– Усижу… – к боярину Храмцову пришла уверенность в том, что теперь он выживет, а вместе с нею – прибавилось новых сил.
Семен наклонился к хрипящему татарину, перерезал ему горло, перевернул на спину, снял пояс, ощупал сапоги, бока, вытащил из-за пазухи какой-то сверток, переложил к себе. Прошелся по остальным телам, снимая оружие и наскоро обыскивая. Его товарищи тем временем собрали коней. Вскоре отряд, увозя погибших и раненых, повернул к основной рати, а на пятне вытоптанной травы осталось лежать восемь одетых в халаты скрюченных окровавленных тел.
Дозор вернулся в лагерь, когда рать остановилась на ночлег. Большинство воинов уже завернулось в медвежьи шкуры или растянулось на войлочных подстилках, и только перед дьяком Адашевым горел небольшой костер: Даниил Федорович ждал вестей. Добрых, тревожных – хоть каких-нибудь. А потому появление небольшого отряда, да еще с полонянином вызвало у него вздох облегчения.
– Снимай бедолагу, – вставая, распорядился он, – Клади ногами в костер. Да нет, сапоги можно не снимать. И так согреется.
– Нет… Зачем?! – забился всильных руках боярских детей искалеченный татарин. – Заче-ем?!!
Тем не менее ратники, в которых вид убитых друзей не вызвал приступа дружелюбия, быстро исполнили приказ воеводы, смотав пленнику ноги вместе и привязав их к ратовищу его же копья. Вечерняя степь огласилась жутким воем – нехристь орал и бился головой о землю. Дав ему испытать достаточно боли, Даниил Федорович присел рядом и спросил:
– Войско ханское где?
– А-а-а… Пустите… Скажу, пустите!!!
– Сперва скажи.
– Дальше оно… Че-ерез реку переходит!!!
– Давно?
– Вчера подошло! Пу-устите, больно-о-о!!!
– Обоз где?
– Сза-а-ади!!!
– Много войска переправилось?
– Все почти… – татарин заплакал крупными слезами. – Отпустите, ради Аллаха… Отпустите… Убейте, не могу… Не могу больше… А-а-а!!!
– Вытащите его, – разрешил, выпрямляясь, дьяк. – И оттащите куда-нибудь в сторонку.
Даниил Федорович знал, что делал, когда не дозволял прекратить пытку огнем, пока басурманин не скажет все.
Потому, как для вытащенного полонянина боль не прекратилась. Полузапекшиеся в обугленных сапогах ноги продолжали ныть точно так же, как если бы они все еще оставались в огне, а никакой надежды на смягчение страданий он более не имел.
– О Аллах, великий и всемогущий, милостивый… А-а-а!!! И милосердный… И всевидящий…
Наконец кто-то из воинов устал от непрерывных воплей и просто заткнул ему рот грязным подолом его же халата.
– Ну что, Варлам Евдокимович, – улыбнулся подошедшему Батову государев дьяк. – Вот, с Божьей милостью, и нащупали мы слабое место. Завтра начнем. Раз уж ты здесь, то слушай. Мыслю я доверить тебе правое крыло. Охватить ты их должен, окружением напугать. Основные силы я поведу, вместо левого крыла Миус будет.
– Что же ты у полонянина не спросил, сколько сил у хана, боярин?
– Да то нам не интересно, Варлам Евдокимович, – мелко-мелко почесал за ухом дьяк. – Нам их найти главное, да удар нанести. А много ли, мало ли… Мы не за золото, мы за Русь Святую биться идем. С нами Бог, и отступать нам не след…
* * *
Когда в обширную гавань Балык-Кая нее одна за другой вошли полсотни могучих боевых галер, она внезапно оказалась тесной. С высокими мачтами, пушками на носах, паутиной весел, торчащих во все стороны, суда заполнили всю водную поверхность, и казалось истинным чудом, что они не сталкиваются друг с другом, ломая весла и обдирая черные борта. Но галеры не просто укрылись в гавани от возможных штормов – они еще маневрировали, одна за другой подходя к причальной стене, и каждая выплескивала на камень полсотни плечистых и загорелых, вооруженных пиками и ятаганами усатых молодых янычар с матерчатыми заплечными мешками в руках.
Отряды уходили в крепость, выясняли у забегавшегося начальника всегда маленького гарнизона, где он отведет им место, после чего обустраивались: бросив мешки на землю, выставляли пару караульных и уходили в город.
