- Я говорю лишь об одном враге…
- Знаю. Однако королевские семьи Европы так тесно переплетены, что враг может состоять с вами во всех этих родственных связях одновременно.
- Какой ужас!
- Напротив, это вершина цивилизации. Мы не забываем обид, что было бы неразумно. Однако будь убийство единственным способом сатисфакции, вся Европа превратилась бы в поле боя!
- Она и без того поле боя! Вы не следили за политикой?
- Некогда было следить, сражаясь под Маастрихтом, Монсом и в других местах, - сухо отвечал Монмут. - Я хочу сказать, что могло быть много хуже - как в Тридцатилетнюю войну или в Гражданскую войну в Англии.
- Наверное, вы правы, - проговорила Элиза, вспоминая разрушенные замки в Богемии.
- Теперь мы мстим при дворе. Иногда дело может дойти до дуэли, хотя, как правило, мы состязаемся в метких словах, а не в метких выстрелах. Жертв меньше, и у дам есть возможность принять участие в войне - как сейчас.
- Простите?
- Вы когда-нибудь стреляли из мушкета, мадемуазель?
- Нет.
- Однако за время нашего разговора вы уже выпустили несколько словесных залпов. Так что, как видите, в придворных битвах женщины ничем не уступают мужчинам.
Элиза остановилась, услышав, что часы на ратуше пробили четыре. Монмут по инерции пролетел вперёд, изящно развернулся и с глупой ухмылкой покатил назад.
- Мне надо на встречу, - сказала Элиза.
- Вы позволите проводить вас до Бинненхофа?
- Нет. Там д'Аво.
- Общество посла вам более не приятно?
- Я боюсь, что он захочет подарить мне шубу.
- Это было бы невыносимо!
- Не хочу доставлять ему такое удовольствие… он в некотором роде меня использовал.
- Французский король поручил ему вести себя с Марией как можно более дерзко. А поскольку Мария сегодня влюблена в меня…
- Почему?
- Почему в меня? Мадемуазель, я оскорблён.
- Я прекрасно знаю, почему она влюблена в вас. Я хотела спросить, почему французский король отправил посла в Гаагу с единственной целью досаждать Марии?
- О, граф д'Аво занят не только этим. Отвечая на ваш вопрос: Людовик хочет развести Вильгельма с Марией - ослабить влияние Вильгельма на Англию и выдать Марию за какого-нибудь из своих бастардов.
- Я чувствовала, что это какая-то семейная интрига - уж так всё гадко и мелочно.
- Вот теперь вы начали понимать!
- Разве Мария не любит мужа?
- Вильгельм и Мария - идеальная пара.
- Вы говорите мало, но подразумеваете многое - что?
- Теперь мой черёд напустить на себя таинственность, - сказал Монмут. - Это единственный способ наверняка увидеться с вами снова.
Он продолжал в том же духе. Элиза ловко ушла от ответа, и они расстались.
Однако через два часа они встретились снова. На этот раз в обществе Гомера Болструда.
* * *
В паре миль к северу от Гааги плоская земля Голландской республики обрезана морским побережьем. Цепочка дюн худо-бедно защищает от морских ветров. За ней, параллельно берегу, тянется полоска земли, по большей части заросшая лесом, но не дикая, а окультуренная каналами и дорогами. Здесь расположились разнообразные поместья - загородные приюты купечества и дворянства. Каждую такую усадьбу окружает сад, а те, что побогаче, - целые охотничьи угодья с домиками, куда мужчины могут скрыться от женщин.
Элиза по-прежнему очень мало знала про Болструда и его планы; очевидно, его поддерживал какой-то купец, владелец подобного поместья, разрешивший использовать для деловых встреч свой охотничий домик. Канал соединял поместье с Гаагским лесом, который тянулся от самого Бинненхофа. Расстояние составляло несколько миль, так что весной или летом прогулка могла занять всё утро или весь вечер. Однако когда каналы были подо льдом, а гость - на коньках, он добирался сюда совсем быстро.
