* * *
Сегодня, только Парпиньоль открыл двери кабачка и зажег у входа фонарь, вошел первый посетитель.
– Эй, хозяин! Кружку бургундского.
– Анато-о-ль! Кружку бургундского, да поживей.
Кроме тонкого уменья по запаху, по едва уловимому тусклому блеску различать многочисленные сорта вин, Парпиньоль обладал еще уменьем узнавать, кто из посетителей хорошо платит. Если посетитель (студент ли, неожиданно получивший деньги из дома, или мелкий клерк, обсчитавший простодушного клиента) хвастун и враль, дядюшка сядет рядом и, вытягивая случайные медяки, будет выслушивать нелепые рассказы о прекрасных незнакомках, ночных дуэлях и ревнивых рогоносцах. Если же это поэт, шатающийся по кабачкам в погоне за музой, или мирный горожанин, Украдкой от жены заглянувший в запретное место, дядюшка будет без устали одурманивать гостя имена-ми Дантона и Демулена.
Вот почему, когда Анатоль принес из подвала кружку, Парпиньоль сам понес ее к столу, за которые задумчиво сидел незнакомый посетитель.
– вот… кружка.
– Спасибо.
– Простите, я знаю всех посетителей "Колпака", но вас вижу как будто в первый раз.
– Да?! Я только сегодня приехал.
– А-а, вы приезжий!.. Очень рад, что знакомство с Парижем вы начинаете с моего кабачка. Вы не пожалеете. Ах, молодой человек, теперь не ценят исторические места! Наоборот, теперь изо всех сил стараются уничтожить все напоминающее о прошлом. И только здесь, здесь, в моем кабачке, я оберегаю дорогие тени тех, кто раньше сидел за этими старыми столами… Да-с!.. Кого только я не видал в этом подвале за сорок лет моей работы! Анато-о-ль, еще кружечку сюда, да поживее!.. В наши дни такими вещами не хвастаются, но я буду до гроба помнить дружбу с Дантоном. Как же иначе… Анато-о-ль, займись!.. Как же иначе, молодой человек, когда я знаю, что, не будь моего "Колпака", Франция не имела бы Дантона. Хороший был человек… Анато-о-ль, еще кружку!.. Помню, в день его казни я единственный раз за сорок лет закрыл "Колпак" и пошел посмотреть на своего друга. Ах, что это было за зрелище! Демулен, белый, как известка, старался улыбаться, а Дантон был спокоен и весел, как всегда. Он меня узнал и кивнул, последний раз кивнул дядюшке Парпиньолю. Когда он опустился на колени и положил голову, мне показалось, что он, как часто бывало в "Колпаке", пьяный заснул за столом… Теперь его никто не вспоминает… Только вот Жан и то…
– Какой Жан?
– Да Жан Гранье, мой племянник, слесарь и опасный якобинец. И, помяните мои слова, он и его друзья плохо кончат.
– У него есть друзья?
– Такие же нищие, как и он. Студентишко Бланки, Мильер-бочар и какой-то Дюко.
– И он часто бывает здесь?
– Почти каждый день в это время. Его мать, умирая, поручила Жана моему воспитанию, но этот шалопай…
– Что скажешь, дядюшка, а? Ты опять занят чтением лекций по истории? Ха-ха! Он вам еще не надоел своей болтовней о дураке Демулене и Дантоне, который был умнее других, но не сумел остаться до конца народным вождем? Он изменил революции, а за это – смерть!
– Да, это верно… За измену – смерть.
– Он своей изменой заставил забыть, кто был творцом сентябрьской резни… А все потому, что он был влюблен в революцию, влюблен, как в красивую женщину… Так нельзя. Революцию надо любить как повседневную работу, как подчас скучную необходимость, как тяжелую службу. Вот таким был Марат.
– Да, Гранье, таким был Марат!
– И такими должны быть мы!
– Кто мы?
– Мы… Эй, дядюшка Парпиньоль, тащи-ка сюда кружку вина, но непременно из бочки, которую откупо-рил неподкупный Брут!
3
Господин Радон был удивлен не менее своих клерков, когда распахнулась неожиданно дверь и шум так некстати оборвал его беседу со старшим агентом Птифуаром .
– В чем дело?… Что за шум?…
– Господин Радон… Готовится заговор.
– Заговор?
– Да… Да… Опасный заговор.
– Постойте! Кто вы?!
– Это наш агент, господин Радон.
– Наш агент? Вы плохой агент, вы мелете вздор! Какой заговор? Почему Птифуар мне ничего не говорил?… Птифуар, вы слышите: этот молодчик где-то открыл заговор, а вы…
– Господин Радон, я этого агента в последний раз видел…
– Ладно, ладно… Ну а против кого организуется заговор?