Очень скоро неожиданные гости заполонили улицы, расхватали на рынке все, что только там было съестного, уволокли неизвестно куда десяток невольниц, успели устроить несколько драк с местными торговцами и едва не сцепились насмерть с охраной дворца Кароки-мурзы – так, что султанскому наместнику даже пришлось самому выходить и именем Селима успокаивать бунтарей.
К полудню галеры высадили пять тысяч воинов и Бакы Махмуд, поняв, что его казармы, донжон и двор древнего укрепления не способны вместить всех, начал выводить новые отряды на склоны горы, выбирая ровные, заросшие травой площадки возле стен. Однако галеры подходили и подходили к пристани, и казалось, что им не будет конца. К сумеркам в Балык-Кае сошло на берег семнадцать тысяч янычар – сила, способная заставить содрогнуться от ужаса любое существующее государство планеты. Отборное войско султана окружило город плотным кольцом, словно взяв в осаду – и это было недалеко от истины, поскольку противиться самоуверенным, высокорослым, сверкающим белоснежными зубами и золотыми цепями, ходящим в расстегнутых нараспашку рубахах воинам не рисковал никто. Торговцы боялись заикнуться о ценах на забираемые товары, хватаемые за стыдные места татарки, не говоря уж о невольницах, не рисковали даже вскрикнуть. Окрестные румы и караимы, привозившие на рынок плоды своих земель, предпочли податься обратно в горные поселения. Горожане тоже предпочли запереться в своих домах и терпеливо пережидали, чем все это кончится.
Утром следующего дня в двери дворца Кароки-мурзы постучал янычар и громогласно заявил:
– Передайте своему господину, что его желает видеть высокочтимый бей и покоритель неверных могучий Касим-паша! Касим-паша уже сходит на берег и направляет сюда стопы своего коня!
– Хоть один вежливый человек появился в этом диком городе, – пробормотал Кароки-мурза. – Не ломится в дверь с запыленным лицом и в грязном халате, а заранее извещает о визите. Фейха! Сюда, скорее!
Слава Аллаху, после русского набега он уже успел купить нескольких невольниц. Причем достаточно сообразительных, чтобы не плакать в подушки, а стараться доставить удовольствие мужчине, от которого зависит их судьба. Три умеют танцевать, тоже неплохо. – Фейха, – умоляюще сложив ладони на груди, обратился мурза к прибежавшей на его призыв крупноглазой широкобедрой персиянке. – Обед должен быть самым вкусным и роскошным, какой только ты можешь себе представить. Купи или вели приготовить разные блюда, и проследи, чтобы сдобрили их по-разному. Я не знаю, какие у него вкусы. Кофе… Ну, кофе у тебя всегда самый лучший. Невольниц отправь совершить омовение, попрыскай цветочными маслами, переодень… Ну, приготовь, в общем. Что еще? Музыкантов найди. Пошли в город, пусть кого-нибудь приведут. И немедленно! И… И умоляю тебя, Фейха, не попадайся ему на глаза. В этом доме ты прекрасней всех, а я не хочу тебя лишиться.
Персиянка, зардевшись, кивнула:
– Я постараюсь, мой господин…
Кароки-мурза облегченно перевел дух, потом заторопился переодеться сам. Опоясываться оружием не рискнул: а ну, гость подумает, что его опасаются или не доверяют? Но положил у стены на видном месте – пусть знают, что он не обленившийся чиновник, не знающий вида меча. После кроткого колебания переложил на видное место и драгоценный султанский лук.
Снизу послышался громкий стук, и зычный голос:
– Передайте своему господину, что его желает видеть высокочтимый бей и покоритель неверных могучий Касим-паша! Касим-паша уже сел на своего коня и приближается к дому!
Ага… Забывший про одышку наместник крутанулся на месте, отчего полы халата высоко взметнулись, открыв серые атласные шаровары. Кажется, все готово.
– Передайте своему господину, что его желает видеть высокочтимый бей и покоритель неверных могучий Касим-паша! Касим-паша спускается с коня!
Кароки-мурза торопливо сбежал вниз и с преданной улыбкой на губах застыл перед дверью.
Створка распахнулась. В нее, внимательно зыркая глазами по сторонам, скользнули двое янычар, замерли по сторонам от двери. И только после этого в проеме показался сам командующий гвардией султана: в белом, словно летние облака, тюрбане с большим яхонтом надо лбом, белом, шитом серебром, халате с высокими плечами. Под халатом проглядывала белая плотная куртка, тоже шитая серебром и украшенная жемчугом.
Краешком сознания Кароки-мурза успел подумать, что изнутри куртка наверняка проклепана железными пластинами и по сути представляет собой красивый и дорогой доспех, но вслух, естественно, сказал совсем другое:
– Как я рад видеть вас, досточтимый Касим-паша в своем убогом жилище!
