– Во время шторма тут очень большая и нехорошая волна, сир, а наша бухта открыта всем ветрам. Лодки можно в реку быстро отвести, в крайнем случае на берег вытащить. А с кораблями так не получится, и их мы держим южнее – в Сен-Жан де Люз. Три лиги всего на юг. Там единственная закрытая бухта на всем побережье. А здесь наши дома. Сюда китов на разделку притаскиваем. Как ни загрязним этот пляж разделкой, первый же шторм все очистит, а крабы подъедят. Так и живем, сир, на две бухты.
– Не напряженно так жить?
– Мы привыкли, сир. Что такое три лиги, когда по полгода пропадаешь в море? О, – его голос перешел на другую тональность, – вот и наша верфь показалась.
Но до верфи надо еще догрести. Ей-богу, по берегу верхом быстрее получилось бы.
Этим утром я проснулся с самым рассветом. Как птички запели, так и я глаза открыл. В очередной раз удивился: в прошлой жизни я был совой, а тут в жаворонки перековался. Или тело мое нынешнее всегда было ранней птичкой? Что ж, при проблемах с освещением это даже хорошо.
Припомнился старый анекдот про статистиков, которые, анкетируя на переписи населения глухой таежный поселок, очень удивились обилию разновозрастных детей. На что им председатель лесного колхоза резонно ответил:
– Ничего особенного: ночи у нас длинные, а керосину нет.
Первой же мыслью, посетившей меня с пробуждением, стала забота о моем телесном здоровье. Пора мне на ФИЗО. Хватит сачковать и отговариваться государственными делами. До завтрака времени много.
Ленка спала на животе, раскинув свои золотистые волосы по подушкам. С ее аппетитной попки слегка сползла простыня. "Вот бы сфоткать, – подумал я. – И обязательно в черно-белом варианте. Получилась бы не просто эротическая фотография, а высокое искусство". В любом случае надо найти хорошего художника, чтобы он запечатлел Ленкину красоту навеки, мне на память, а то юность скоротечна, особенно женская. Из Италии выписать. Там сейчас что ни художник, то гений. Ренессанс, ёпрть!!!
Да и что за двор у меня будет без своего художника? У иных герцогов и то круче.
Еще раз окинул ласковым взглядом Ленкину попку и, улыбнувшись, стал одеваться.
Вчера, после того как я закончил пьянку с Эрасуной (впрочем, активно добивающих остатки анжуйского вина насчитывалось больше, но серьезный разговор был только с сержантом) и увидел Ленку на королевской кровати в позе "барышни легли и просют", полюбопытствовал, что это она с родными на лугу не осталась? Не виделась же с ними долго. В ответ услышал такое, что челюсть у меня упала на пол, только что не с грохотом.
– Оставишь вас, сир, как же… – гордо вскинула она голову. – Если даже когда я здесь, вам внаглую деревенскую козу на случку приводят.
Надо же, как мило она ревнует. И козлом обозвала очень даже интеллигентно. Намеком.
– Какую козу? – сделал я круглые, ничего не понимающие глаза.
– А то я не видела ее в приемной! Вся такая прелестница, вся такая скромница, вся такая благочестивая целочка, что даст только второму мужу.
И отвернулась от меня, фыркнув.
А я расхохотался так, что дверь тут же приоткрылась и продемонстрировала нам заспанную рожу Марка. Не увидев ничего нештатного, черная рожа утянулась обратно, тихо, без стука, прикрыв за собой дверцу.
– Ревнючая ты, Ленка, как я посмотрю, – подошел я к девушке и поцеловал ее в мягкие податливые губы.
– Как мне не ревновать такого красавчика? – мило улыбнулась в ответ камеристка, стрельнув глазками по полной классической методе: в угол – на нос – на предмет.
И добавила с легкой грустью:
– Ну почему вы принц, сир, мне от этого иногда так больно, когда я понимаю, что вы никогда не будете моим. Рожу я ребенка – и вы отошлете меня куда-нибудь на дальний хутор, чтобы я будущей королеве глаза не мозолила. И останется мне только вспоминать, что хоть немного, но была я в этой жизни по-женски счастлива.
