Константин склонился ухом к соседу своему Хвощу, и тот, догадавшись, что от него нужно, глянув в список, негромко произнес:
- Бучило это. Он от ковалей здешних.
Рязанец вопрошающе уставился на чернеца Пимена, сидящего по левую руку от князя. Перед ним на дощатом столе лежала толстая пачка бумаги, но монах в нее и не глянул - память не подвела.
О том, кто будет присутствовать на переговорах, стало известно за час до их начала. Рязанцы, встречающие владимирскую процессию у самых городских ворот, зря времени не теряли, мигом всех в список занесли, а Пимен незамедлительно приступил к проверке, есть ли в составе владимирской делегации такие люди, родичи которых погибли или оказались раненными под Коломной. Таковые все были занесены монахом в два списка, которые получились не столь велики. В одном, который инок про себя назвал черным, всего-то две сотни с лишним, в другом, "сером" - вдвое больше. Если считать общее количество ратников, собравшихся под Коломной, оставалось подивиться, сколь малой кровью все обошлось для побежденных. Очень малой.
Он и дальше, сидя в ладье, не бездельничал. Едва ладьи отплыли от Рязани, как князь распорядился размножить списки, расписав раненых и погибших по каждому крупному городу отдельно. Владимир - град велик. Каждый пятый из погребенных родом из него. Но сорок имен в памяти держать ни к чему, да и пять с половиной десятков раненых тоже - для того и лист под рукой.
И в то время, пока посольство неспешно шло да усаживалось за столы, Пимен скоренько разыскал в списках имена родичей всех тех, кто ныне сидел за столом. По счастью, таковых оказалось всего пяток, ибо по большей части те, что входили в черный список, были не из простецов, а находились в шатрах. Там их и смерть настигла. У этих же, что здесь, Пимен отыскал всего пятерых, да и то в "сером" списке - совсем хорошо.
- Воев у вас полегло немного. Из владимирцев и четырех десятков не наберется, - неторопливо пояснил Константин и довольно оглядел ошарашенные лица присутствующих, никак не ожидавших услышать о столь малом количестве.
Да и как его ожидать, когда трое раненых бояр, привезенных и переданных в город вместе с телом погибшего князя Юрия и еле живым Ярославом, понарассказывали эдаких страстей. И про крест синеватый, в сотню саженей высотой, что сам господь пред ними зажег, предвещая муки мученические; и про десять тысяч факелов, кои разом на стене Коломны вспыхнули; и про грохот страшенный - куда там громам небесным; и про…
Много чего они успели поведать. И тут вдруг четыре десятка. Как же так?! Ведь если раненых послушать, выходило, что чуть ли не все бояре полегли. Что уж тогда о рядовичах говорить, которых завсегда больше, чем вятших мужей гибнет.
- А ты не спутал, княже? - недоверчиво переспросил Еремей Глебович. - Али всей правды сказывать не желаешь?
- Желаю, - возразил Константин. - Желаю и говорю без утайки. Если совсем точно, то погибло тридцать восемь человек, а еще пятьдесят пять - ранено, из них шестеро тяжко, навряд ли выживут, а остальные как господь даст. - И он перекрестился.
Все сидящие незамедлительно последовали его примеру, а епископ одобрительно крякнул - не забывает князь о боге, значит, все будет в порядке. Константин меж тем продолжил:
- Но тебя ведь, Бучило, больше всего о сынах печаль снедает, верно?
Тот неуверенно пожал плечами. Неизвестность, конечно, штука плохая, но лучше уж она, чем то страшное, что он может сейчас услышать. В голове мастера зашумело, в горле неожиданно все пересохло, и он не своим - чужим голосом выдавил из себя с натугой:
- Да уж… хотелось бы… Кровь родная как-никак. - И с тревожным ожиданием уставился на Константина, который - показалось или впрямь? - одними глазами, легонько, обнадежил его.