– Как я давно не видел вас, уважаемый Кароки-мурза! – раскрыл объятия гость, и наместник, разумеется, не отказался от столь дружеского жеста.
"Он считает нужным завести со мной хорошие отношения, – моментально сообразил хозяин. – Значит, чует за мной какую-то силу".
– Входите же, входите, – отодвинулся Кароки-мурза, пропуская военачальника внутрь. – Прошу простить ужасный вид, но в прошлом году тут все, все разорили проклятые язычники!
– Ничего, – успокаивающе поднял руку Касим-паша. – Я прибыл сюда как раз для того, чтобы покончить с этим раз и навсегда.
Он вошел во двор, огляделся, поцокал языком:
– Тут приятно, очень приятно…
Кароки-мурза действительно успел восстановить после разгрома почти все – даже фонтанчик в центре зеленого дворика. Но сейчас он думал о другом: догадается кто-нибудь перенести приготовленный для гостя стол сюда, или нет?! Если паше приятно именно здесь, значит здесь и нужно его принимать!
Военачальник подошел к фонтану, опустил в него свои руки, омыл лицо:
– Как хорошо!
Кароки-мурза закрутил головой, и даже открыл рот, чтобы позвать персиянку, но тут увидел идущего с ковром на плече кривого Али. Невольник скинул ковер, раскатал одним сильным движением. Подбежавший Сашка – мальчишка, оставленный мурзой для себя после прошлогоднего похода, рассыпал на ковер подушки:, тоже убежал.
– Да, такой дом нужно беречь, беречь… – продолжал восхищаться гость. – И я сделаю это! Как думаете, семнадцати тысяч янычар и ста пушек, выделенных мне великим султаном Селимом, да продлит Аллах его годы, хватит мне для освобождения единоверцев наших в Астархани и Казани?
– Сто пушек… – мечтательно зажмурился Кароки-мурза, вспоминая, чего удалось добиться, имея всего десять стволов. – Ну, разумеется, досточтимый Касим-паша! Тем более, что с вами во имя этого святого дела пойдут еще десятки тысяч правоверных, живущих в этом ханстве.
– А достойноли будет привести всего семнадцати тысяч отважных воинов при ста пушках, чтобы вручить крымскому хану фирман, написанный рукой самого султана?
– Если сделать это в ближайшие дни, – Кароки-мурза ощутил, как екнуло у него в груди, – то можно ограничиться и несколькими сотнями воинов…
– Вам виднее, уважаемый Кароки-мурза, – оглянулся паша и изумленно вскрикнул, увидев усыпанный подушками ковер и стоящий на нем низкий столик с фруктами и сластями. – Да вы просто кудесник! Откуда он взялся?
Гость подошел, опустился на ковер. Поморщился, вспоминая, на чем оборвался разговор:
– Ах да, янычарский корпус. Наш любимый султан Селим пожелал, чтобы его нынешний наместник в Крымском ханстве Айбек-паша лично доложил ему, насколько благополучно добралась до Крыма моя армия. А посему вручать и зачитывать фирман придется вам, уважаемый Кароки-мурза. После отъезда Айбек-паши его тяжкие обязанности ложатся на ваши плечи. Во дворе зазвучал дудар – Кароки-мурза даже не представлял, куда Фейха ухитрилась спрятать приведенного музыканта, но видно его не было, а музыка звучала, отражаясь от стен и заполняя собою двор.
– Да у вас тут как в раю! – Касим-паша протянул руку, взял с блюда горсть изюма и кинул себе в рот. – Только гурий не хватает.
И гурии появились! Три умелые гречанки, мелко подрагивая бедрами – так, чтобы звучали натянутые на чреслах бусы из тонких медных пластин, начали, подняв руки к небу, свой неспешный танец. С двух сторон к гостю подкрались черкешенка Зелима и полячка Мария, одетые в легкие, полупрозрачные шаровары и рубахи из воздушной китайской кисеи.
– Воистину, рай, – повторил Касим-паша.
– Я думаю, достопочтенный, – мягко предложил хозяин, – что после долгого морского путешествия вам следует хотя бы пару дней отдохнуть у меня в гостях. Умоляю вас, дорогой гость, принять это предложение.
– Пару дней? – усмехнулся, не поворачивая головы, Касим-паша. – Что же, хорошо…
Кароки-мурза поднялся и подошел к десятнику, сменившему на месте начальника охраны дворца сотника Шауката, негромко распорядился:
– Бери трех коней, мчи в кочевье Мансуровых, к Девлет-Гирею. Передай, что через два дня он обязан быть в Бахчи-сарае с тысячами самых преданных нукеров. Скачи.
* * *
В эти же самые минуты боярская кованая конница, опустив рогатины, во весь опор приближалась к сгрудившемуся на берегу Миуса татарскому обозу. Оставленный его охранять отряд в три тысячи сабель уже мчался навстречу с опущенными копьями. Змеи крови опять требовали своего любимого питья – и они его получили. Закованные в железо, привычные к бою русские витязи просто смяли и втоптали в траву отряд далеко не самой лучшей легкой конницы, оставленный на всякий случай для разгона разбойников.
Кованая рать приблизилась к обозу, начала охватывать его по широкой дуге, расступилась, и из-за ее спины показались многотысячные отряды стрельцов. Воины спрыгивали возле повозок, перехватывали в Руки из-за спин свои огромные бердыши и начинали охоту за попрятавшимися возничими – частью вовсе невооруженными невольниками, частью престарелы, ми или слишком молодыми татарами, имеющими при себе только ножи или, в лучшем случае, сабли.
Тех, кто прятался под телегами, кололи острыми подтоками или верхними концами больших стальных полумесяцев, кто пытался бежать, с размаху рубили по спинам. Кто отмахивался саблями – принимали удар на лезвие, потом следовал резкий поворот, одновременно отбрасывающий вражеский кринок, и рассекающий тело басурманина. Полторы тысячи стрельцов перебили две сотни попавших в западню нехристей в считанные мгновения, после чего принялись составлять повозки вкруг, превращая обоз в передвижную крепость. Тем временем остальные пять тысяч пищальщиков выстроились в три ряда вдоль берега, лицом к броду и замерли в ожидании, воткнув бердыши в песок, и наложив на концы ратовищ тяжелые, граненые стволы. На краях строя, в ожидании нового ратного дела, остановились отряды боярского ополчения.
Тем временем на восточном берегу Миуса царила растерянность. Передовые отряды войска во главе с самим ханом уже ушли вперед почти на день пути и здесь, у брода, оставался только небольшой, пятитысячный отряд алановских татар, которые переправились вчера вечером и пока просто не успели двинуться за основными силами. Тысячник Салих Гали, видя, что русских больше почти в три раза, смог только перекрыть брод со своей стороны и отправить гонца к калги-султану Фатих-бею с известием о захвате обоза.
Больше двух часов ждал он ответа – а стрельцы тем временем выпрягли из повозок лошадей, отогнав их назад, составили телеги плотно одну за другой, привязав оглобли к осям колес, пошарили по содержимому сундуков и мешков, угостили своих стоящих в строю товарищей кислым молоком и мясом. Кое-кто успел даже побаловаться с ласковыми басурманскими наложницами, что все равно сидели в своих кибитках без дела.
Наконец, татары зашевелились, подъехали к броду, принялись пускать стрелы, надеясь расстроить стрелецкие ряды. Однако боярские дети тоже умели пользоваться луками – и ногайцы, получив достойный ответ, попятились. После этого Салиху Гали, получившему строжайший приказ, подкрепленный угрозой жестокой кары за утрату всего взятого с собой в поход добра, оставалось только одно: взять в руки копье и во главе первых сотен ринуться в атаку на ряды неверных.
– Алла билла! Алла билла! Бог с нами!
Конная атака всегда выглядит ужасающе. От дробного стука сотен копыт начинает мелко дрожать земля, надвигающаяся многоголовая масса стремительно вырастает в размерах. Десятки, десятки десятков острых стальных наконечников опущены вниз и кажется, все смотрят в грудь именно тебе.
Слетев с высокого берега, татары врезались в реку, подняв к небу облака брызг, и тут выяснилось, что вода слишком плотна для быстрой скачки. Конница невольно перешла на шаг, погружаясь все больше и больше, почти по грудь скакунам. Крайние всадники, оказавшиеся за пределами брода, начали падать, либо погружаться слишком глубоко, чтобы продолжить наступление. Вот тут стрельцы и дали слитный залп из тысяч пищалей. Свинцовый поток, ударивший в татар с расстояния в сотню шагов, снес все, что находилось на его пути. Поверхность оказалась совершенно чистой. Вода же в реке моментально окрасилась кровью, вниз понесло тела людей и конские туши, а не успевшие спуститься к руслу нукеры стали торопливо заворачивать скакунов.
Среди погибших был и Салих Гали – а потому до самого вечера новых атак татары не начинали.