоро тяга к ней стала нестерпимою, я задыхался. Не переставая ласкать девушку, я мягко принудил лечь ее на спину, сам пристроился рядом.
Действовать следовало быстро и не раздумывая. Пытаться возбудить ее, заставить потерять голову - было затеей бесполезной, сильное тело Ханны никогда не ускользало из-под контроля ее крестьянского рассудка. Оттого я пошел напролом, решив, что победа все спишет…
В следующие минуты она неистово билась подо мною, отталкивала, кричала что-то обидное. Я успокаивал, шептал горячие слова, называл ее любимой и был достаточно при этом искренен, но не ослаблял хватки. Ханна должна была сдаться, хотя бы потому, что ей отчаянно требовалась чья-то близость, а оттолкнуть меня всерьез - значило потерять. Тем более, безусловно, я для Ханны давно был мужчиной, героем арийского мифа… Но опыт прабабушек велел не покоряться до конца, и она дралась, покуда я не сделал последний рывок, помешав ей свести крепкие длинные ноги…
Обладая Ханной, я не ожидал самозабвенного ответа. Я был бы даже несколько им разочарован… Но с чувством благодарного облегчения принял ее руку, вдруг обвившую мой затылок, и неумелый отклик бедер на мои движения… Конечно, летчица не была девственницей, - но тот, кто делал ее женщиною, явно схалтурил и остановился на полпути.
Когда все кончилось, - в последний момент я постарался быть мужественно-сдержанным, - Ханна смирнехонько встала, накинула свои малиновый халат (плащ, сари?) и отправилась в ванную, вернее, в круглый зал, где били фонтаны, текли источники ледяные и кипящие, минеральные и ароматизированные; где посреди голубого бассейна на хрустальном острове ожидали немые негритянки с благовониями и пушистыми полотенцами.
Я и сам ополоснулся в одном из источников, железистом и дивно бодрящем. Затем оба мы вернулись на ложе, и Ханна, с девчоночьей доверчивостью обняв меня и положив мне головку на плечо, открыла причину своего горя.
То, что рассказывал бедной летчице ее терафим в последние дни, звучало как Апокалипсис. Ураган огня гулял по Берлину, половины города уже не существовало. Словно в Судный день, под раздирающий душу вой сирен, хлеща лучами прожекторов, ночью атаковали русские танки - исчадия механического ада. В бункере Первого Адепта, этом уменьшенном подобии Меру, царило настроение пира во время чумы. Под пятнадцатью метрами стали и бетона пили горькую, с надрывным весельем отметив день рождения Вождя немцев. Он сам, поверженный архангел, волоча ногу, ненадолго поднялся наверх, в сад разрушенной райхсканцелярии, чтобы раздать награды подросткам, мобилизованным в оборону. Черт побери, - Первый верил астрологам, предсказавшим счастливый поворот событий в конце апреля… Шарлатаны, внушающие нам, что случайный узор звезд, видимых с Земли, может сказаться на судьбах людей! Глава народа, бесспорно, ослабел и растерялся, тайные обязательства перед Высшими Неизвестными были позабыты; лишний раз подтвердив свою человеческую ничтожность, Первый ударился в бытовую мистику. Более того, в духе мещанских идеалов решил узаконить свои отношения с давней подругой. ("Я могла бы быть на ее месте", - ревниво всхлипывала Ханна.) Не с Христом ли решил помириться?! Муниципальный советник Вагнер, приведенный с горящей улицы офицерами Геббельса, оформил брак человекобога и девицы Евы Браун. Свидетелями были верный Юпкин и свирепый молчальник Борман. Прочие бонзы давно разбежались, были прокляты, лишены званий и должностей, объявлены предателями - в том числе и наш Генрих Птицелов. (Я подумал, что это известие разбудит мрачный юмор Старика - он никогда не чтил Главу Ордена). Злосчастные молодожены воссели за стол, и после первого же тоста Вождь объявил, что они с женой намерены уйти из этого мира… Собственно, это было главным, что так подействовало на Ханну.