Да нет, не показалось, вон и легкая улыбка в уголках княжеских губ появилась. Неприметная вроде, еле видна под бородкой, но Бучило зорок был, вмиг узрел. Когда речь о родных сыновьях идет, любой отец самую крохотную мелочь углядит.
- Живы твои сыны, коваль, - просто сказал князь и уточнил: - Оба живы. Правда, у старшого левая рука немного поранена. Но лекари у нас хорошие, мазь ему нужную на рану наложили, перевязали. Думаю, через пару седмиц она у него совсем заживет. Он у тебя крепкий парень, Боженко-то.
Пимен потер лоб, старательно припоминая подробности, и что-то коротко шепнул князю, который, усмехнувшись, добавил:
- А младшему твоему, Петраку, мои вои, - (коваль вновь затаил дыхание в тревожном ожидании), - ба-альшущую шишку на лоб посадили.
Бучило счастливо заулыбался.
- Вот домой вернется, я ему вторую посажу, - скрывая за напускной суровостью звонкую щенячью радость, грозно пообещал он.
На той стороне стола, где сидели владимирские ремесленники, вмиг стало оживленно. Лица у всех повеселели. Вроде бы хорошая весть одного коваля касалась, но как же тут не порадоваться за соседа.
- А мой-то как, княже? Чурила я, из древоделов, дома ставлю, - робко подал голос сухощавый мужичок. - А сынка моего Кострецом кличут. Здоровый он такой, в сажень ростом вышел, да еще без малого локоть добавить надо. Про него не поведаешь?
И вновь повторилась прежняя процедура, но на сей раз - коли человек сам представился - обошлось без Хвоща. Пимен, услышав, о ком идет речь, не замедлил с подсказкой для князя.
- С ним малость похуже, - сказал Константин с видимым сожалением. - До весны твой Кострец тебе не помощник - плечо ему посекли.
- До весны, - облегченно повторил Чурила. - Да хошь до осени. Главное - жив.
- А мой братанич? Михасем его кличут, - пробасил непомерно здоровый в плечах мужик. - Гавря я, старшина всех владимирских кожемяк. Так как с братаничем-то? О нем тебе не ведомо? Я ведь ему стрыем довожусь, а отца с матерью у него и вовсе нет.
Пимен, хмыкнув, на сей раз не стал заглядывать в список и негромко произнес:
- Тот самый, княже.
Константин кивнул и, посуровев лицом, ответил:
- У него дела плохи. Животом мается.
Кожемяка побледнел. Да и то взять, рана в живот всегда справедливо считалась одной из самых страшных. После нее человек если и выживал, что бывало нечасто, то прежнего здоровья все одно уже не имел.
- Может, натощак подранили, - вполголоса пробормотал он и с надеждой уставился на князя.
- Если бы натощак, то он бы брюхом не маялся, - возразил Константин. - А так он близ Коломенки все кусты запакостил, не говоря уж про свои порты. Жаль, что в реке вода студеная, а то бы мои ратники так его с голым задом и оставили бы отмокать до утра.
- Так это оно что же - не ранило его, стало быть, в живот? - начало доходить до Гаври.
- Какое там ранило. Обожрался он чего-то, вот и все. - И под дружный хохот присутствующих Константин добавил, уже не скрывая своей улыбки: - Его и вязали-то, когда он со спущенными портами в кустах сидел. Поначалу ведь думали - затаился. Чуть не зарубили. Ну а когда пригляделись да принюхались, поняли, что иным делом храбрый вой занят.
- А мой как, княже?.. - приподнялся было из-за стола сухонький старичок, но договорить не успел.
Боярин Еремей Глебович, устав терпеть, не выдержал, негодующе крякнул и стал привставать с лавки. Однако произнести резкое слово в адрес тех, кому свои плошки дороже городского котла, Константин ему не дал. Повелительно махнув рукой - дескать, погоди, не договорил я, - князь обратился к остальным:
- Чтоб и прочие успокоились, отвечу сразу всем. Тут у моего чернеца список погибших владимирцев имеется да другой, с ранеными. Так вот, больше ни в одном из них ваших сыновей нет, а касаемо прочих родичей, мыслю, сами все прочтете… после того как мы с вами все остальное обговорим. - Он обвел строгим взглядом присутствующих, выждал, пока воцарится тишина, и продолжил: - Что же до вольностей и прав ваших городских, то о том мое слово вам тоже известно. - Но, заметив несколько недоуменные лица, уточнил: - Или вам боярин того не сказывал?
Кто-то смущенно кашлянул, кто-то крякнул, кто-то пожал плечами. Самым смелым оказался Чурила, вслух озвучив то, что не решались произнести остальные:
- Не больно-то мы велики, чтоб таковским с нами делиться. Иное дело руду проливать да на стенах стоять - там про нас не забывают, а тут…
- Что ж ты так, Еремей Глебович? - повернулся Константин к смущенному боярину, но, не дав ему ничего сказать в свое оправдание, лишь досадливо махнул рукой. - Ладно, ничего страшного. Могу и повторить, но только кратко. А желаю я ряд с вашим городом заключить, дабы взять его под свою руку и княжить в нем в мире и согласии со всеми вами. Перечислять ничего не стану, а скажу сразу - все прочие права и вольности ваши при вас и останутся, урезать я их не собираюсь, посему, думаю, договоримся, владыка Симон сей ряд благословит, после чего можно и въезжать в город.
Владимирцы загудели, переговариваясь. Константин не прислушивался. А зачем? Если у каждого второго по лицу довольная улыбка гуляет, то тут и без слов понятно - согласны люди. Он перевел взгляд в сторону другого стола. Так, купцы вроде бы тоже возражений не имеют. Ну да, слыхали уже, как он у себя в Рязани о торговом люде заботится. Одно только затеянное строительство каменного гостиного двора и складских помещений для купеческих товаров чего стоило.
Правда, боярин помалкивает, да не просто, но явно спросить что-то хочет, да и епископ тоже суров лицом. К чему бы оно? Ну-ка, ну-ка…
- Как я вижу, Еремей Глебович спросить кой-что желает, - громко произнес он. - Что ж, говори, боярин. Отвечу прямо тут, без утайки.
Еремей Глебович откашлялся и степенно начал:
- Что откуп малый с града берешь, то славно, княже. И за то, что полон готов вернуть, поклон тебе низкий. А как с княжичем малым будет? Ему ты какую долю определил? Мы ведь всем градом ныне за осиротевшего Всеволода Юрьевича в ответе.
- Помимо отца у него еще и мать есть, - не выдержав, перебил Константин.
- Была, - поправил князя Еремей Глебович и, обведя строгим взглядом всех присутствующих, сухо пояснил: - Меня холоп почитай у самых ворот догнал да на ухо шепнул, что кончается мати его княгиня Агафья, жена княже Юрия Всеволодовича. Уж очень она тяжко весть о смерти князя приняла, а тут еще схватки начались, вот дите мертвым и родилось. Уж и не ведаю, застану ли саму ее в живых, чтоб последний наказ выслушать, али как. Хотя и без того ведаю, в чем он. - И боярин выжидающе уставился на Константина.
- Это ты про меня, боярин, намек такой подпустил? Дескать, я его, по-твоему, осиротил? - резко поднялся из-за стола Константин. - Ишь ты! А кто стал первым рати собирать, дабы соседа своего изобидеть? Лучше спасибо сказал бы, что мы с умом воев ваших встретили, до настоящей сечи дело не довели, иначе сколько бы здесь отцов без сыновей остались! Или тебе дела до их сыновей нет? - Он обвел широким жестом сидящих. - Напрасно. Если призадуматься, они-то как раз самые безвинные и есть, потому как молодые, в разум еще не вошли. Князю Юрию на то не сослаться - ему, почитай, четвертый десяток лет пошел, да и брат его, Ярослав, немногим моложе. И вина в сиротстве Всеволода не на мне лежит, а на отце его. Что же до Агафьи Всеволодовны, то тут и вовсе не моя воля. Чья? - Он выразительно развел руками и сам же веско ответил, как припечатал: - Божья. Верно я сказываю, владыка?