Робкая слезинка из уголка зеленого глаза неторопливо покатилась по ее щеке. Она взяла мою ладонь, поцеловала ее и, прижавшись к ней щекой, тихо прошептала:
– Я люблю вас, сир, и от этого на душе у меня ангелы поют. А когда вы во мне, то у меня все тело загорается и мне хочется кричать от наслаждения, чтобы все завидовали, как я счастлива.
Помолчала несколько секунд и тихо добавила:
– И я очень боюсь все это потерять.
Я ее обнял, погладил по волосам и прошептал, горяча ей дыханием ушко:
– Дурочка, я тебя никогда не брошу.
И мочку ей прикусил слегка, для достоверности чувств.
Думаю, что даже упоминать не стоит о том, что эта ночь была для нас чем-то особенным. Я бы даже сказал, экстатичным.
С утра выскочил я на замковый двор в одной рубашке, футурошок с голым торсом устраивать не стал, ибо не знал, как отреагирует на такой вид монарха окружающая меня придворная фауна. Голым быть тут неприлично, это дерзкий вызов общественной нравственности. В соседней Кастилии даже супруги детей делают в постели при помощи специальных дырок в длинных ночных рубашках. Притом что совокупление их тел проходит в абсолютной темноте. Это только монархам требуется публичная консумация брака при свете и многочисленных свидетелях. Но там не секс, и даже не порно, а политика голимая.
Однако нормальной пробежки не получилось, потому как шпоры с сапог я не догадался снять. И вообще кавалерийские ботфорты – весьма неудобная для кросса вещь. Потому я довольно скоро перешел к комплексу зарядки по Мюллеру, который в меня с детства вбили еще в пионерских лагерях.
За ним-то и застал меня сержант. Подошел, держа под мышкой две деревяшки, на каждой из которых висело по небольшому баклеру, хмыкнул пару раз и снисходительно заявил:
– Если хотите как следует размяться, сир, то давайте постучим учебными мечами.
И понеслось.
Что сказать? Такое занятие кровь разгоняет намного лучше всякой физкультуры.
Поначалу у меня выходило не очень. Я постоянно тормозил и запаздывал, а сержант, несмотря на возраст, носился вокруг меня серебристой молнией и, казалось, был одновременно везде. И я еле-еле уворачивался от его учебного меча, реже отбивая его таким же в своей руке. Но слишком часто его деревяшка оставляла на моем теле синяки.
– Танцами, танцами мало занимались, сир, – сделал свой вывод старый вояка.
Я уже хотел сдаться, как сержант, в очередной раз обойдя мой баклер, попал мне учебным мечом по левому плечу. По самой косточке, которую мы в детстве называли "бульонкой". Очень больно. Почти как по кости голени.
И тут что-то внутри меня взорвалось в тридцать три струи, не считая брызгов. Меня посетило то самое состояние, какое я уже испытал на барке в драке со скоттским бароном. Сознание само по себе, тело само по себе. Рисунок боя существенно изменился. Теперь уже я теснил сержанта по замковой брусчатке, прижимая к королевской башне. Ударить старого воина мне так и не удалось: мой меч постоянно сталкивался если не с его мечом, так с кулачным щитом в его руке. Зато я заставил его отступать. Сначала всего лишь чуть-чуть, потом уже большими шагами. Еще немного – и прижму к стене…
Из-под хауберга на лицо сержанта тек обильный пот. В дыхании прибавились хриплые нотки. А я все наращивал и наращивал темп ударов, походя отбивая выпады сержанта баклером.
Не знаю, сколько бы это продолжалось, но мой учебный меч переломился, вяло повиснув на длинной щепке.
Я остановился, недоуменно глядя на этот дубовый огрызок в руке. Пожал плечами и сказал:
– Признаю свое поражение, Эрасуна. Судьба.
Тут же все мое тело пробила обильная испарина и потек между лопатками горячий пот. И я понял, что рубка на мечах – дело очень даже утомительное. Но тело мне досталось достаточно тренированное, чтобы через пятиминутку передыха все повторить снова.
