Мастер Уве был потрясен, когда Микал закончил читать допросные листы на шеффенов.
– Я с ним почти пять лет проработал бок о бок, сир. Делил с ним горе и радость, даже последнюю краюху хлеба в плохие времена. Я считал его своим близким другом. В одном доме жили. Жены наши ладили, а дети вместе играли. Он стольким приемам ремесла научился от меня и мог бы еще научиться… Я отказываюсь понимать человеческую натуру, сир. Это выше моего разумения.
У этого честного человека взгляд на мир перевернулся, а ему всего лишь назвали имя того, кто обвинил его в колдовстве.
– Что с ними будет? – напоследок спросил литейщик.
– С шеффенами?
Штриттматер кивнул головой.
– Я этого пока еще не решил, мастер Уве, – ответил я ему честно. – Но без наказания они не останутся, хотя бы потому, что они напали с целью убийства на моего человека. Скорее всего, повесим за шею высоко и коротко, и будут они так висеть, пока не умрут.
– Я бы не хотел их смерти, сир, – неожиданно заявил литейщик. – Господь велел нам прощать.
И процитировал Библию:
– "Мне отмщение и аз воздам".
– Предлагаешь мне отпустить их, чтобы они снова тебя подловили, поймали и повесили?
– Нет, сир, я не настолько святой. Но у вашего родственника, местного дюка, наверняка есть каменоломни или еще какие тяжелые работы, на которых он мог бы их использовать, не убивая до природного конца их жизни – так моя совесть будет спокойна, сир.
– Хорошо. Я учту твое пожелание при вынесении им приговора. Но тебе придется поменять фамилию, чтобы сбить с толку других добровольных палачей из Мали́на. Ты славный мастер, и я уверен, что твое имя еще прогремит.
– Как скажете, сир. – Мастер опустил голову и практически пробубнил себе под нос: – Но как же тогда мне быть с именем, которым меня крестили?
Действительно как? Уве… Ульве… Ольве… Ольвер… Оливер… Оливье… попробовал я на языке разные лингвистические вариации.
Есть!
– Ты всегда будешь знать, что тебя крестили как Уве. Что означает – лезвие. Гордое имя. Но у разных народов есть аналоги одного и того же имени, только звучат они несколько по-разному. На языке франков тебя бы звали Оливье. Мы же тебя будем звать Оливер. Оливер Крупп. Нравится?
Мастер только пожал плечами, когда я ему присвоил самую знаменитую в мое время фамилию из металлургов.
– Как прикажете, сир.
– Выше нос, Оливер. К Богу ты всегда можешь обращаться как Уве, чтобы он не забывал о тебе и любил тебя. А вот для людей ты будешь мастер Оливер Крупп из Беарна. Но так тебя теперь должны называть не только все окружающие, но и жена и дети. Это для твоей же безопасности. К новому имени не так сложно привыкнуть, – заявил я, опираясь на собственный опыт. – В конце концов, те же кастильцы дают своим сыновьям по двенадцать – пятнадцать одинаковых имен зараз, и Бог их как-то отличает друг от друга.
Литейщик поднял голову и посмотрел мне в глаза с надеждой увидеть в них какой-то сакральный смысл своей дальнейшей судьбы.
– Я понимаю, мастер, что вас изводит безделье, но мы пока еще в пути. Обещаю, очень скоро у вас будет много работы. Причем работы срочной. Подумайте над этим рисунком пока, как лучше сделать такую штуку. – И я протянул ему сложенный лист пергамента, на котором между делом накорябал, как мог, чертеж мортиры в четыре калибра с концевой цапфой и пообещал: – На корабле мы с вами все обсудим намного подробнее. Там для этого будет время, которого сейчас у меня практически нет. Идите, успокойте семью.
Как только мастер попятился к двери, меня посетила новая мысль:
– И еще…
Новоявленный Крупп остановился, вопросительно глядя на меня.
– Ваш старший сын интересуется лошадьми: я временно его поставлю личным конюхом под начало Микала.
– Но, сир, конюхов пруд пруди, а хороший подмастерье – товар штучный, – внезапно осмелел мастер.
– Я же не навсегда его забираю. Только на время путешествия. И в конях он должен разбираться не хуже, чем в плавке металла. Стрелять из мортир придется вам. А ваш сын будет при вас старшим ездовым.
– Слушаюсь, сир, – сократился мастер, и Микал вывел его из комнаты.
Да, чую – по профессиональным вопросам с мастером Круппом придется основательно бодаться в будущем, что в принципе неплохо, потому как любой прогресс возможен только на основе уже существующих технологий и с наличием обученного персонала соответствующей квалификации. Иначе никак. Производительные силы и производственные отношения, мать их ети через колено с Карлом Марксом.
