– Уйди с глаз моих, Константин Алексеевич! Стой! Хочу тебе сказать, Константин Алексеевич, что гнева на тебя не держу, и старание твое на пользу государево понимаю, но… Но видеть тебя не могу! В поместье свое отъезжай сегодня же. Ступай…
* * *
Кароки-мурза долго бродил по разгромленному дворцу, совершенно не понимая, что теперь делать и за что браться. По счастью, татары рода Кара, тоже изрядно проголодавшиеся за время перехода, нашли кое-какие припасы – сушеные фрукты, соленую селедку и лосося, которыми иногда кормили невольников для сохранения сил. Казаки больше раскидали и попортили припасов, нежели съели или забрали с собой. За полдня нукерам удалось собрать достаточно ячменя и ржи, чтобы накормить коней, и рыбы, чтобы поесть самим. Сена, правда, не осталось – разбойники пытались поджечь дом, и спалили всю кипу сушеной травы. По счастью, побеленные оштукатуренные стены не занялись, и все обошлось только закопченным углом двора и сожженным навесом.
Зато дорогие ковры русские собрали все до единого, и теперь в комнатах белели голые полы.
Переночевав во дворе на затоптанных клумбах, поутру Кара-мурза с двумя воинами отправился в город, собираясь купить господину хотя бы самое необходимое – но торговля умерла. Зияли выломанными окнами лавки, валялись изуродованные лотки, и только темные пятна на месте впитавшейся в дорожную пыль крови позволяли догадаться, что случилось с товаром и его владельцами. Невероятно, но на рынке, всегда заваленном устрицами, мидиями, крабами, камбалой-калканом и глоссой, кефалью, катранами, белугой, осётром, морскими лисицами, сельдью, шпротами, хамсой анчоусом, лососем, шемаей, сарганом, лобаном, сингилью, ставридой, тяжелыми тушами белобочек, афалин и тюленей, ныне не имелось даже барабульки или тюльки.
Город казался наполнен печалью и могильным покоем. Не бродили водоносы, не разгружались корабли, никто не убирал улиц и не стучал молотком. Только кое-где прямо на порогах неподвижно сидели на корточках темные фигуры.
В конце концов Кара-мурза приказал забрать с собой несколько разгромленных лотков. Во дворе дворца, среди обломков фонтана, воины развели костер, на котором и зажарили длинные ломти мяса зарезанного тут же, рядом, коня. Из поевших нукеров четыре десятка мурза отправил обратно к кочевью – чтобы узнать, насколько пострадал род, а заодно избавиться от лишних ртов.
На следующий день, оставив десяток нукеров рядом с убитым горем султанским наместником, он вместе с остальными отправился в окрестные горы, надеясь раздобыть там хоть что-нибудь съестное.
Открывшаяся картина тоже вызывала удручение. Сады замерли в мертвой тишине. Никто не подрезал сухих веток, не убирал подгнившие плоды и не собирал созревшие; на грядках не встречались овощеводы, прореживающие или окучивающие растения, никто не отводил для полива обширных полей воду из текущих с гор ручьев.
У Кара-мурзы появилось жгучее желание развернуть коня, дать ему хороших шпор и умчаться в степь – туда, где все зависело только от него, где для жизни хватало только зеленой травы, шатра и пары чересседельных сумок. Где он мог при нужде поохотится на диких зайцев, убить змею или просто зарезать жирного барашка, где можно жить без денег, без невольников и даже ханов – просто сиди в седле, напевай себе под нос спокойную песенку, да следи, чтобы волк или коршун не подкрались к медленно бредущей к далекому горизонту отаре.
Но его господину требовалась забота – а потому в одной из горных хижин он смог за тройную цену купить у старого караима заготовленный для кого-то походный припас – высушенное на огне пшено, шмат копченого, и связку полос из вяленного конского мяса, и головку кобыльего сыра. Не самое вкусное угощение – но оно хотя бы не тухнет и не гниет, и Кароки-мурзе может хватить его на несколько дней. К этому времени нукеры должны пригнать какую-нибудь скотину из кочевья – если после казацкого набега хоть что-нибудь осталось.
К четвертому дню над Балк-Каем начал витать ясно ощутимый запах гниющей плоти. Хотя погибших единоверцев горожане, согласно обычаю, похоронили еще до заката солнца – после ухода русских, разумеется, – но после разгрома осталось еще много разлагающегося мусора, убитых животных, раскиданной возле рынка рыбы.