– Спасибо, сир, что почтили меня учебным поединком, – отдуваясь, сказал сержант, – только мне уже не по годам тягаться с молодыми в скорости.
– Не прибедняйтесь, сержант, вы меня просто вымотали. Так: с завтрашнего дня по четверть часа мы с вами все это повторяем.
– Как прикажете, сир, – отозвался он.
Я подошел как можно ближе к старому воину и тихо сказал:
– А то у меня с координацией что-то не то стало после удара по голове. Только об этом никому…
– Сир… – укоризненно откликнулся сержант.
– Извини. Ляпнул, не подумав, – слегка склонил я голову.
Сержант в свою очередь отвесил мне почти церемониальный поклон. Показывая тем самым, что мои извинения по поводу подозрений в его болтливости им приняты.
– Сир, дозволено ли мне будет разобрать наш поединок и выдать вам мои замечания по нему?
– В обязательном порядке, – ответил я. – Только пошли сначала умоемся.
Эрасуна понимающе кивнул, поворачиваясь к входу в башню, в котором толпились любопытные валлийцы.
– Так что ты там говорил про танцы? – спросил я практически уже в его спину.
– Сир, не знаю я, как вас учили ранее, но рубятся на мечах не руками, а ногами. И движения мечника почти те же самые, что и движения танцора в некоторых танцах. К тому же танцы приучают тело чувствовать ритм… Завтра мы с этого и начнем – как правильно ставить ноги.
Верфь мурманов не произвела на меня особого впечатления. Сказать по правде, я ожидал увидеть если не что-то сравнимое с Адмиралтейством Петра Великого в Петербурге, то хотя бы стационарный стапель. Здесь же все было устроено так, что после той лодки, которая пока только хвалилась ребрами шпангоута, больше ничего и никогда создано не будет.
Простецкий навес, под которым сохли бревна. Примитивная ручная пилорама, зажатое в упорах бревно, которое раскалывали на доски клиньями, а потом уже выравнивали их, затесывая топорами. Штабель таких досок рос под другим навесом. Лодка хоть и не больше восьми метров длиной, но на ее обшивку много дерева уходит.
Видя мое разочарование, алькайд произнес:
– Сир, я же говорил, что тут мы строим только китобойные вельботы. Большие корабли тут строить можно, но зачем создавать себе лишние сложности, когда это проще и быстрее сделать в соседнем Сен-Жан де Люзе.
– Насколько больши́е?
– Ну кокку больше пятнадцати туазов длиной мы еще делать не пробовали, – сознался он.
Кокка – это они так когг стали называть, что ли? Но тридцать метров, грубо говоря, совсем неплохо. Вполне можно соорудить в этих параметрах нечто вроде двухмачтовой бригантины или трехмачтовой шхуны. Суда быстроходные и поворотистые. Не зря их пираты так полюбили в будущем.
– Мы можем отвезти вас в де Люз хоть сейчас, сир, – поклонился алькайд.
– Пустое. Мы конечно же поедем на верфь в Сен-Жан де Люз, но не сегодня. И берегом. Сколько до него: три лиги? Верхом это недолго. Не стоит отвлекать рыбаков от промысла.
– Как прикажете, сир, – еще раз поклонился он. – Вы еще хотели осмотреть наш мыс.
– Тот, с которого вы наблюдаете море?
– Именно так, сир. С него хорошо видна миграция китов. К сожалению, с тех пор как к этому промыслу подключились баски, китов стало значительно меньше в наших водах. Приходится за ними ходить все дальше в океан.
– Я успею до обеда вернуться в кастелло?
– Не обижайте нас, сир. Неужели мы отпустим вас без угощения?
– Я говорю не о еде, а о времени.
– Тогда прошу вас прогуляться по мысу. Там уже все приготовлено и в настоящий момент жарят для нас рыбу на костре. А уж печень трески, особо приготовленную, по-мурмански, мы захватили с собой.
– А саму треску только жарите или коптите тоже?