Часовой мастер Тиссо, введенный Микалом, тут же у двери встал на колени.
– Встань и подойди ближе, – сказал я ему.
В ответ он просто прополз несколько шагов вперед, не вставая с колен и не отрывая взгляда с моей короны. Спасибо, моя мудрая тетя, за заботу. Все же материальные выражения символов власти производят на людей бо́льшее воздействие, чем просто голая информация. И вспомнил, как моя белошвейка бухнулась в обморок при виде короны и мантии, хотя перед этим видела меня во всех позах без всякой одежды и знала, что я – принц.
– Говори, – первое слово было мое.
– Элен сказала мне прийти, ваше высочество. – И он поклонился почти до полу.
– Ты пришел. Слушаю тебя.
Мастер поднял голову.
– Элен сказала, что теперь она служит при вашем дворе и уезжает вместе с вами.
– Это правда. Она теперь камеристка и заведует моим бельем, – подтвердил я его слова.
– Дочь сказала, – мастер сделал ударение на слове "дочь", – что мы можем уехать с ней.
– И это правда. Только на сборы у вас не больше двух дней. Вещей с собой брать – один пароконный воз.
– Но за такой срок дом можно продать только за треть стоимости. Я уже не говорю о мастерской и прочей обстановке…
– А вот мастерскую и инструменты требуется забрать с собой полностью. Но не более двух возов в целом. Сначала грузишь мастерскую. И только потом вещи, на которые осталось место. А насчет дома в Нанте я подумаю, что можно будет сделать, чтобы получить за него справедливую цену. В любом случае без жилья в Наварре не останешься.
И прикинул, что это будет очередным поручением Вельзеру. Пусть сейчас выкупает у мастеров дома́ и прочее имущество за справедливую цену минус реальный, не наглый процент, а потом не торопясь это все распродает. Без прибытка не останется.
– Ваше высочество, я тут легко продам свое место в цеху – желающих много, а как у вас там будет с поступлением в цех? – задал часовщик свой главный вопрос.
– Никак.
Часовщик чуть не вскочил на ноги от возмущения, но я жестом отправил его в прежнюю позу.
– В Наварре ты будешь работать в статусе мэтр дель рей. Главное твое дело будет состоять в обучении рабочих моей мануфактуры и разработке технологий. Цеховых ограничений не будет.
– Но у меня, ваше высочество, есть два сына, десяти и двенадцати лет, которые практически прошли обучение. Зачем мне чужие ученики?
– Затем, что они нужны мне, – придушил я его амбиции.
Посмотрел, как мастер усваивает полученную информацию, и добавил:
– А теперь я готов принять от тебя клятву верности.
Базар на этот раз я пропустить никак не мог – любопытство просто одолело. Впечатлений захотелось. Историк я или где? Половину стрелков назначили в коноводы и отправили с нашими лошадьми в поводу к недостроенному собору, а вторая половина с сержантом сопровождали меня с Филиппом пешком по торговым рядам – карманников шугать.
Пока ехали по улочкам Нанта, я вспоминал, как собственноручно купал в ванной Элен, а потом там же дополнительно небольшим уроком анатомии стимулировал ее на отъезд семьи часовщика с нами. Иначе она могла никогда не увидеть больше родных. Свою клятву верности она принесла мне еще утром. На рассвете. Голенькой, положив одну руку себе на сердце, а вторую – на мое причинное место.
Попутно я обучил ее, как можно добиться качественного оргазма в одиночестве, когда меня нет рядом, а очень хочется. Волшебное слово "клитор" она узнала первой в Европе. Ее клятва верности содержала запрет на сексуальные отношения с другими мужчинами, и я совсем не собирался толкать на подвиги ее неудовлетворенные гормоны. Потому как сексуальная измена монарху здесь превращалась автоматически в измену политическую со всеми вытекающими последствиями. Да и профилактику сифилиса пока еще никто не отменял. Лучшее лекарство от венерических болезней – моногамия.
Трактирщик, кстати, не обманул и добыл для меня вкусно пахнущее нежное венецианское мыло, дающее обильную мягкую пену.
Потом Элен мыла мои волосы и сушила их льняной простыней. Кстати, мне постричься, точнее – слегка укоротить волосы не мешало бы, а то уже ниже плеч болтаются, что не есть хорошо по местной дворянской моде, не допускающей пока волосы ниже ключиц.
Моет моя белошвейка мои кудри и пришептывает, как она мне завидует, что у меня волосы сами собой слегка вьются, а ей приходится спать с деревяшками, на которые волос наматывается, а это неудобно и даже больно временами.