Неоднократно в прошлые дни я пытался разубедить ее в святости и непогрешимости Первого Адепта. Рассказывал анекдоты о самом божестве, о его приближенных. Например, знаменитый случай, когда еще в начале своего правления Вождь, впав истерику, катался по полу и грыз ковер, а Рем в это время говорил собеседнику: "Я знал, что Адольф вегетарианец, но не думал, что он питается коврами"… Всякий раз Ханна бурно возмущалась, и я быстро понял, что ее сознание не приспособлено к переоценкам. Теперь же, выслушав все жалобы, я лишь ворковал какую-то ласковую чепуху и гладил девушку по вздрагивающей спине.
При нашей новой близости мне пуще прежнего захотелось узнать, за каким же дьяволом эта не причастная ни к какой магии простушка отправилась в сердце Гималаев. И Ханна сама удовлетворила мое любопытство. С обаятельной и жутковатой непосредственностью поведала мне, что вылетела по личной воле Первого, уже не доверявшего ни бонзам, ни Ордену, а только ей, беззаветно преданной… Моя задача была: узнать секрет победы для райха, если можно, получить помощь - независимо от того, кто возглавит Германию, и даже с учетом того, что скоро Первым Адептом назовут другого человека. Ханна добивалась одного - сохранения жизни и власти своего духовного отца и мистического возлюбленного. Разумеется, штурман не погиб при вынужденной посадке, а был застрелен недрогнувшей рукою Валькирии…
Перед сегодняшней нашей встречей Ханна побывала в Святая Святых. Лифт опускался туда чуть ли не полчаса. Что там происходило, от страшного волнения она помнила лишь урывками… Роскошь непостижимая, нагромождение гигантских кроваво-черных колонн, скульптур, барельефов; со всех сторон - пугающе одухотворенные лики богов и демонов, многоруких, подобных жабам и спрутам, взаимно пожирающих друг друга, сплетенных в агональном сладострастии. Мебель затоплена золотом, все удваивается темным, словно густая кровь, зеркалом пола. В золотой ограде - чешуйчатое узловатое дерево толщиною с водонапорную башню, с корнями, похожими на вымерших ящеров; его посадили основатели Меру, оно старше всех государств и наций.
Кто говорил с Ханной? Они не представились. Собрание в багряной полутьме, почти невидимые лица, приглушенный блеск крылатых солнц на груди. Во всяком случае, это были люди обычного роста, непохожие на титанов-космодержателей…
Ей выразили сочувствие, призвали быть стойкой. Спасти Вождя немцев? Увы, это не представляется возможным. Он погибнет со славою, как герои древности. Кажется, она рыдала, моля послать для спасения Первого эскадрилью черных кораблей-дисков, отряд Вестников. И получила четкий ответ: это невозможно. Поворот мировой кармы совершился; долг Ханны и всех посвященных - в глубокой тайне продолжать дело Вождя, готовить конечную победу высшей расы.
…Клянусь матерью! После этих слов Ханны точно магниевая вспышка высветила для меня и Святую Святых, и все, что скрывали от нас эти сверхконспираторы.
Не мы нуждаемся в помощи Агарти. Нет! Меру нуждается в помощи Внешнего Круга, в нашей помощи. Перевал Майтрейи выставил вокруг Черного города карантинный барьер, который можно взломать лишь извне. Нашими руками.
Чтобы прорвать блокаду Перевала, Убежище пыталось всю планету обратить в военный лагерь; мощь всех ее арсеналов, сплоченную германским верховенством, на последнем этапе войны двинуть против этих зеркальных шаров и их незримых хозяев. Не Избранные для нас, а мы для них опора и спасение; мы, сжигаемые заживо, расстреливаемые из пулеметов, насмерть замерзающие в окопах, даем нашу кровь дряхлым пятнадцатитысячелетним вампирам, помогаем вернуть единодержавие Внутреннего Круга!..
