- Вдвойне адское. Со стороны чего там: сел, двадцать строчек написал - вот и стихотворение. Только порой не то что двадцать - две строки неделю куешь. Зато уж и выйдут - булата прочней. Нам, большевикам, поэзия нужна стальная, острая, как сабля, могучая, как кувалда. Перековывать мозги - дело не простое.
- Я в этом уверен.
Тут подали и "обычное" Демьяна. Не уху, как можно было предположить, а вареную картошку, соленые огурцы, копченое сало. И, разумеется, графинчик. Пьет он редко… В смысле - только ночью?
- Я человек простой, и еду люблю простую. Вы, я вижу, тоже, - брудершафт брудершафтом, но поэт - натура тонкая, понимающая, где "ты" неуместно просто из соображений эстетики. - Еда - это всего лишь еда, не следует делать из нее культа.
- Культа, наверное, ни из чего делать не следует.
- Из чего - правильно. А вот из кого - тут надо подумать. Особенно если кто - не личность, а например, народ. Можно ли, стоит ли, нужно ли делать культ из народа?
- Так ведь и народ - понятие неоднозначное. Одни под народом понимают исключительно крестьян, другие - вообще беднейшие слои общества, третьи - всех без исключения - ответил Арехин.
- Народ я противопоставляю личности. Где личности нет, или она слаба, плывет по течению - то и народ.
- А вот вы - Арехин тоже понимал условность брудершафтов, - вы - безусловно личность. Но вы - народ? Нет?
- Вышли мы все из народа, знаете такие строки? Очень жестокие. Но правдивые. Вышли. И обратно уже не войдем. В этом и заключается проблема интеллигенции. Вот я - происхождения наиподлейшего, говоря по-старому. По-новому - из беднейшего крестьянства. Но сам уже - не народ. Дай мне землю, коня, плуг, скажи: отныне и навсегда ты землепашец - умру. Удавлюсь. Оторвался, так оторвался. Вы-то, я вижу, военспец, или что-то близкое к этому.
- Близкое, - подтвердил Арехин. - В уголовном сыске служу.
- Ну вот, с бандитизмом воюете. А я - кавалерист стиха, - поэт усердно ел и усердно пил. - Днем-то ни крошки во рту не было, - посчитал нужным объяснить свой аппетит поэт. - Только чай. А вот сейчас, как говорили в нашей деревне - Жрун напал. Дедок такой маленький, с лапоток. Из-под лавки зыркнет - и сразу есть захочешь, да так, что спасу нет. Все, что есть в избе, съешь. Здесь, в Кремле, хорошо придумали - ночной буфет. Вот кончится война, построим коммунизм - по всей Москве будут такие ночные буфеты. Не рестораны, как при буржуях, а именно для трудящихся.
- А не в Москве? В вашей деревне?
- Ну, в деревне - то вряд ли. Деревенский - человек самостоятельный, у него и печь в доме, и корова, и всякое другое. Найдет, чем закусить. Хотя позже… Не знаю. Увидим. Может, и будет по селу буфетчик разъезжать с судками для работников-полуночников, вот как здесь сейчас. Вы знаете, их здесь пятеро работают. Двое на кухне, готовят, греют, разливают. А трое при буфете.
- Не вижу я троих что-то.
- А они на квартиры носят судки. Мне, правда, не носят, - загрустил вдруг поэт. - Не пиши стихов…
Опьянел он внезапно, вдруг. Словно шел по вешнему льду, шел, шел - да и провалился. Глаза остекленели, язык завязался в узел. Поэт встал, и не прощаясь, зашагал к вызоду. Шел он механически, как заводная кукла.
- Дойдет, - сказала женщина, убирая посуду поэта. - Он всегда доходит. Недалеко ему. Не впервой. Кушать хотите?
- Еще нет, благодарю.
Арехин сидел и ждал. Ошибся - так и ошибся, эка невидаль. Что он - маг, в самом деле? Он - сотрудник московского уголовного сыска, и должен руководствоваться логикой. А логика говорит, что если есть десять версий одного события, то минимум девять из них ошибочны. А зачастую и все десять.
Люди приходили, но все не те. Зайдут, быстренько хлопнут рюмку, закусят кто сушкой, кто кусочком сыра, и побегут дальше. К Арехину не подсаживаются.