Ласковая она – Ленка. Я решил ее при себе оставить. В койке она мне нравится, а регулярный секс для моего нового возраста – это благо. Моча в голову бить не будет. Не буду на матушкиных фрейлин кидаться, что чревато не только политически, но и чисто гигиенически. А Ленка моется с удовольствием. И научил я ее уже многому из насладительного арсенала третьего тысячелетия, от чего местные проститутки тут априори шарахаться будут, не то что "дамы из общества". Да и не будет у меня времени не только на придворные интриги, но и на соблазнение местных дворянок – работать надо, пахать аки пчела. Да и надежнее так с моей точки зрения – никто не то что в инквизицию, просто приходскому викарию не стукнет "за извращения". А Ленку я попутно обучил, что на исповеди надо каяться только в "блуде", без подробностей. И вообще она девица красивая, есть на что посмотреть и за что подержаться. А вот связей в Наварре у нее никаких, что тоже немаловажно. Просить что-либо у меня она сможет только за семейство часовщика, если уговорит их переехать за море. А те у меня будут при деле, и если сделают, что я задумал, то будут и так с прибытком хорошим.
Потом мерили на меня новое белье и ржали непонятно с чего. Просто нам было хорошо вдвоем. После третьего сеанса стимуляции семейства часовщика к переезду оделись и пошли обедать. Довольные жизнью и даже несколько вальяжные.
За столом я объявил своим людям, что Элен Тиссо – моя новая личная камеристка, что было воспринято вояками даже несколько равнодушно. Покивали головами, приняли к сведению и опять ложками махать. Разве что Микал зыркнул слегка недовольно – конкурентку почуял за место подле меня.
Я к чему это – да к тому, что не удержался на рынке и купил своей камеристке в подарок узорчатые серебряные серьги с крупными овальными аметистами. Камень верности. Три "ха-ха".
А так, сам собой, нантский рынок особого впечатления не произвел, базар как базар, похож даже несколько на рынок в египетской Александрии двадцать первого века, разве что никто за руки не хватает и не орет в ухо. Нет, тут продавцы столбами не стоят, как в Москве, все активно расхваливают свой товар на все лады, но с некоторой культурностью, что ли. А вот навесы от солнца – очень даже похожие.
В посуде много изделий из дерева и глины, металла мало – все больше немецкое или английское олово. Грубое. Насколько понимаю, что-то более престижное заказывают у соответствующих мастеров напрямую. Тут же в продаже исключительно ширпотреб. Но и цены весьма и весьма демократичные.
Торгуют по рядам. Ряд – отдельный вид товара. Пословица русская: "Куда прешь со свиным рылом да в калашный ряд" – как раз не про то, что у чела морда похожа на свиное рыло, а про то, что он прется продать свиную голову там, где торгуют хлебобулочными изделиями, чем злостно нарушает средневековые правила торговли.
Походя купил себе дюжину льняных полотенец и столько же салфеток. Пару простыней и скатерть. Один стрелок тут же превратился в носильщика.
Походный погребец еще присмотрел с набором простой серебряной посуды без изысков и разумных размеров для пития (а то тут везде кубки минимум на пинту, а то и на литр с гаком). Кроме стаканчиков двух размеров в него входили две литровые фляги, мелкие тарелки, солонка и перечница с крышками, но без дырок, комплект столовых ножей и ложек, тоже серебряных. Все на четыре персоны. Вилок нет, придется заказывать отдельно. Все в аккуратном чемоданчике из толстой бычьей кожи, с креплениями, чтобы не побить и не поцарапать в дороге, и с заранее приготовленными местами для скатерти и салфеток. Нужная вещь. Сначала приценился к ней сам и, сделав вид, что мне не понравилось, ушел. А отойдя, послал стрелка купить этот погребец как бы для него самого. Вышло в два раза дешевле. Народный налог на понты еще никто не отменял, а у меня на шее – золотая цепь ордена Горностая.
Еще разорился на заранее очиненные фазаньи перья, бронзовые перочинный ножик и чернильницу с песочницей – тоже в походном варианте: все, кроме чернильницы, складывалось в узкий деревянный пенал со сдвижной крышкой. Носился такой пенал на поясе, на завязках. Тут всё на поясе носят – до карманов еще не доросли. А чернильница вешалась как орден на шею, на приличной такой цепи – кобель не сорвется.
И с самого края базара зацепил на излете большой набор аккуратно сделанных гребешков и расчесок из можжевельника с зубьями разной частоты, а то волосы длинные – за ними уход нужен. Пусть Ленка трудится. Я ей еще ножницы закажу. Нормальные. С винтиком.
Глава 2
Герцоги, банкиры, сарацины и мешок перца
Дверь дома банкира встретила нас новой малой архитектурной формой: на слуховое окошко снаружи была прибита бронзовая решетка. Быстро тут у них решения принимаются. Уважаю. А может, это порка привратника так стимулировала. Да и нос у него как бы ни разу не казенный.