– И жарим и коптим. И холодным дымом и горячим. Мы угостим вас всем, что делаем сами для себя. На продажу, кроме ворвани и прочих продуктов из кита, мы только селедку солим в бочках. Еще вяленая рыба пользуется большим спросом у горцев, они ее меняют у нас на молоко, сыр и шерсть. Ну и за свежей рыбой постоянно приезжают купцы из Байонны. Тут же рядом…
До оконечности мыса прогулялись неторопливо. Там у мурманов было сооружено из больших камней приличное ветроубежище. С небольшой саклей под дерновой крышей, снаружи больше походившая на кавказский сарай, чем на жилище. Под навесом сушилась треска, отобранная тушками сантиметров по сорок. На открытом очаге мальчишки-подростки жарили ее же. Ту, что не попала под стандарт для сушки. И сразу поедали жареху. Их рожицы блестели от рыбьего жира.
– Дядя Оле, – громко закричал один из них, увидев нашу компанию, – на север ушли два кита и один корабль.
Остальные парни стали быстрее съедать то, что держали в руках.
– Это и есть наши наблюдатели за морем, сир, – указал алькайд на этих пацанят.
Тех было шестеро. От десяти до тринадцати лет с виду. Чумазые от костра и одеты как беспризорники. Правда, не в лохмотьях, но в латаной-перелатаной одежке явно с чужого плеча. Но судя по отношению к ним со стороны мурманов, они явно им родня, а не воспитанники со стороны. Впрочем, если припомнить мое детство, то в деревнях и провинциальных городах до начала 70-х годов двадцатого века донашивать шоболы за старшими братьями или еще какими добрыми родственниками было нормой, а не исключением. Действовал наш советский секонд-хенд в родственных сетях, и без какой-либо коммерческой составляющей.
А вот сарайчик, хоть и неказистый по виду, оказался филиалом рояльной фабрики. Из него мальчишки ловко вытащили ко́злы и столешницы, составив их во вполне приличный стол. За ними пришла очередь примитивных лавок, корзин со снедью и небольшого пузатого бочонка. Апофеозом этого действа стала чистая льняная скатерть, которой накрыли изрезанную столешницу.
Нашлись в корзинах и большие серебряные тарелки, на которые вывалили рыбу разнообразного копчения. Заранее все порезанное – бери и ешь. И свежей, жаренной на костре рыбы мальчишки натащили на оструганных деревянных досках.
Даже деревянную лоханку с водой притащили – руки мыть.
– Вам, сир, белого вина или эля? – начал угощать меня алькайд, едва расселись за столом.
Демократично расселись, без чинов.
– Такую рыбу грешно есть помимо пива, – передразнил я Пашу Эмильевича из "Двенадцати стульев", вдыхая аппетитный аромат копчений.
– Как точно сказано! – восхитился алькайд, вот только я не понял, искренне это он или по должности.
Появились разномастные серебряные кубки, надраенные до блеска самое позднее – вчера вечером. Мне поставили самый большой и тут же набулькали в него эля, который оказался слабо пенящимся лягером.
Я попробовал и понял, откуда у французского пива ноги растут по вкусовым качествам. Ни "Будвайзер" ни разу, даже не "Козел Велкопоповицкий" и уж тем более не "Крушовице". Больше напоминало "Жигулевское" производства юга Украины во времена СССР, если смешать его со "Стеллой Артуа". Фильтровать пиво тут также никто не удосужился. Но сойдет для сельской местности, особо под правильную рыбку.
– Хмель сами растите? – спросил я, утолив первую жажду.
– Нет, сир, хмель – дикий. Пастухи у басков собирают его в горах и на рыбу у нас выменивают. Вон они горы – им тут рядом, – махнул он в противоположную от моря сторону.
– А почем? – впился я зубами в треску горячего копчения и чуть не застонал от наслаждения – ностальгия вкуса.
Надо отдать должное, мурманская рыбка была и жирней и нежней той, к которой я дома привык. У нас, как поговаривали, прежде чем треску коптить, с нее рыбий жир вытапливали. А тут он пока всем без надобности.
– Дык… корзина хмельных шишек на такую же корзину сушеной рыбы. Давно так повелось, – откликнулся алькайд.