Под взволнованный полушепот Ханны представил я красочную картину 1950 или 1960 года, какой она, вероятно, виделась нашим хозяевам, покуда райх еще побеждал… В центре Берлина, перестроенного по безумным проектам доктора Шпеера, среди всех этих больных слоновостью пилонов, колоннад, Солдатских домов и Народных собраний по шестьсот метров высотой, на площади перед райхсканцелярией, где по углам торчат куски распиленного начетверо дуба-патриарха из города Запорожья, - садится черный двояковыпуклый диск. Каре германских адептов, с серебряными черепами на тульях, траурной каймою обрамляет плащ. Встретились они - и мы, источник - и река, допотопные властелины и их наследники, столь же суровые и непреклонные… Бомбами с "юнкерсов", танковыми колоннами, миллионами солдатских тел была, наконец, повалена ограда, в которую Перевал загнал черных адептов. Горы человечины сгнили на полях сражений, по улицам тарахтят инвалидные тележки, стучат тысячи костылей - но здесь, на главной площади Земли, открывается борт круглого самолета и важно сходит какой-нибудь Бессмертный в пурпурном плаще до пят. Трубы оркестра издают первый вопль всемирного государственного гимна, полощутся стяги с земным шаром, припечатанным свастикой…
Нежданная, пугающая параллель: ведь так же было у них и с евреями! Поначалу - ближайшие ученики и помощники, народ, предавший огню многие страны, чтобы восстановить империю Внутреннего Круга. Потом, когда империя не состоялась, - гонимые, обреченные вечно скитаться… С детства нас приучали ненавидеть эту нацию; Черный Орден учит, с одобрения Агарти, что еврей - самое злобное и порочное из болотных существ межлунья… Не затем ли это делается, чтобы мы не постигли глубинного сходства нашей судьбы; не разглядели будущих скитаний всеми ненавидимых "мертвоголовых"?..
Что это такое диковинное рассказывает Ханна? Покидая Святую Святых, в блике света различила она руку того, кто главным образом говорил с нею. Рука эта лежала на подлокотнике, покрытая иссизо-белой дряблою кожей в коричневых пятнах, с ногтями цвета свинца, и в вену была вживлена концом тонкая трубка, струилась по ней лиловая, непохожая на кровь жидкость…
…О, непохороненные вурдалаки! Моя честь офицера была задета, и - будь я проклят! из-под всех орденских умствований проступала гордость природного саксонца. Да чтобы я сложил голову за их подогретые бассейны и дрессированных шлюх?!
Еще кипя брезгливым гневом, я вдруг ощутил на своей шее влажно-горячую ладонь. Ханна придвигалась ко мне; она раскрывала губы, также полная омерзения к тем, внизу, - живая, полнокровная, несмотря на весь внушенный фанатизм, после мертвящих видений хотела забыться в любовной радости…
И, поворачивая уже вполне послушное тело Ханны, нежно помогая ей встать на колени, я осознал, что совершаю сейчас ритуал попрания черных святынь.
Глава XII
Сны мои сделались такими, что я боялся преклонить голову на подушку. Все, что можно себе представить болезненно-жуткого, обрушивалось на меня по ночам. Не помогали уже никакие самовнушения, не действовали волшебные снотворные и успокоительные лекарства. Днем, предоставленный самому себе, ничем не занятый, я томился все более тяжкими предчувствиями; в своих царских покоях бродил, как приговоренный к казни. Да я наверняка и был приговорен. Если Агарти умеет читать мысли, меня не выпустят отсюда живым. Хотя, собственно, зачем проникать в мысли? Достаточно было лишь наблюдать за моими встречами с Ханной, слушать некоторые наши беседы, видеть отвращение и ужас, которые мы порою не могли скрыть. Мы оба останемся здесь, я и она. И, кажется, я знаю, какая участь нас ждет, - думал я, останавливаясь перед терафимом… А потом опять наступало время ночных пыток.
Однажды, в начале мая, меня разбудила паническая трель устройства связи. Вскочив и слушая того, кто обращался ко мне, я исходил холодным потом: все, все, кошмары снов перешли в реальность, пробил мой час; сегодня сбудется то, что своим приближением обратило мою жизнь в медленный подъем по ступеням эшафота! Чей-то свистящий шепот срывался на визг; я не мог понять, чей, я не различал эти демонские голоса со слишком правильным произношением… Голос предлагал, настаивал, приказывал одеться как можно скорее и ожидать Вестника, который отведет меня куда следует. Я едва справился со своим бельем, долго искал застежки орденского платья - так колотилось мое сердце, дрожали пальцы. Неполный месяц в Меру сделал меня, здорового и закаленного немецкого офицера, настоящим неврастеником…
Не прошло, кажется, и трех минут, но я уже с ума сходил - где же Вестник? И, мечась по комнатам, вдруг поймал себя на том, что стою перед терафимом и задаю вопрос:
- Для чего я им понадобился?