Так и прибыл Монмут - без спутников, инкогнито. Он сидел в кресле, которое Болструд сравнил с троном людоеда, Элиза и Болструд - на скрипучих стульях из хворостин. Болструд пытался официально представить клиента, но…
- Итак, - сказала Элиза, - совсем недавно вы утверждали, что обычай сражаться при помощи оружия устарел и…
- Мне выгодно, чтобы люди думали, будто я впрямь верю в эту чепуху, - отвечал Монмут, - а женщины обманываются охотнее всех.
- Почему? Потому что на войне женщины становятся добычей, а нам это не нравится?
- Полагаю, да.
- Я была добычей, и мне это не понравилось. Ваша небольшая лекция о современности в некотором роде меня вдохновила.
- Как я сказал, женщины обманываются охотнее других.
- Вы знакомы?! - выговорил наконец Болструд.
- Как показал мой покойный папенька, те из нас, кому предопределено гореть в аду, должны хоть немного поразвлечься при жизни, - пожал плечами Монмут. - Мужчины и женщины - не пуритане - сходятся самыми разнообразными способами! - добавил он, нежно смотря на Элизу. Взгляд Элизы должен был ледяной сосулькой пронзить его насквозь, однако Монмут отвечал лишь лёгким чувственным трепетом.
Элиза сказала:
- Если вы так легко пошли у д'Аво на поводу и отвернулись от Марии, что проку будет от вас на английском троне?
Монмут уронил челюсть и взглянул на Болструда.
- Я этого не говорил! - запротестовал тот. - Только сказал, что мы собираемся закупить.
- Из чего со всей очевидностью следовали ваши намерения, - заметила Элиза.
- Не важно, наверное, - проговорил Монмут. - Поскольку мы не можем сделать закупки без какого-то обеспечения, а обеспечение в данном случае - трон.
- Мне сказали иначе, - промолвила Элиза. - Меня уверили, что за всё будет уплачено золотом.
- Да - после.
- После чего?
- После того, как мы завоюем Англию.
- Ой.
- Большая часть Англии на нашей стороне - это дело от силы нескольких месяцев.
- А большая часть Англии вооружена?
- Он говорит правду, - вставил Гомер Болструд. - Всюду, где он появляется в Англии, народ выходит на улицы, разводит костры и жжёт чучела Папы.
- Так что помимо закупки требуемых товаров вы просите временный заём, обеспечением в котором станет…
- Лондонский Тауэр, - успокаивающе пообещал Монмут.
- Я торгую акциями, но я не акционер, - сказала Элиза. - Я не могу быть вашим финансистом.
- Как вы можете торговать акциями, не будучи акционером?
- Я торгую дукатовыми акциями, составляющими одну десятую от настоящих акций Ост-Индской компании, поэтому куда более ликвидными. Я держу их - или опционы - ровно столько, чтобы получить небольшую прибыль. Вашей светлости надо будет проделать на коньках сорок миль вон в ту сторону, - она указала на северо-восток, - и договориться с амстердамскими ростовщиками. Среди них есть настоящие князья рынка, владеющие целыми мешками акций Ост-Индской компании. Однако поскольку вы не можете положить лондонский Тауэр в карман и поставить его на стол в качестве обеспечения, вам потребуется что-то другое.
- Мы это знаем, - заверил Болструд. - Мы просто даём вам понять, что, когда дело дойдёт до оплаты, её внесем не мы, а…
- Некий легковерный заимодавец.
- Не такой уж легковерный. С нами значительные люди.
- Могу я поинтересоваться кто?
Болструд и Монмут переглянулись.
- Не сейчас. Позже, в Амстердаме, - сказал Болструд.
- Ничего не выйдет. У амстердамцев более чем достаточно надёжных начинаний для вложения лишних средств, - возразила Элиза. - Впрочем, возможно, удастся добыть деньги иным способом.
- Где вы предлагаете их добыть, если не у амстердамских ростовщиков? - спросил Монмут. - Моя любовница уже заложила свои драгоценности - этот ресурс исчерпан.
Несколько долгих минут Элиза смотрела в огонь, затем повернулась к собеседникам.
- Мы можем получить их от господина Слёйса.
- Это тот, что предал свою страну тринадцать лет назад? - с опаской спросил Болструд.
- Он самый. У него много связей среди французских инвесторов, и он очень богат.
- Так вы хотите его шантажировать?.. - спросил Монмут.
- Не совсем. Сперва мы найдём другого инвестора и расскажем тому о вашем плане вторгнуться в Англию.
- Это тайна!
- Он будет всячески хранить тайну - ибо, как только узнает о ваших намерениях, начнёт играть на понижение акций Ост-Индской компании за счёт коротких продаж.
- Я слышал, как голландцы и евреи говорят об "игре на понижение", но не знаю, что это значит, - сказал Монмут.
- На рынке есть две воюющие фракции: liefhebberen или "быки", которые хотят, чтобы акции росли, и contremines, или "медведи", которые хотят, чтобы они падали. Часто несколько "медведей" входят в тайный сговор и распространяют ложные слухи о пиратах либо начинают демонстративно сбывать акции по очень низкой цене, чтобы посеять панику и сбить цену.
- Как же они зарабатывают на этом деньги?
- Подробности не важны. Можно продавать акции на срок без покрытия, то есть акции, которых у продавца на самом деле нет, - это называется "короткие продажи". Наш инвестор - как только мы расскажем ему о ваших планах - начнёт строить игру в расчёте на то, что акции Ост-Индской компании упадут. И будьте покойны - они упадут. Несколько лет назад всего лишь слухи об ухудшении англо-голландских отношений уронили акции на десять-двадцать процентов. Как только станет известно о вторжении, они упадут ниже некуда.
- Почему? - спросил Монмут.
- У Англии мощный флот. При плохих отношениях с Голландией она может блокировать морскую торговлю, и Ост-Индская компания камнем пойдёт на дно.
- Однако я буду куда более дружествен голландцам, чем король Яков!
У Болструда тем временем лицо стало такое, будто его душат невидимым шнурком.
Элиза набрала в грудь воздуха, улыбнулась Монмуту, затем подалась вперёд и положила ладонь ему на руку.
- Естественно, когда станет ясно, что ваш мятеж увенчается успехом, акции Ост-Индской компании взмоют, как жаворонок поутру. Но поначалу на рынке будут преобладать невежды, которые по глупости вообразят, будто Яков возьмёт верх и станет мстить голландцам за то, что их страна послужила плацдармом для вторжения.
Болструд немного успокоился.
- Значит, поначалу акции будут дешеветь, - рассеянно произнёс Монмут.
- Покуда не прояснится истинная ситуация. - Элиза ещё раз твёрдо похлопала его по руке и выпрямилась.
Гомер Болструд, кажется, успокоился окончательно.
- В этот промежуток, - продолжала Элиза, - наш инвестор сможет получить колоссальную прибыль на коротких продажах. В благодарность он охотно купит вам порох и свинец для вторжения.
- Однако этот инвестор не господин Слёйс?
- При игре на понижение кто-то остаётся в барыше, а кто-то - внакладе, - сказала Элиза. - Внакладе останется господин Слёйс.
- Почему именно он? - спросил Болструд. - Это может быть любой спекулянт, играющий на повышение.
- Короткие продажи запрещены три четверти века назад! Против них изданы многочисленные эдикты, в том числе во времена штатгальтера Фридриха-Генриха. Если покупатель понёс убытки, он вправе "апеллировать к Фридриху".
- Фридриха-Генриха давно нет в живых! - возмутился Монмут.
- Это просто термин, означающий, что обязательства по контракту можно не выполнять. Контракт аннулируется в суде.
- Однако если верно, что при коротких продажах кто-то всегда останется внакладе, то эдикт Фридриха-Генриха должен был покончить с такой практикой!
- О нет, ваша светлость, в Амстердаме процветают короткие продажи! Многие спекулянты ими живут!
- Почему же все проигравшие не апеллируют к Фридриху?
- Дело в том, как составлен контракт. При достаточной ловкости можно поставить проигравшего в такое положение, что он не сможет апеллировать к Фридриху.
- Значит, всё-таки шантаж, - проговорил Болструд, глядя в окно на снежное поле, что не мешало ему на лету ловить мысли Элизы. - Мы выбираем Слёйса в проигравшие, и если он решит апеллировать к Фридриху, всё - включая полный склад свинца - выплывет в суде, и его предательство обнаружится. Так что ему придётся молча проглотить убытки.
- Если я правильно понял, надо, чтобы Слёйс не знал о планах вторжения в Англию, - вставил Монмут, - иначе он не станет играть на повышение.
- Разумеется, - кивнула Элиза. - Он должен верить, что акции Ост-Индской компании будут расти.
- Однако, продавая свинец, он поймёт, что у нас есть какие-то планы.
- Да, но ему незачем знать, что именно планируется и когда. Нужно лишь манипулировать его сознанием, чтобы он думал, будто акции Ост-Индской компании скоро подорожают.
- И - как я начинаю понимать - вы виртуозно умеете манипулировать сознанием людей, - заметил Монмут.
- Всё куда проще, - отвечала Элиза. - Как правило, я сижу и смотрю, как они сами собой манипулируют.
- Ну что ж, - сказал Монмут, - я испытываю сильнейшее желание заняться самоманипуляцией наедине… если только…
- Не сегодня, ваша светлость, - отвечала Элиза. - Мне надо уложить вещи. Быть может, увидимся в Амстердаме?
- Ничто не доставит мне большего удовольствия.
Франция
начало 1685
Но знай, у нас
Гнездится в душах много низших сил,
Подвластных Разуму; за ним, в ряду,
Воображенье следует; оно,
Приемля впечатления о внешних
Предметах, от пяти бессонных чувств,
Из восприятий образы творит
Воздушные; связует Разум их
И разделяет. Все, что мы вольны
Отвергнуть в мыслях или утвердить,
Что знаньем и сужденьем мы зовём, -
Отсюда возникает. Но когда
Природа спит и Разум на покой
В укромный удаляется тайник,
Воображенье бодрствует, стремясь,
Пока он отлучился, подражать
Ему; однако, образы связав
Без толку, представленья создаёт
Нелепые, тем паче - в сновиденьях,
И путает событья и слова
Давно минувших и недавних дней.Мильтон, "Потерянный рай"
В начале 1685 года Джек несколько раз ездил из Парижа в Лион и обратно с вестями. Париж: английский король умер! Лион: продаются несколько губернаторских постов в Испанской Америке! Париж: Людовик тайно женился на мадам де Ментенон и подпал под влияние иезуитов. Лион: жёлтая лихорадка тысячами косит невольников на бразильских рудниках - золото должно подскочить в цене.
Это неприятно напоминало работу на других - тот самый наёмный труд, который Джек всегда почитал ниже своего достоинства. Сказать проще - очень смахивало на то, чем занимался Боб. Джеку приходилось напоминать себе, что на самом деле он не служит на посылках, а только притворяется, будто служит, чтобы подготовить коня к продаже, - а там банкиры пусть катятся к чёртовой бабушке.
Как-то не по-весеннему холодным мартовским днём на пути из Лиона в Париж ему встретилась бредущая навстречу колонна человек в пятьдесят. Все были обриты наголо и одеты в лохмотья; некоторые изорвали последнюю одежду на бинты, чтобы обмотать кровоточащие ноги. Руки у них были связаны за спиной, являя взглядам торчащие ребра в язвах и следах от бичей. Колонну сопровождали пять или шесть верховых лучников, которые легко могли настичь стрелой отставшего или беглеца.
Короче, очередную партию осуждённых гнали в Марсель. Однако эти люди выглядели куда хуже обычного. Как правило, галерник - это дезертир, контрабандист или вор, следовательно, крепкий молодчик. Колонна осуждённых, вышедшая из Парижа зимой, теряет в пути от холода, голода, болезней и побоев не более половины. Тем не менее эта партия - как и некоторые другие, встреченные Джеком по дороге, - состояла чуть ли не из одних стариков. Видно было: им не то что до Марселя - до ночлега не дотянуть. Осужденные оставляли за собой кровавые следы и еле передвигали ноги. Джек подумал, что таким манером они проведут не одну неделю в пути, который любой предпочёл бы свести к минимуму.
Он съехал на обочину, чтобы пропустить колонну. Один из стражников приблизился к отставшим, спокойно развернул nerf de boeuf, со свистом раскрутил его над головой и резким ударом отсёк каторжнику кусок уха. Крайне довольный своим мастерством, он добавил что-то про RPR. Джеку всё стало ясно. RPR означало "Religion pretendue reformee", то есть "мнимо улучшенная религия". Так презрительно говорили о гугенотах. Гугеноты были в основном состоятельные купцы или ремесленники и от каторжного обращения страдали куда больше обычных бродяг.
Несколько часов спустя, пропуская другую такую же колонну, Джек увидел мсье Арланка. Тот смотрел на Джека - обритый, с ввалившимися от голода щеками, тем не менее вполне узнаваемый.
Сейчас Джек ничего поделать не мог. Даже будь он при мушкете, лучник не дал бы ему сделать второго выстрела. Однако позже вечером Джек вернулся к постоялому двору в нескольких милях южнее того места, где встретил мсье Арланка, выждал в синей ночи, глядя, как кони, сердясь, выпускают ноздрями морозный пар, а когда охрана улеглась спать, подкупил сторожа и вместе с лошадьми въехал во двор конюшни.
Несколько гугенотов, совершенно голые, стояли прикованные цепью во дворе. Некоторые переступали с ноги на ногу, силясь согреться, остальные, судя по виду, были мертвы. Однако мсье Арланка среди них не оказалось. Сторож отворил засов на дверях конюшни, впустил Джека внутрь и (за ещё одну монетку) одолжил ему фонарь. Здесь Джек нашёл остальных каторжников. Самые слабые зарылись в солому, те, что посильнее, - в груды тёплого навоза по стенам. Среди последних был и мсье Арланк. Он мирно храпел, когда свет Джекова фонаря упал ему на лицо.
На следующее утро мсье Арланк вышел вместе с другими каторжниками если не выспавшийся, то, во всяком случае, сытый и в добрых ботфортах. Джек тем временем ехал на север в деревянных башмаках, купленных у крестьянина по дороге.
Он готов был ускакать ночью, увозя мсье Арланка на одной из запасных лошадей, но гугенот спокойно и с превосходной французской логикой объяснил, почему побег невозможен.
- Если утром меня здесь не будет, накажут остальных каторжников. Большинство из них - мои единоверцы и, возможно, пошли бы на это, но остальные - обычные преступники. Чтобы избежать наказания, они поднимут тревогу.
- Я могу их убить, - заметил Джек.
Мсье Арланк - бестелесная, освещенная фонарём голова над грудой тёплого, окутанного паром навоза - скривился.
- Тебе придётся убивать их по одному. Остальные поднимут тревогу. Очень благородно с твоей стороны было предложить, учитывая, что мы едва знакомы. Это что, английская хворь так сказывается?
- Наверное, - признал Джек.
- Сочувствую, - сказал мсье Арланк.
Джеку стало досадно, что его жалеет каторжник.
- Твои сыновья…
- Спасибо, что вспомнил. Когда король воздвиг на нас гонения, мне удалось переправить их в Англию. А твои?..
- По-прежнему ждут наследства, - ответил Джек.