Мне так хорошо стало на душе, что на миг показалось, будто я привычно пивасиком под рыбку балуюсь в компании реконструкторов клуба викингов после фестиваля. Расслабился малехо и даже анекдот рыцарский рассказал.
– Один кабальеро дал обет убить дракона… – начал я рассказ, размахивая тресковым хвостом.
Мальчишки даже рты открыли, застыв столбиками. А старшие несколько снисходительно промолчали: типа монарх у них молодой – пусть себе развлекается.
– Долго в горах искал дракона, пока наконец-то не наткнулся на пещеру, от которой густо несло запахом рептилии. "Выходи, дракон, на честный бой!" – заорал кабальеро, приготовив свой меч. В ответ – тишина. И опять кричит кабальеро и в рог с натугой дует: "Выходи, дракон проклятый, биться будем!" И опять только тишина в ответ.
Тут я сотворил мхатовскую паузу и держал ее до тех пор, пока слушатели не дошли до кондиции – сейчас лопнем от любопытства и всех забрызгаем.
– И тут сверху раздается густой низкий окрик дракона, – подбавил я в модуляции голоса подобие инфразвука: "Биться так биться, но зачем мне в задницу дудеть?"
Алькайд постарался сохранить невозмутимую рожу, но у него ничего не получилось потому как шкиперы от хохота свалились с лавки и утянули его за собой на камни.
– А еще!!! – завопили мурманские пацаны, моментально получившие по подзатыльнику от старших.
– Можно и еще, – согласился я, глядя, как, держась за живот, хрюкает Микал.
Только Марк Баклажан держал серьезное лицо, потому как ни черта не понимал, чего это мы… Оглянулся он по сторонам и замахнул за щеку большой кусок балыка. Вот он был – и нету. Только Марк вяло челюстями шевелит.
А меня понесло. Я и в прошлой жизни любил и – главное – умел рассказывать анекдоты в компании.
– Ехал как-то один кабальеро – дон Жуан из Ла-Манчи по узкой улочке Толедо. И видит: из окна второго этажа смотрит на него прехорошенькая горожанка. "О! – подумал кабальеро. – Если произвести на нее впечатление, то вполне, вполне… можно с ней и переспать ночку". Поехал он на постоялый двор, вынул свои самые красивые одежды, едет обратно и думает: "Я вот так проеду под ее окном, а она спросит: "Кабальеро, откуда у вас такое красивое перо на шляпе?" – А я ей отвечу: "При чем тут шляпа, сеньора? Не переспать ли нам ночку?" – Проехал раз, проехал два, никакой реакции у донны на него. Его это задело, и он придумал очень оригинальный план, по которому не обратить на него внимания эта женщина никак не сможет. Он перекрасил свою лошадь в зеленый цвет.
Мурманы грохнули, не дожидаясь конца истории. Пришлось самому ждать, пока они отсмеются. И очень тяжело было мне сдержаться и не засмеяться вместе с ними, очень уж заразительно они это делали.
– Наконец терпение у кабальеро кончилось, и он, остановившись под ее окном, с раздражением спрашивает: "Донна, вы что, не видите, какая у меня зеленая лошадь?" – На что горожанка, обмахнувшись веером, ему лениво так отвечает: "Кабальеро, при чем тут лошадь? Не переспать ли нам ночку за один серебряный эскудо?"
Потом еще анекдотец. Про то, как Илья Муромец… простите – Сид Камепадор поле боя перепутал…
А там и первый голод с жаждой утолили. И смотрю – за столом остались только я с ближниками и алькайд с тремя начальными мурманами. Мальчишек разогнали по наблюдательным постам, а остальные мурманы очень грамотно взяли убежище под охрану и оборону, но за пределами того расстояния, на котором они могли что-либо подслушать.
Намек понял: пора заканчивать звиздихаханьки и дело делать. Тем более алькайд уже не смеется. А внимательно смотрит на меня и потом переводит взгляд на Микала и Марка.
Я перестал рассказывать анекдоты и заявил в ответ на его взгляд: