В сенях к Андрею подскочил мальчишка лет десяти, в длинной, до колен, косоворотке - мало того, что атласной, так еще и с вышивкой по вороту и подолу, в сверкающих красных сапогах. Видать, жизнь холопья в доме дьяка Кошкина таковой была, иным помещикам завидовать впору.
– Дозволь в трапезную проводить, боярин, - низко, но с какой-то залихватской удалью поклонился и тут же выпрямился слуга. - Откушай с дороги, чего Бог послал, выпей за здоровье…
– Князь! - резко поправил его Андрей. - Князь, а не боярин! С гостеприимством и хлебосольством хозяина твоего я знаком, но в том ныне не нуждаюсь! Скажи лучше, отчего дьяк Иван Юрьевич на службу не спешит? Нечто праздный день сегодня, а я про то не ведаю?
– Припозднился вечор боярин наш, - со снисходительной усмешкой пояснил холоп. - Велел не беспокоить. Весь в трудах праведных кормилец наш, в кои веки отдохнуть соизволил.
– Звать тебя как, пустобрех? - Поведение слуги Звереву нравилось все меньше и меньше. Ровно не с князем тот разговаривал, а с попрошайкой уличным. - Давно при доме?
– Годиславом крестили, княже… - Улыбка мальчишки исчезла. Безошибочный инстинкт прирожденной дворняги подсказал ему, что ссора с гостем может оказаться крайне неприятной по последствиям. - Не велел боярин беспокоить. Пока сам не проснется, тревожить не велел.
– Ну, долго он бока отлеживать не станет, - прикинул Андрей. - Слушай меня внимательно, Годислав. Как боярин глаза откроет, так немедля ему скажи, что я поутру наведался. Коли не встретил, пусть теперь сам меня навещает. До полудня не появится, опечалюсь.
– Нехорошо получается, княже, - льстиво заюлил мальчишка. - Дом навестить, да хоть чаши медовой не выпить, хлеба не переломить. Обидишь боярина нашего. Иван Юрьевич всякого гостя привечать велел, каждого в трапезную привесть, накормить, напоить досыта. Не побрезгуй столом нашим, княже, не повертай с порога.
Зверев несколько секунд колебался, потом согласно кивнул. Не столько из желания угоститься, сколько из жалости к скакуну. Только расседлали - и вдруг опять взнуздывать начнут. Пусть отдохнет немного.
– Я провожу… - Чутье Годислава находилось, похоже, на уровне телепатии.
– Не нужно, я тут не впервые, - отмахнулся Зверев. - Глянь лучше, не поднялся ли боярин. Коли человек вставать рано привык, он и отдыхая засветло подымется.
– О чем доложить Иван Юрьевичу? - осторожно поинтересовался холоп.
– Скажи, князь Сакульский его дожидается.
Мальчишка, кивнув, шмыгнул вверх по лестнице, Андрей же знакомым путем дошел до трапезной, спустился в широкий зал. Здесь было непривычно чисто и тихо. Обычно князь навещал это место во время пиров братчины - когда столы ломились от яств, напитков и хмеля, когда гости шумно предавались воспоминаниям, спорили, обсуждали планы. А иные, устав, засыпали прямо здесь, на лавках и полатях у стены, чтобы потом, проснувшись, снова включиться в общий пир. Теперь же случайных гостей дожидались лишь чаши с квашеной капустой, солеными грибами, мочеными яблоками да еще несколько закрытых крышками горшков. Видимо, с кашей. В кувшинах, судя по запаху, доходил до кондиции квас из репы.
Есть Андрею не хотелось - но пару моченых яблок он все же прихватил, прошел вдоль стола, налил в глиняную кружку пенного светло-желтого кваса, двинулся дальше и уселся во главе стола. На этом краю было пусто. Дворня не предполагала, что кто-то из пришедших посмеет занять почетное место.
Промочив горло, Зверев не спеша съел яблоки, допил квас. Покачался на стуле, пару раз зевнул, хорошенько потянулся. Снова прошелся вдоль стола и вернулся назад еще с парой яблок. Умял и их, после чего поднялся, решив, что ждал вполне достаточно. Вот тут-то в коридоре и послышались тяжелые шаги…
– А-а, и правда ты, побратим… - Иван Юрьевич широко и сладко зевнул и снял ладонь с головы мальчишки: - Вина и ветчины принеси, Годислав. Негоже почетного гостя квасом и репой привечать. Беги…
Прежде чем холоп сорвался с места, боярин успел отвесить ему подзатыльник, но никакой злости в этом не было. Даже некоторое поощрение.