– Против всех!
– Против всех?
– Да, против всех…
* * *
Наполеон нервно подергивал выставленной вперед ногой. Сен-Симон, читая докладную записку, изредка поглядывал на императора, видел вздрагивающую ногу и чувствовал, как подкатывает к горлу неприятным комком страх, что вот сейчас император начнет кричать визгливым голосом, брызгать слюной и ругаться.
– Довольно… Мне надоело. Третий доклад, и ни одного заговора. По вашему просвещенному мнению, все французы бесконечно преданы императору!..
– Ваше величество…
– Ваше величество… Чепуха! Полицейские агенты берут пример с вас и ни черта не делают. О! В Особом отделении прекрасно знают, сколько раз в день я читаю, когда встает князь Ватерлоо и у какой потаскушки спал Ней… Это они умеют…
– Ваше…
– Молчите, когда я говорю! В государстве должны быть заговоры! Государство без заговоров ничто! Понимаете, должны быть заговоры!.. Они заставляют быть настороже армию!.. Они озлобляют честных патриотов!.. А вы, как попугай, долбите в дурацких докладных, что нет недовольных… Умер негодяй Фуше – исчезли заговоры! Вздор!.. Я даю вам срок, граф, два дня. Если через два дня не будет раскрыт ни один заговор – подавайте в отставку. Мне такие министры не нужны. Слышите?!.
* * *
Из дворца Сен-Симон вышел в прескверном настроении.
Расстроенный министр по рассеянности сел в карету графа Вольта и приказал трогать… Только в карете Сен-Симон немного пришел в себя и тоскливо подумал, где это он за два дня успеет отыскать заговор… и Сен-Симону казалось – беспутные мальчишки уже бегут по парижским улицам и кричат, размахивая газетами:
"Отставка министра полиции графа Сен-Симона!"
– Граф, пожалуйте.
– Позвольте… А? Кто велел вам ехать в Академию? А? Мне в два дня… Тьфу!.. В два часа нужно быть в министерстве. А?
– Граф, это карета вице-президента Академии.
– Вице-президента? А? Где же моя карета?…
Граф Сен-Симон хотел нанять фиакр, но для этого ему пришлось полдороги сделать пешком, пока он нашел старенький экипаж.
Было четыре часа, когда министр подъехал к министерству.
– Господин граф, вас уже давно ожидает начальник Особого отдела.
– Гони его в шею! Начальник Особого отдела, который берет пример с… Вон!..
– Но он…
– Вон! Не желаю!..
– Он сказал, что опасный заговор…
– Что?… Как ты сказал?…
– Опасный заговор, который…
– Проси. Немедленно проси. Заговор! Какое счастье для империи!
4
– Однако, Жан, ты высоко забрался! Отсюда виден весь Париж.
– Ну, когда в животе пусто, не до того, когда кажется, что даже воздух пахнет сытным обедом…
– Ничего… Нужно немного потерпеть… Придет время – весь Париж будет нашим.
– Это легко говорить, Влад, а трудно сделать… Я знавал молодчиков, говаривавших вначале то же самое, а кончавших тем, что становились владельцами домов, магазинов или петли на шее. Ждать уж очень долго.
– У Батиста сильные руки и храброе сердце, но он не мастер, а солдат. Его время еще не пришло… Помнишь, Жан, когда мы познакомились в кабачке у дядюшки Парпиньоля, я говорил, что сейчас нужны мастера, которые бы терпеливо, день за днем, не обращая внимания на неудачи, вели подкоп под трон Бонапарта… Солдаты пригодятся потом, когда придется защищаться и нападать, когда придется не щадить никого и ничего… Жан, не правда ли, кулаками и сердцем революцию делать нельзя! Это будет бунт, озорство пьяных студентов, мятеж Латинского квартала, а не то, о чем думаем мы.
– Кто это мы?
– Мы, Батист, те, кто говорит, что в мире должна существовать только одна власть – власть мозолистых рук.
– Вот это здорово! Ты прав, Влад! Да, да! Ты прав! Я понял тебя… Знаешь, мы нашу партию назовем "Партия мозолистых рук"!
5
Первый велосипед, выпущенный имперским механическим заводом, торжественно преподнесли императору…
Наполеону подарок очень понравился, но… но на парадах и народных празднествах он продолжал появляться на белой лошади; Наполеон искренне верил, что она приносит счастье.
Зато Париж в продолжение трех месяцев бредил диковинной новинкой… Всюду – на улицах, в кабачках, в театрах, в гостиных – говорили только о ней. Два человека, никому не известные, вдруг сделались самыми популярными личностями в столице: куплетист Фуранже, автор двусмысленной песенки "Колесная лошадка", и портной Такэн, гениальный создатель "велокостюма".
Каждая витрина украшалась портретами новых любимцев легкомысленной столицы; хозяйки салонов наперебой приглашали знаменитостей, а знаменитости, одурманенные все увеличивающейся славой и суммой заработка, добросовестно исполняли незамысловатую роль героев Парижа.
Так шли дни…
Но правительству нужны новые деньги. Проект постройки паровых дорог утвержден императором, предстоит колоссальная заготовка леса и рельс, а министр финансов на каждом заседании Военно-Промышленного Совета, жонглируя цифрами, демонстрирует фокус с пустой кассой.
Налоги… Нет, это вызовет серьезное недовольство, а может быть даже… Члены совета отрицательно качают многодумными головами.
Тут необходимо придумать что-нибудь новое. Что-нибудь…
– Вы должны ошеломить, замучить и победить. Хватайте каждого за шиворот, залезайте в квартиры, не останавливайтесь даже перед спальней; все, что можно, призовите на помощь: художников, артистов, журналистов, поэтов и проституток… Это все народ полезный… Без них империя долго бы не просуществовала…
– Честь, которой ваше сиятельство меня удостоили, предложив руководить таким…
– Пустяки. Просто я уверен, что вы лучше других справитесь с этой, повторяю, трудной работой.
– О, ваше сиятельство!..
– Итак, любезный Фуранже…
6
Роман с удовольствием корректировал первый оттиск нового императорского указа "О религии, церковном имуществе, церковной земле и прочем".
Представлял себе взбешенные лица духовных отцов и весело смеялся, подчеркивая карандашом типографские ошибки.
А вечером голубые афиши частыми заплатами украсили облезлые стены домов…
"Его Величество, Император французский, протектор Российский, Король Итальянский, Испанский, Бельгийский и прочая, и прочая, Наполеон и Его Величество Луи Наполеон – Император Германский и Австрийский…
…Видя всю пагубную и фарисейскую политику главы католического мира папы Климента XV, а также всей ватиканской клики, до сих пор своими интригами мешающей нашей работе, попечению о благоденствии нашего народа, а также находя опасным для экономического состояния империи скопление огромнейших богатств в жадных руках духовенства, – объявляет непреклонное решение:
1) Религиозные культы и служения различного рода считаем доброй волей всякого гражданина, а не средством для политических происков, накопления богатств и уделов.
2) Для экономического возрождения империи, с коим тесно связано благосостояние всего нашего народа, нужны большие средства, а так как обременять новыми налогами население мы считаем невозможным, то и приказываем Военно-Промышленному Совету немедленно приступить к изъятию церковных ценностей, национализации монастырских земель и угодий, причем монахам разрешается учинять трудовые союзы, семьей и домом обзаводиться.
3) Постоянное местопребывание всех пап и теперешнего Климента XV, именуемое Ватиканом, превратить в музей изящных искусств и всемирную библиотеку, для какой работы назначается нами живописец Жак Луи Давид.
Все вышеизложенное в жизнь немедленно провести через Военное Министерство и Военно-Промышленный Совет.
15 января 1820 г. Фонтенбло".
7
В двенадцать часов дня Фуранже подал первый сигнал к началу атаки.
Ободранные, вертлявые мальчуганы обклеили стены разноцветными афишами. Но разве может такая мелочь прервать легкомысленный маршрут настоящего парижанина? Афишки?… Ну кто не знает, что им нельзя верить, что они…
Улицы оставались такими же, как всегда, немного суетливыми, с дремлющими на козлах кучерами, с неизменными продавцами жареных каштанов, с прохладными кафе и песенкой о "Колесной лошадке".
Но вот все стали внимательно прислушиваться.
Да… да… Теперь совершенно ясно слышался какой-то странный, незнакомый шум. Он быстро приближался к центру города, становился все настойчивей и громче, заставлял прохожих останавливаться небольшими группами, удивленно перешептываться и наконец наполнил улицы необычайным грохотом.
Парижане забыли очаровательного Такэна.
Вдоль тротуаров двигалось карнавальное шествие. В пестряди театральных костюмов мелькали знакомые по газетным карикатурам, парадам и фотографиям фигуры государственных деятелей, сделанные из папье-маше, и тогда улицы пузырились веселым хохотом. На каждом углу появились передвижные трибуны, и с них комично одетые люди до хрипоты надрывно кричали одно и то же:
– Все на улицу Равенства! Граждане, запомните: улица Равенства, десять! Открытие ровно в семь часов! Все на улицу Равенства!
* * *
– Валентино… Внизу слишком тихо…
– Я послал все шумовые оркестры… больше нет…
– Значит, их было мало!.. Зарезали! Испортили! Валентино, понимаешь, нужно оглушить, оглушить!.. А там тихо… тихо… зарезали!
– Да ты пойди на улицу и послушай… У меня самого разбухла голова от дьявольского шума.
– Это хорошо!.. Хорошо!.. Валентино, а здание готово?
– Я тебе сто раз говорил, что все готово.
– Ну иди туда!.. Скоро откроем. Я сейчас сам приду… только, дорогой Валентино, умоляю, чтобы все было…
Фуранже остался один в притихшей мастерской. Он доволен, он знает – сейчас только один человек вот здесь, в этой пустой грязной мастерской, напевает "Колесную лошадку", забытую так скоро неблагодарным Парижем.
УЛИЦА РАВЕНСТВА, 10! УЛИЦА РАВЕНСТВА, 10!
УЛИЦА РАВЕНСТВА, 10!
НАЧАЛО В 7!
ГРАЖДАНЕ!
РОВНО!
7!
Вечером к темному небу от взбесившегося города поднимались одна за другой юркие ракеты и там расцветали прихотливым цветением, осыпая лепестки на крыши. Вечером вдоль домов карабкались цветные транспаранты, глазея пылающими буквами в окна, добивая замученного обывателя ненавистным:
УЛИЦА РАВЕНСТВА!
РОВНО В 7 ЧАСОВ!
ГРАЖДАНЕ!
8
Париж был побежден…
Император наградил Фуранже орденом Почетного легиона и особым указом назначил заведующим имперским Отделом художественной рекламы.
Графу Сен-Симону опять не повезло: его подробный доклад о раскрытии опасного заговора был возвращен обратно со следующей резолюцией: "Заговор держите про запас. Теперь Франция занята рулеткой. Не будем ей мешать развлекаться".
Казино на улице Равенства, любимое детище Фуранже, спасло империю от позорного банкротства, а министра финансов от неизбежной отставки; и министр никогда не забывал, при встрече с художественной рекламой, нежно произнести:
– Дорогой Фуранже, вы были правы. Ваше казино – золотое дно!
На что Фуранже, любезно поклонившись, неизменно отвечал:
– Это идея князя Ватерлоо, мы только скромные исполнители.
Влад осторожно поднимался вверх, держась за шаткие перила.
…Все идет отлично. Сен-Симон ничего не подозревает. Сегодня нужно с Жаном выяснить несколько мелочей… Фу, какая крутая лестница… Не забыть бы узнать, что это за птица адвокат Керено… С такими все время начеку… Теперь, кажется, скоро… Да… Вот квартира художника… А вдруг Жана нет дома?!. Нет, в это время он всегда в своей голубятне… Там, наверно, и Батист… Это было бы хорошо…
Наконец узкий коридор. Влад ощупью пробирается вперед, отсчитывая шаги… Знает: прямо – десять, направо – восемь и первая дверь – комната Жана. Вдруг совсем близко веселый смех, прерванный поцелуем.
– Постой, постой, Мари… Я закрою дверь…
Влад бросился в сторону и прижался к стене.
Еще раз метнулся женский смех, потом хлопнула дверь, и мимо Влада, чуть-чуть не задев его, прошли двое… Они шли, тесно обнявшись, и каждый свой шаг отмеряли поцелуем. В один из перерывов сладостного занятия знакомый голос прошелестел:
– Ты меня любишь?
– Да, Жан… Тебя одного…
– Моя маленькая Ма…
И опять долгий поцелуй.
Уже перестали недовольно поскрипывать перила, уже где-то далеко, далеко внизу булькал легкомысленный мотив любовного дуэта, а Влад все еще стоял, прижавшись к холодной стене, прикусив непокорные губы, которые опять вспомнили, как произносится это единственное слово – любовь, вспомнили последние прикосновения и терпкий вкус тяжелой женской слезы.
9
– Нет, нет, князь! Только не сегодня… сегодня я никак не могу.
– Но…
– Завтра… завтра…
– Приказ нашему флоту немедленно выступить к английским берегам.
– Английским берегам?… Так… сегодня… хорошо… Давайте.
– Кстати, позвольте вас, сир, поздравить.
– Благодарю… Благодарю… – на всякий случай бормочет растерявшийся Наполеон.
– Вы, конечно, помните это маленькое событие?
– О, да, да, – чувствуя страшную неловкость, проговорил Наполеон, – но ведь это, князь, такие пустяки, такие пустяки, что, право, не стоило и…
– Но все-таки.
Князь ушел… В саду шелестят деревья заплатанными, закоптелыми в пороховом дыму знаменами.
– О каких событиях говорил князь? Проклятая память! Ничего не помню! Какие события?… Черт, какая память, какая…
Разве мог знать старый император, что в этот самый майский день 1821 года на мрачном и пустынном острове, заброшенном в океане, к нему, оставленному и осмеянному в "том времени", пришла смерть?!.