Янычары заперлись в крепости, в дверях дворца наместника Кара-мурза тоже поставил стражу, желая сохранить от невесть откуда появившихся странных дервишей хотя бы то, что осталось от прежнего грабежа. Степняк уже начал всерьез подумывать о том, чтобы собрать остатки имущества своего обезумевшего от горя господина, одним махом потерявшего всех детей, жен и наложниц, дом, казну, а может быть – и пост наместника, и увезти все вместе с самим мурзой к себе, в спокойные просторы Кара-Сова. Еще неизвестно, как во дворце султана воспримут сдачу города донским разбойникам. Очень может статься, что господина наместника пригласят самого подняться на выстеленный бархатом помост и осторожно усесться на остро отточенный кол. Случалось на его памяти и такое.
Нет, бывает время, когда широкая степь становится куда более милым и безопасным домом, нежели любые дворцы за самыми высокими стенами!
Однако к полудню пятого дня по улицам застучали подковы, и у ворот дворца остановилась пятерка всадников.
– Гумер? – удивился Кара-мурза, узнав одного из опытных десятников Алги-мурзы. – Откуда?
– Девлет-Гирей и Менги-нукер возвращаются из набега, – тяжело дыша, ответил нукер. – Они прослышаны про дикий разбой язычников и послали меня узнать, цел ли султанский наместник, наш любимый мурза.
– Он цел, но он в горе, – печально склонил голову глава рода Кара. – Он потерял…
– Дайте мне попить и свежих коней, – потребовал десятник. – Гирей-бей в одном дне пути отсюда. Я должен сообщить ему радостную весть.
Кара-мурза наконец-то перевел дух – это означало, что жизнь продолжается.
И действительно, стоило тысячам Гирей-бея разбить лагерь на крепостной горе, как город наполнился движением. Под присмотром нукеров и янычар приведенные невольники вычистили улицы от гнили и обломков лавок, вытащили на берег и разбили корпуса нескольких сгоревших у причала кораблей. Русские плотники починили двери во дворце наместника, поправили полы и подняли обвалившиеся балконы, восстановили провалившуюся крышу и сгоревший навес для сена.
Разумеется, Девлет-Гирей проявил такое великодушие не просто так. Направив невольников на восстановление города, он одновременно помогал своему покровителю и тянул время. Опытный в торговле рабами, бей давал возможность разойтись как можно дальше слухам о пригнанном из Московии полоне, чтобы в Балык-Кае собралось как можно больше покупателей. Сейчас, когда неверные опустошили полуостров и увели с него всех работников, цены на невольников вырастут в несколько раз. Этот зимний набег, начавшийся так неудачно, обогатит не только его самого, но и порадует верных ему нукеров – хоть по паре золотых монет получит каждый воин! И пусть потом ногайцы разъезжаются по своим кочевьям и хвалят храбрость, удачливость и щедрость своего бея.
Единственное, что Девлет сделал бескорыстно – так это отдал Кароки-мурзе несколько своих ковров, чтобы застелить пол хотя бы в паре комнат дворца.
Впрочем, султанский наместник, кажется, даже не заметил подарка. Он ел, пил, спал – а все остальное время сидел, уставившись на разрушенный фонтан, и ни о чем не говорил, и ничего не делал. Девлету начало казаться, что старик потерял разум и все старания напрасны – пора продавать полон и думать над тем, как найти к Великолепной Порте другие подходы.
* * *
В деревянную калитку, поставленную взамен выломанной казаками железной решетки, постучали незадолго до сумерек. Нукеры, скучающие во дворе поднялись, отодвинули засов – им, опытным воинам, ни к чему было бояться, что снаружи окажется тать или прокравшийся в город враг. Но в проеме стояла девушка – грязная, босая, укрывающаяся от прохлады драной рогожей.
– Чего тебе надо, попрошайка?
– Здесь ли господин мой, наместник Сулеймана Великолепного и бей Кара-Сова великий Кароки-мурза?
Поскольку никто из нукеров не смог бы даже выговорить столь длинный и сложный титул своего господина, они только посторонились, признавая за незнакомкой право войти в дом.
Девушка осторожно ступила на каменную дорожку, ведущую к фонтану, дошла до сидящего нам османа и остановилась перед ним.
– Это вы, мой господин?
– Фейха? – Превратившийся в глубокого старика мурза поднялся на ноги, широко раскрыв глаза и не веря им: – Ты вернулась, Фейха?