– Видал, какой пострел? - подмигнул Андрею дьяк Кошкин, прошел во главу стола, прихватив по дороге кувшин с квасом, и плюхнулся рядом с гостем. Жадно отпив через край несколько больших глотков, снова сладко зевнул: - Здрав будь, друже… Быстро же ты обернулся, однако.
– Ты о чем? - искренне удивился Андрей. - Али привиделось что? Ох, не надо было будить. Не велел я ничего такого! Спал бы и спал, пока не надоест. Опосля бы увиделись.
– Да ладно, - отмахнулся боярин Кошкин, снова широко зевнув. - Ну, сказывай, друже. Откель узнал столь скоро, чего испросить для него желаешь?
– Для кого? - не понял Зверев.
– Для князя Михайло Воротынского, само собой, - пожал плечами дьяк Разбойного приказа. - Ты же из-за него пришел.
Это был не вопрос, а утверждение, и Андрей насторожился:
– А что с князем?
– В ссылку отправлен ноне, за измену и заговор супротив государя.
– Не может быть!
– Отчего не может? - вскинул брови Иван Юрьевич. - Сам признался. И в заговоре, и в желании престол занять. И каяться, хочу заметить, отказался.
– Не может быть! - мотнул головой Зверев. - Он же!.. Как Иоанн при смерти лежал, никто из бояр родовитых, кроме Михайло Воротынского, на сторону царя не встал, ты помнишь? Сражался завсегда храбро, меня из новиков в бояре по его поручительству записали. Не мог он изменить! Никак не мог! Его, наверное, пытали? Точно пытали! На дыбе, да еще под железом каленым еще и не в том признаешься!
– Окстись, Андрей Васильевич! - отмахнулся дьяк. - В уме ли ты, друже? Михайло Воротынский род свой напрямую от Рюрика ведет, князь одной из трех ветвей знатнейших! Коли, не приведи Господь, с государем и братом его князем Старицким беда случится, Воротынские на стол царский права свои заявят. Кто же человека такого на дыбу тащить посмеет?
– И то верно, это да… - Зверев понял, что сильно погорячился. - Прости, Иван Юрьевич. Это я в детстве Солженицына перечитался. Глупость сморозил.
– Ну, без дыбы в следствии моем не обошлось, - покаялся и боярин Кошкин. - Смердов иных и холопов с пристрастием расспросить понадобилось. Тех, кои письма и вести изустные меж заговорщиков носили.
– Курбский? - тут же предположил Андрей.
– Тебе, княже, нечто тайное ведомо? - навострил уши побратим.
– Урод, предатель и подонок, - кратко и с чувством охарактеризовал самого известного русского Иуду Зверев.
– Откель ведаешь? - жадно облизнул губы дьяк и даже качнулся вперед.
– Он скоро государю изменит и польские войска на Русь водить начнет, землю нашу разорять, людей православных на куски резать и в полон угонять.
– Будет? - разочарованно откачнулся боярин и перекрестился: - Все в руках Божиих. Токмо ему грядущее ведомо. Куда нам умишком нашим слабым о том узнать?
– Сон мне вещий приснился, - прибегнул к привычному аргументу Зверев.
– Сон твой я в дело положить не могу, княже, списка с него сделать не прикажу, - тяжко вздохнул боярин. - Хотя имя князя Андрея Курбского в деле не раз звучало. Да токмо доказательств твердых не нашлось. Князь же на кресте поклялся, что в заговоре сем никак не замешан. А государь наш, известное дело, клятвам верит.
– А кто замешан? - полюбопытствовал Зверев.
– Сильвестр, духовник царский, постельничий его боярин Адашев и брат князь Старицкий виновны оказались полностью, в грехе своем покаялись и с глаз царских прочь изгнаны. Боярин Михайло Репнин и князь Юрий Кашин под подозрение попались, но именем Господним за честность свою поручились и от следствия отпущены. Князь же Воротынский клясться и каяться не захотел и за умысел недобрый в Белозерский монастырь сослан, на умиротворение… - перечислил причастных Кошкин. - Где же шельмец этот шляется? С голоду тут умрешь из-за него!
– Кого на дыбу повесить следовало, так это Курбского, - мстительно пробормотал Андрей. - И костер снизу развести.
– Может, и правду ты о нем сказываешь, княже, однако вины его еще не случилось, - резонно ответил боярин. - Когда изменит, тогда и повесим, коли… Коли придется.