Однако Симон не ответил. Правда, кивнул, да и то как-то загадочно, чуть ли не наискосок - понимай как хочешь, "да" это или "нет".
- А все-таки ты не ответил, княже, - не сдавался боярин, - не сбираешься ли ты мстить дитяти?
- Я, в отличие от владимирских князей, зверствовать не собираюсь, - усмехнулся Константин. - Это покойный Всеволод Юрьич очи своим сыновцам выкалывал, да и моему деду заодно. Мне же такое не с руки, ибо я сюда не оместником пришел. Хоть в Писании и говорится о карах до седьмого колена, но я так мыслю: дети за отцов не в ответе.
Еремей Глебович согласно кивнул, но не угомонился, уточнив:
- Кем же он станет? Изгоем?
- Ну почему ж изгоем? - примирительно ответил Константин и вновь напомнил: - Говорю же, что я не из рода Мономашичей. Это Андрей Боголюбский своих единокровных братьев вместе с вдовой отца аж в Византию выгнал, а я… Ну во Владимире княжичу, конечно, сидеть не судьба - пусть батюшке своему спасибо скажет, кой к дурным советчикам прислушивался. Да и в Суздале с Ростовом Всеволоду тоже делать нечего. Однако в изгои ты его рано поместил, ибо совсем бездолить его не стану. Слыхал я, что Юрий Всеволодович своим сыновцам Константиновичам щедрой рукой Переяславль Русский выделил. Да не один град, а целое княжество. Отбирать его у них я не собираюсь, однако, раз так выходит, чуток потесню. Думается, от потери одного Остерского Городка они не больно-то обеднеют. Вот туда-то его и отвезут со всем бережением.
- Больно беспокойное место ты ему избрал. На самом рубеже со степью, - проворчал, но больше для приличия, отчасти успокоенный Еремей Глебович. - Там дружина знатная нужна.
- Потому и даю Остерский Городок, - возразил Константин. - Он-то близ Десны лежит, и по соседству не степь - черниговские земли. А что до дружины, то тех сынов боярских, которые тоже без отцов остались, как раз на всех четверых хватит. Да и… дядька-наставник тоже имеется - князь Ярослав. Вот он от ран оправится и…
Про Ярослава Константин слегка подзагнул. Раны у него были страшные. Чудо, что его удалось живым довезти до Владимира. Да и лекари уверяли, что переяславский князь не жилец. Все. В один голос. Правда, кроме Доброгневы, которую Константин к Ярославу не подпустил, ссылаясь на то, что у лекарки и без того трудов выше головы. Единственное, что рязанский князь взял от нее для переяславца, так это поддерживающее силы питье, чтобы продержался. Коль остальные лекари сказали, что тот все равно умрет, пусть это случится во Владимире.
Но сейчас, говоря о тяжело раненном князе, Константин постарался вложить столько уверенности в свой голос, что боярин, у которого язык чесался добавить: "Если выживет", вслух так ничего и не произнес. Вместо этого Еремей Глебович уточнил:
- Стало быть, ты и его изгоняешь?
- Вежества он напрочь лишен. Все обидеть норовит, - криво ухмыльнулся Константин. - Еще одного такого соседа заиметь - и никаких ворогов не надобно, а потому пусть лучше подальше от меня держится. Али сами не ведаете, что по его наущению с моей Рязанью учинили и по чьей милости я ныне вдовец?