– Мой господин, – персиянка кинулась вперед и упала ему на грудь. Из глаз покатились крупные слезы: – Это было так ужасно, мой господин. Это было так страшно, так страшно…
– Моя Фейха… Ты вернулась…
– Мой господин… Они убили всех. Они убили Зухру, Алию, Лейлу. Они забили привратника. Они схватили детей… – внезапно девушка уперлась обеими руками в грудь мурзы, отталкиваясь от него изо всех сил. – Я же не сказала, мой господин. Я ведь спрятала от неверных вашу казну.
– Фейха… Что?!
– Казну… – девушка судорожно сглотнула. – Когда все началось… Когда пришли русские, когда стали носиться по улицам и убивать всех прохожих, я поняла, что… Что они ворвутся… Что решетка на двери не спасет.
– Этого не может быть! – невпопад удивился мурза.
– Я взяла старого садовника, Захара. Я пообещала ему свободу и много золота. Мы вместе перенесли его из верхней комнаты в подвал у печи. Захар вырыл яму, мы высыпали его туда, и закопали. Я оставила немного денег наверху. Ес-сли бы они не нашли в сундуках ничего, то все поняли бы… Начали искать. Я оставила им, чтобы подумали, что это все золото, какое есть.
– Ты умница, Фейха…
– Я знала, что Захар выдаст. Что он обманет. Я его заколола сразу… Он еще копал, когда я его заколола. Потом я забрала его крест, закидала яму, и разделась. Я одела старое, которое мы выбрасывали туда за ветхостью.
– Неужели ты сделала это, Фейха?..
– Когда я поднялась, они уже сломали дверь. Они были в гареме, мой господин. Там все кричали. Там кричали и дети и… И все. Они так кричали, что мне пришлось зажать уши и закрыть глаза. Они меня тоже схватили, мой господин. Начали рвать одежду, но увидели крест и отпустили. Они сказали, что я могу идти домой. Что я пойду с ними… – персиянка опять прижалась к груди своего господина. Она говорила и говорила, вновь испытывая ужас от воспоминаний, но не в силах остановиться. – Я сразу побежала из дома. Я боялась, что меня заметят наши невольники, и скажут кто я такая. Меня ловили на улице много раз, но крест оставался со мной, и меня отпускали. Я говорила, что я черкеска и хочу домой. Они сказали, что все пойдут вместе, и мы пошли. Это было так страшно, мой господин… Они убивали всех, кого встречали на пути. Они насиловали маленьких девочек и перерезали горло уставшим женщинам. Они смотрели на меня, и я боялась, что меня тоже схватят… Что меня тоже… Что… Что… Но я уберегла себя для вас, мой господин… Она сбилась и снова заплакала.
– Моя родная Фейха… – крепко обнял ее мурза.
– Идемте, мой господин, – внезапно спохватилась девушка. – Идемте, мы должны проверить.
Схватив наместника за руку, она потащила его к стене двора напротив гарема – там, в небольшом подвальчике, образовавшемся из-за изгиба горного склона, обычно хранился запас дров для печи. Невольница кинулась в выбитую дверь. Боязливо посмотрела направо – но начавший смердеть труп раба уже успели унести. Тогда Фейха метнулась к другому краю помещения, разметала невысокую поленницу, отшвырнула грязную, изломанную рогожу, копнула под ней прямо руками и протянула мурзе сразу два тяжелых матерчатых мешочка:
– Оно здесь! Его не нашли!
– Фейха… – только и смог качнуть головой Кароки-мурза.
Позвав нукеров, они быстро перенесли золото обратно в сундуки верхней комнаты, после чего изможденную наложницу наконец-то догадались прокормить холодной кониной и сытным инжиром. Потом она пошла отмываться. Когда Кароки-мурза уже расположился в своих любимых угловых покоях на отдых, свежеотремонтированный балкон заскрипел от осторожных шагов, и в комнату вошла невольница – ее широкие бедра на фоне светлого проема двери невозможно спутать ни с чьими другими.
– Вы здесь, мой господин? – осторожно поинтересовалась она.
– Да, Фейха…
– Сегодня я назначила себя к вам в сладости.
– Ты всегда была прекрасной и распорядительной ключницей, Фейха.
Девушка тихонько засмеялась в темноте и вскоре скользнула к нему под одеяло. Мурза сразу ощутил на груди горячие поцелуи.
– Моя девочка… Как же тебе удалось сбежать?
– Они считали меня убежавшей из рабства полонянкой, мой господин, – прошептала в ответ персиянка. – Нас почти не охраняли. Однажды ночью я отошла в горы и спряталась там. Подождала несколько дней, а потом стала пробираться назад. К вам, мой господин…
Мужчина опять ощутил на себе ее горячие поцелуи. От подзабытой ласки плоть стала быстро напрягаться. Персиянка заметила это, удивленно охнула, забралась сверху, и Кароки-мурза с наслаждением ощутил, как проникает в пышущие жаром раскаленные врата. Тело метнулось вверх, еще и еще, выгнулось крутой дугой, словно сведенное судорогой.