В этот раз мы даже в дверь постучать не успели, как она резко открылась настежь, едва мы вступили на крыльцо, и встречал нас на пороге сам хозяин дома в почтительном поклоне.
Долго в доме Вельзера мы не задержались. Ровно настолько, сколько потребовалось мне времени на варку кофе, его дегустацию и выслушивание хвалебной лести моим кулинарным изыскам. Даже с кухни никуда не уходили.
Будущий беарнский эскудеро был заранее облачен в дорожное платье и собран, ему на улицу вывели коня – красивого вороного фриза, и в сопровождении двух своих вооруженных слуг на ронсенах он повел нас из города знакомить с капитаном галеры.
Скакать пришлось прилично, километров пять-шесть от города на запад, почти к эстуарию Луары.
Путь наш проходил мимо сгоревшего порта, напоминавшего скорее кладбище кораблей. Останки пакгаузов энергично разбирали погорельцы, стараясь найти что-либо чудом сохранившееся от пожара. Мелкий древесный уголь ссыпали в бурты, а обгоревшие, но еще целые бревна укладывали в штабеля для продажи на дрова.
– С удовольствием раскупят их горожане, ваше высочество, – просветил меня банкир. – Цена будет очень привлекательной, ибо чем скорее расчистят пожарище, тем быстрее купцы приступят к возведению нового пакгауза.
– Мэтр Иммануил, а почему пакгаузы не строят из камня? Его же вокруг города полно. Больше чем леса.
– Ах, ваше высочество, сразу видно, что сферы мелочной торговли ниже вашего горизонта, в котором вы мыслите большими стратегиями. Деревянный склад быстро возводится и очень быстро себя окупает, а каменный – это уже долговременное вложение. Для того, кто работает на обороте, это все равно что закопать деньги в землю. Да и не бывает чисто каменных зданий. Перекрытия, стрехи, внутренние перегородки, окна, ставни, ворота все равно будут деревянными. При таком большом пожаре и в каменном здании найдется чему гореть – тот же товар, пусть даже крыша будет из сланцевой черепицы. Вот увидите, что через неделю они уже начнут ставить новые пакгаузы, такие же как были, на тех же местах.
– А корабли, сгоревшие и утопшие, так и останутся памятником благовонному пожару? – посмотрел я на их обугленные останки.
– С этим повозятся дольше, но разберут на доски и поднимут. Иначе как торговать, без причала? Сами увидите, ваше высочество, что до зимы в городе простого подсобника будет не найти. С рыбачьих деревень ныряльщики подтянутся. Все расчистят, как было.
– Не увижу. Уеду отсюда на днях, вашими стараниями, мэтр Иммануил.
– Простите меня, ваше высочество, за образную фигуру речи, – потупился Вельзер.
Наверняка сейчас внутренне костерит себя банкир на все лады за допущенный косяк. Если принц себя ведет запросто, то это еще не повод для амикошонства со стороны представителя третьего сословия.
– Все нормально, мэтр, мы не сердимся, – отмахнулся я.
– Благодарю вас, ваше высочество, – низко, насколько позволяло седло, поклонился банкир, – вы очень добры ко мне.
Выставка достижений погорелого хозяйства наконец-то закончилась, и мы выехали в чистое поле. Действительно порт в Нанте не столько большой, сколько очень длинный. И будет еще длинней. С края от погорельцев расчищали площадку от камней и кустарника для нового причала и пакгауза.
– Ого, – вырвалось у меня, – это кто же такой оборотистый предприниматель?
– Вы мне льстите, ваше высочество. Любой на моем месте воспользовался бы благоприятной ситуацией.
"Ну и жук ты, банкир Вельзер!" – подумал я. Не удивлюсь, если первые корабли со специями, которые придут в Нант, будут твои или твоих подельников-сарацин.
После километра-полутора пустырей вдоль дороги стали появляться большие яблоневые сады, разносившие по округе восхитительный аромат спелых плодов. На некоторых участках уже шла уборка урожая. Никакой ограды эти сады не имели. По обычаю любой может зайти в сад и съесть столько яблок, сколько в него влезет. Голодный человек – это плохо. А вот вынос за границы сада хоть одного плода уже квалифицируется как воровство. Со всеми вытекающими суровыми последствиями.
Оглядев эти огромные по площади сады, я чуть не присвистнул.
– Богато живут тут у вас пейзане!
– Это не крестьяне в обычном смысле слова, ваше высочество, это арендаторы земель дюка. Хотя они и лично зависимые от него сервы, и состоят в крестьянском сословии, я бы скорее их назвал предпринимателями. Они не только растят яблоки, но делают из них сидр и продают его. И батраков держат не по одному десятку из свободных вилланов.
– Что ж они не выкупятся у дюка на волю, раз такие богатые? – спросил я.