Иван Кошкин не договорил, но Андрей понял, что дьяк имеет в виду. Князь Курбский был прямым потомком Рюрика и святого равноапостольного князя Владимира, причем по старшей линии, в то время как сам государь Иоанн - по младшей. И получалось, что будущий Иуда по роду знатнее царя и имеет куда больше права на русский престол, нежели сам владетель всея Руси. Кто же такого родовитого боярина посмеет на дыбу отправить или же в слове его усомнится? Неприкасаемый, не Сакульскому с Кошкиным ровня…
Из глубины коридора послышался топот, в трапезную влетел Годислав. В одной руке удерживал он блюдо с тонко нарезанной ветчиной, в другой - зажимал между пальцами два сверкающих серебряных кубка, кувшин с длинным тонким горлышком свисал на локте.
– Тебя токмо за смертью посылать! - грозно рыкнул дьяк и тут же опасливо перекрестился.
– Дык, батюшка, не нарезамши не принесешь. - Малец, что-то торопливо дожевывая, поставил блюдо между боярами, щелкнул о стол кубками, вскинул кувшин, наполняя емкости. - И бокалы для гостя достойного абы какие не возьмешь, и вина надобно из бочонка…
– Все, ступай, - отмахнулся Иван Юрьевич. - Молодец.
– Благодарствую, кормилец. - Холоп поставил кубок за блюдо. - Коли нужда будет, я за дверью в конце прохода послежу.
– Шкодлив, но ловок, вороват, а сообразителен, - задумчиво покачал головой хозяин, провожая его взглядом. - Никак не пойму, приблизить али запороть такого надобно. Ну, друже, давай за встречу выпьем.
Бояре осушили кубки, накололи на ножи по кусочку ветчины.
– Хорошее вино, пряное, - одобрил выбор холопа дьяк. - А бабы мои, стряпухи, все кислятину всякую с утра притащить норовят. Вроде как кошт мой берегут, ан мне же через брюхо. Эх, давай еще по одной…
Иван Юрьевич разлил, они выпили снова.
– Хорошо вино, душу радует, - согласился Зверев. - Фряжское?
– А не знаю, - виновато развел руками хозяин. - Давно уж ключник всеми припасами занимается, мне недосуг. Дел государевых не счесть, о себе - хочешь верь, хочешь нет! - ан о себе помыслить некогда. Вино доброе, та и хорошее, похвалю, коли не забуду… А и не забуду! - Он хлопнул в ладони и громко позвал: - Эй, Годислав! Подь сюда, неча тут подслушивать. Прознай, кто вино сие для стола выбрал и благодарность от меня передай. Мне опосля скажешь, кого наградить надобно.
– Слушаю, батюшка, - заскочивший в трапезную мальчишка поклонился и тут же выскочил обратно.
– А ты сказывай, друже, чего для князя Михайлы просить намерен. Коли прощения, так не будет сего. Сам же он вину признал, сам и каяться не захотел. Стало быть, и кару сам выпросил. Коли снисхождения какого - так покамест рано, пусть срок хоть какой минует, гнев царский остынет.
– Потом просить стану, Иван Юрьевич, - покачал головой Андрей. - Не ведал про дела московские, токмо вчера вечером прискакал. Посему сказать ничего не могу.
– За уважение благодарю. - Хозяин дома опять наполнил кубки. - Не успел приехать, ан меня первого навестил. О делах-печалях моих послушал, хлеб преломил. Да токмо вижу, гложет тебя что-то, нужда большая есть. Да и не стал бы ты будить меня без большой нужды, приезжать засветло. Так сказывай, друже, в чем печаль? Коли не о князе Воротынском беспокоишься, тогда о чем?
– Об отце.
– А-а, Василий Ярославович, друг мой верный, мир его праху, - склонил голову дьяк. - Знаю я о беде твоей, знаю. Сие есть горе наше общее.
– Он жив!
– Истинно?! - вскинулся боярин.
– У татар крымских в полоне.
– Откель знаешь?
– Сон вещий приснился…
– Сон? - Дьяк отпил из кубка. - Славные у тебя сны, друже. В такие поверю с радостью.
– Ты же знаешь, Иван Юрьевич, служилым людям без дозволения царского отъезжать из пределов русских невместно. За бегство принять могут. Посему прошу, испроси для меня разрешение в Крым поехать. Отца выкупить хочу.
– У кого он в полоне томится? - деловито поинтересовался дьяк.
– Найду, - уверенно кивнул Зверев. - Мне бы уехать быстрее. Праздники крещенские начнутся - тут на полмесяца застрянешь.
– И-э-эх! - опрокинул в себя кубок с остатками вина боярин Иван Кошкин и решительно поднялся. - Мыслил я хоть денек от хлопот отдохнуть, да видно, не судьба. Коли сегодня государя не спросить, завтра его можно и не застать. Он, что ни праздник, на молебен по святым местам отправляется. Эй, Годислав! Знаю, что слышишь, шельма! Вели карету запрягать и шубу с красным подбоем приготовить. Во дворец еду! Жди от меня известий, друже. Коли повезет, после обедни будут.