Золоченая дева послушно отверзла губы, - но первые слова ее были заглушены топотом каблуков, скрипом кожи. Ввалившись, пара молодцев в зеркальных шлемах вскинула красно-белые жезлы, призывая к вниманию и повиновению.
Мы уже покинули кабинет, когда я, наконец, разобрал последние слова терафима: "такова воля Высших Неизвестных". Мне нестерпимо захотелось оглянуться; ведь я, конечно же, навсегда прощался и со своим, уже обжитым, подземным дворцом, и с девичьей головою, все чаще вызывавшей у меня не страх, а жалость. Что чувствовала она, что переживала под своим золотым лаком, слепая и бездвижная - ведь жил же там мозг и должен был терпеть адские муки, будто у похороненной заживо?! И я обернулся, проходя анфиладой; и увидел, что терафим смотрит мне вслед, впервые на моей памяти подняв окрашенные металлом веки. И в карих глазах мертвой девушки прочел я сострадание. А может быть, хотел прочесть?..
После уже привычного до оскомы перехода коридорными изломами, подъема на лифте - очутились мы на серповидном балконе, одном из многих разновысоких, соединенных лестницами в подобие ажурного цилиндра. Сооружение обнимало круглую площадь, на которой раскинулся сад, из числа сказочных подземных садов Агарти. Сад, овеваемый радугами на водяной пыли от дождевальных установок, полный сизых и розовых мхов, сладко-дурманных соцветий, лиан между корявыми стволами, - избыточный, как все здесь, извращенно-щедрый…
В подобных садах обычно прогуливались по ступеням аллеи в одиночку или парами вороненые Избранные, отдыхали на уединенных скамьях, размышляя о непостижимом для человека из внешнего мира. Сейчас тут не было ни души, лишь по плотным кронам перепархивали крикливо-яркие птицы. Зато на нижних балконах было полно людей. Во весь рост или опустившись на колено, стояли Вестники, и каждый прицеливался куда-то вглубь искусственной чащи из оружия, давно примеченного мною. Нечто массивное, в серебре и черни, размером с "парабеллум"; короткий, квадратный в сечении ствол.
Меня встретил у перил, скрестив руки на груди, манекенно прямой синеглазый бородач. Уставясь, будто ногтями нажимая мне на зрачки, он отчеканил:
- Прошу не задавать вопросов, посвященный Хильдемайстер. Ситуация чрезвычайная. Разрешить ее можно только с вашей помощью. Под угрозой священнейшая жизнь. Круг надеется на вашу верность. Вот оружие. Идите и будьте готовы действовать мгновенно.
Видят Высшие, это поручение ошеломило меня; но и порадовало несказанно. Казни не будет! Пока, во всяком случае… В руку мне был вложен мой "вальтер", который я считал навеки потерянным, и Вестник жезлом указал на лестницу. Я понял, что должен спуститься в сад. И уже примерно догадывался, какая там произойдет встреча.
…Строго говоря, он даже не особо скрывался - сидел на корточках за каменной скамьею на берегу лотосового пруда. А на скамье восседал, точно в столбняке, хорошо знакомый мне иерофант, и к спине Бессмертного был приткнут квадратный ствол оружия Вестников.
Хоть я и готовился к чему-то подобному, но изрядно опешил. Да как же они допустили? Нахальный профан, рыжий англосакс берет заложником верховного адепта, стоящего неизмеримо выше любого из земных королей и диктаторов!.. Почему Бессмертный легким сосредоточением не отправил Балларда в обитель несовершенных душ, разом отключив ему сердце или, скажем, перемкнув дыхание? Это могут в Меру даже посвященные более низких рангов… Почему никто из Вестников, телохранителей, сотен или тысяч сверхйогов, живущих в термитнике горы, не проследил за разведчиком, не вмешался и не защитил владыку? Неужели Питер - мутант вроде допотопных, врожденный феномен психоэнергетики? Да нет, вряд ли. Я вспомнил его беспомощным, стиснутым чужою волей… Здесь что-то иное. И надо бы разобраться, что именно.