- Христос заповедал молиться за обижающих нас, - нравоучительно начал епископ, но Константин перебил:
- Молиться - да, но даже в святых книгах не говорится, что я должен возлюбить убивающих меня. И его счастье, что я помню заповеди Христа, а то и впрямь не сумел бы удержаться. Да и зачем он вам? - обратился князь к остальным присутствующим. - Я так мыслю, что и у владимирцев на него изрядная обида. Если бы не Ярослав, то Юрий ваш и к Липице не пошел бы, а уж там людишек полегло не в пример больше, чем ныне под Коломной. Мыслится, что его-то и надо считать главным виновником сиротства малолетнего Всеволода, а потому пускай теперь и искупает свою вину. Опять же и град Владимир стольным градом Ярослава никогда не был. Помнится, он в Переяславле-Залесском сиживал. - Он нахмурился, скрипнул зубами и угрожающе продолжил: - До коего я покамест не добрался. Но ничего. Мыслю, через седмицу и до него дотянусь. - И его крепкий кулак негромко, но увесисто опустился на столешницу.
Еремей Глебович опасливо покосился на рязанского князя и, кляня себя в душе за то, что невольно задел Константина за живое, примирительно развел руками, давая понять, что ему все ясно, да и сам он в общем-то согласен, так что в крик ударяться ни к чему.
"Кажется, сработало, - довольно подумал Константин, продолжая мрачно хмуриться. - Вот и хорошо. Пусть прикинут в своих фантазиях, что я с городом своего заклятого врага учиню, авось посговорчивее станут".
Наступила пауза, которую вновь прервал владыка.
- Ну с княжичами все понятно, - вздохнул Симон. - И мастеровому люду ты все славно обсказал. Опять же, пока шел сюда, смердов не зорил, селища не жег. То ты по заповедям божеским поступал. Одначе ты вот тут заикнулся о благословении ряда с городом, а об уговоре с церковью ни слова. Оно конечно, пустяк, но положено так, чтоб новый князь каждый раз грамотки прежние своей дланью подтверждал.
"Вот оно, - мелькнуло в голове у Константина. - Началось. Жаль, что прямо сейчас. Куда лучше было бы после подписания договора с городом. Ну да что уж теперь - отступать-то все равно нельзя".
Глава 8
Сам промахнулся, сам и выкручусь
Какой смысл лгать, если того же результата можно добиться, тщательно дозируя правду?
Уильям Форстер
Насколько Константин помнил из истории, прежние владимирские князья, начиная с Андрея Юрьевича - не зря же церковь прилепила этому надменному и жестокому князю прозвище Боголюбский, хотя за одно безжалостное разорение Киева он заслуживал проклятия, - и без того выделили церкви непомерно много от своих доходов.
"Эх, жаль, я раньше не знал, что церковная десятина необязательна, а то бы ни за что не стал подписывать те грамотки, что мне подсунул епископ Арсений, когда я вышел из Глебова поруба. Но ничего, в Рязани-то попроще, можно и исправить, особенно с учетом того, что скоро в этой епархии будет наш человек, а вот тут надо сразу ставить все точки над "i". Этот бугай - не владыка Арсений, если и отдаст богу душу, так лет через двадцать, не раньше, поэтому такой ошибки допустить ни за что нельзя".
Константин припомнил, как буквально накануне он заглянул в одно из сел поблизости от его стана. Вспомнил он и свое удивление, когда в ответ на княжеские слова о том, что дани теперь они будут платить ему, услышал не просто охотное согласие, но радость. Да-да, народ буквально взревел от ликования, принявшись униженно благодарить его и приговаривать, что, слава богу, закончились наконец их страдания и мучения, а уж они князю завсегда порадеть готовы, лишь бы он их никому от себя не отдавал.
Константин насторожился. Любопытно, что за злой боярин правил ими, стал расспрашивать и выяснил, что никакого боярина и в помине не было - куда хуже. Оказывается, село это принадлежало одному из владимирских монастырей, и монахи, очевидно израсходовавшие всю свою любовь на бога, драли с них чуть ли не как в пословице, семь шкур, попутно стараясь прихватить и восьмую. Особенно это касалось барщины, то есть различных повинностей.