***
Настроения разглядывать зимнюю Москву у Андрея не было, а потому он прямым ходом поскакал от побратима к себе во дворец - и с удивлением обнаружил, что здесь вовсю кипит работа. Трое холопов расчищали двор от снега, скидывая его в сугроб у стены за дворцом. Никита и Мефодий, обнаженные по пояс, но все равно распаренные, кололи дрова, которые Андрейка корзинами носил в дом. Нашлось занятие даже дряхлому ярыге - тот раскладывал на расчищенной половине двора, прямо на настил мостовой, какое-то тряпье.
Зверев спешился, удивленно оглядываясь, и тут, накинув на голову платок, на крыльцо выскочила Варвара, замахала руками:
– Коня, коня с чистого уводи! Нагадит же, скотина! Уводи скорей!
Зверев послушался, быстрым шагом уйдя со скакуном на конюшню, и здесь, раз уж все равно вошел, отпустил подпруги, снял седло, потник, вынул узду. Взмахом руки отпустив Боголюба, сам тщательно отер коню шкуру пучком соломы, завел в свободное стойло, налил воды. Сена задавать не стал - холопы потом кинут. Отправился в дом - где на крыльце, приплясывая от холода, дожидалась его обеспокоенная женщина:
– Прости, княже, сгоряча крикнула… Двор же токмо очистили!
Подхватив ее за локоть, Зверев вошел в тепло, скинул шапку, расстегнул зипун:
– Чем ты там двор застилаешь, приказчица?
– Дык… - запнулась Варя. - Рухлядью всякой из сундуков. От моли. Перекладывать рухлядь надобно каженный месяц, дабы моль не заводилась. Я видела, много там порченого всего оказалось, латать теперича придется. А на улице вымерзнет[8] вся. Токмо снег убрали, чисто все, безбоязненно класть можно. А тут ты… А лошади, они такие… коли чисто все… - Она сбилась и просто спросила: - Не осерчаешь, что прикрикнула? Не со зла я, княже…
Андрей, поддавшись порыву, склонился и крепко поцеловал ее в красные, как огонь, но на вкус невероятно холодные губы. Сжал ладонями румяные ледяные щеки:
– Не застудилась?
Варя шмыгнула носом и шепотом ответила:
– Серебро давай, Андрей Васильевич.
– Чего?! - возмутился Зверев. - За один поцелуй - и сразу серебро?
– Как ты помыслил-то такое, княже?! - От возмущения глаза приказчицы округлились. - Я! Я! Я на дрова просила, их там от силы на неделю осталось под навесом! Попалили все еще до снега прежние жильцы. А их еще и поколоть надобно. Кровля в трех местах прохудилась, снег через щели трусит, до оттепели сделать надобно, не то зальет. Кур купить надобно - хоть десяток завесть, дабы объедки было кому скармливать, да яйца свежие собирать. Не все ж псам брюхо набивать. Белье все залежалое, стирать надобно, отдушивать, - это как мне одной парой рук переделать? И холопов кровлю перешивать не пошлешь, токмо поломают без опыта.
– Все! Понял, понял, понял… - рассмеялся Зверев. - Дрова, кровля, куры… Может, поросенка лучше для объедков взять?
– Ты вроде как за отцом собирался, княже? - не поняла Варя. - Коли так, опустеет скоро дворец. Где объедков для кабанчика наберешь? На кур бы хватило, и то хорошо.
– Ладно, - решил оставить советы при себе князь. - Ты за приказчика, ты и решай. Пойдем в спальню, там серебро лежит.
– Ни к чему сие, княже. Я здесь пока прослежу, из каких светелок куда вещи кладутся. Как бы не перепутать опосля.
– Ну, смотри…
Принеся Варе кошель с рублем серебром - не то что пару возов с дровами, корову купить можно, - князь отправил ее с Мефодием на торг, а сам взялся за колун. За работой, известное дело, время быстрее бежит.
К обедне они вдвоем с Никитой успели превратить в гору поленьев все остававшиеся под навесом дрова, и Зверев ушел к себе в опочивальню, оставив холопов освобождать двор. Вскорости вернулась Варя, без дров, но с полными корзинами какой-то снеди, ушла на кухню. А от дьяка Разбойного приказа все еще не поступало никаких вестей. Только когда уже вовсе стемнело, в ворота постучался отчего-то крайне довольный Годислав, прямо в дверях передал для Андрея ведерный бочонок вина с клеймом вездесущего Петерсемены и сказал на словах, что князя ждут на заутрене у Грановитой палаты.
Расспросить подробнее князю, понятное дело, оказалось некого.