– Мой господин… – сладостно застонала девушка.
Наместник испытывал некоторое разочарование – все закончилось до обидного быстро. Но что еще можно ожидать после многих дней воздержания и страшных переживаний?
– Мой господин… – уставшая Фейха вытянулась рядом, и он понял, что девушка уже засыпает. – Спасибо вам, мой…
* * *
– Остановись! – придержал невольницу мурза, когда поутру она попыталась выскользнуть из-под одеяла. – Ты заслужила награды, Фейха. Любой, какой пожелаешь. Чего тебе хочется? Я могу дать тебе свободу, но ты уже не один раз имела возможность сбежать от меня, и ни разу не сделала такой попытки. Я могу сделать тебя своей старшей женой, но ты и так всегда распоряжалась в доме, карала рабов и совершала покупки. Ты не станешь от этого ничуть властнее. Я могу дать тебе золото – но ключи от верхней комнаты и так находятся у тебя. Скажи мне, чего ты хочешь, Фейха?
– Я хочу быть с вами, мой господин…
– Ты и так всегда будешь со мной.
– Я боюсь одного, – облизнув губы, решилась невольница сказать о самом потаенном. – Если с вами что-то случится… Новый хозяин может вдруг прогнать меня или продать…
– Я понял, – положил палец ей на губы мурза.
– Да, я позабочусь о твоем спокойствии. Сегодня же я напишу обязательство, по которому ты получаешь от меня свободу и кошелек золота. Ты сможешь воспользоваться этой бумагой, когда пожелаешь, хоть завтра, хоть после моей смерти, и никто не посмеет сказать, что ты – беглая рабыня. Ты довольна?
– Да, мой господин, – Фейха кинулась к нему, прильнула в горячем поцелуе. – Как я люблю вас, мой господин! Я буду с вами всегда, до самого последнего дня, мой господин. Вам не захочется покупать себе новых наложниц и заводить жен…
– Ты уверена? Не покупать новых девушек?
– Почему? Мне нужно три невольницы для работы в кухне и приве… – Фейха запнулась.
– Ступай, – улыбнулся Кароки-мурза. – Мне нужно подниматься.
– Я хочу полежать с вами еще.
– Но мне нужно вставать, – дернулся было мужчина, но Фейха снова придала его к коврам:
– Прошу вас, мой господин. Мне так приятно быть рядом с вами. Еще немного. Еще совсем немного.
В окно уже светило жаркое дневное солнце – но этой невольнице он был готов простить все…
Когда смеющиеся Девлет-Гирей и Менги-нукер вошли через калитку во двор дворца султанского наместника, они обнаружили, что возле разрушенного колодца постелен на дорожку толстый войлочный молитвенный коврик, а на нем стоит, прикрыв глаза, Кароки-мурза.
Гости замерли.
Мало того, что хозяин дома выглядел помолодевшим лет на двадцать – но он впервые за последние дни повернулся к колодцу спиной!
– Если он смог обратиться к Богу, он больше не безумен, – пригладил подбородок Гирей-бей. – Аллах способен излечить любого, готового открыть ему свою душу.
Кароки-мурза в последний раз наклонился вперед, коснувшись лбом пахнущего конским потом войлока, потом поднялся и пошел к гостям:
– Пойдемте наверх, – вежливо склонил он голову перед людьми, посетившими его дом, и гости обнаружили, что у пятидесятилетнего мурзы исчезли мешки под глазами и его извечная одышка.
– Велик Аллах, и бесконечны дела его… – изумленно пробормотал Девлет.
Они вошли в угловые покои, пока еще выглядевшие совсем нищими – пара протершихся дорожных ковров на полу, несколько подушек, низкий столик с отломанной ножкой, из-за чего под угол пришлось подложить дровяной чурбачок.
– Фейха! – оглянувшись во двор, распорядился мурза. – Принеси нам кофе!
– Кофе?! – настала очередь изумиться Менги-нукеру. – Кофе здесь?! Пожалуй, Аллах действительно велик.
– Не богохульствуй, – одернул его Девлет.
– А ты не согласен, хан? – еще больше удивился русский.
Османский наместник тем временем разлегся среди подушек и приглашающе указал на них гостям.
– Я продал всех невольников, Кароки-мурза, – начал было Гирей-бей, но хозяин предупреждающе поднял руку, и степняк замолчал.