Наконец, дождался. Не он один:
- Что ж это ты, Кузьма Ефимович, задержался? - спросила женщина у вышедшего в зал из кухни буфетчика.
- Да ведь требуют уважение оказать, - ответил буфетчик. - Пока одно, другое. Спешить нельзя. Уважение - штука тонкая.
Говорили они тихо, чтобы не беспокоить Арехина, но он услышал.
- Уважение - это хорошо. А наваждение - плохо, - сказал Арехин, поднимаясь со стула. - А уж доводить мороками до смерти - вообще преступление. Очень серьезное.
12
Буфетчик отпираться не стал. Подошел к столику Арехина и сказал, глядя в глаза:
- Что ж, Дорошку вы поймали. Дальше что?
- Дальше ничего, Кузьма Ефимович. Мое дело, как вы изволили выразиться, поймать. А определять меру наказания будут другие.
- Любите вы грязную работу на других перекладывать.
- Всякий любит.
- Руки вязать будете, или как?
- Или как. Доставлю вас товарищу Беленькому, да и хватит с меня.
- Ведите, - согласился буфетчик.
- Только после вас, - отверит Арехин.
- Воля ваша.
Буфетчик шел, но шел иначе, чем вечером. Тогда Дорошка был полон силы, энергии, этакая грозовая туча, а сейчас от тучи остались жалкие ошметки. Вышло все, истощилось. И походка смертельно уставшего человека. Так задержание подействовало? Или так ловко притворяется, а потом возмет, да и очарует до смерти?
Нет, не похоже. Да и он сам, Арехин, сейчас тоже другой. В ментальной броне, и смотрит - через перископ.
Ночное небо давило. Облака низкие, ветер сырой, и еще собака воет неподалеку. Совсем как в деревне.
Дорошка остановился.
- Знаете, а вы сами не можете меня того… пристрелить, да и все? При попытке бегства?
- Не могу, - ответил Арехин.
- Ну, конечно… Вам ведь доказательства нужны, что я волхв Дорошка, а не простой буфетчик?
- Лично мне они не очень-то и нужны.
- А кому нужны? Не отвечайте, сам скажу. Ульянову-Ленину.
Арехин промолчал.
- Ну, хорошо, может, оно и к лучшему. Это я так, перенапрягся, вот и хочется кончить все разом. Но можно ведь еще и пожить?
- Это вряд ли.
- Ну, хоть до завтра?
- До завтра - другое дело, - согласился Арехин.
Молча дошли они до особой части. У самых дверей встретились с патрулем - тем самым.
- Что, домой хотите? Сейчас организуем… - сказал старший.
- Нет, не домой. Мне товарища Беленького.
- Зачем?
- Сдать ему человека, пусть сам разбирается. Это дело кремлевское.
Товарищ Беленький, судя по всему, тоже еще не ложился.
- Принимайте, - сказал Арехин. - Вот он, волхв Дорошка, убийца товарища Аберман.
- Вы уверены? Это ж буфетчик, Кузьма Ефимович.
- А вы у него самого спросите.
Беленький посмотрел на буфетчика.
- Око за око, зуб за зуб, - невозмутимо сказал буфетчик. Похоже, силы возвращались к нему, и возвращались быстро.
- Не понял? - Беленький сел на стул. Арехин тоже. Один буфетчик продолжал стоять.
- Фанни Каплан, ту, которую вы сожгли, моя сестра.
- Вы в этом признаетесь?
- С гордостью. И признаю, что путем гипнотического внушения заставил Инессу Аберман насыпать себе в чай отравы.
- А причем здесь Инесса Аберман? - спросил Арехин.
- Вы не знаете. А он, - кивнул Дорошка на Беленького, - знает.
- Товарищ Аберман участвовала в вынесении приговора Фанни Каплан, - подтвердил Беленький. - Она и предложила способ наказания.
- А остальные женщины причем?
- Не при чем, - ответил Дорошка. - Остальным ничего не угрожает, напротив, они спасутся.
Арехин почувствовал, что теперь уже из него энергия выходит, как вода из опрокинутого ведра. Не Дорошка тому причина - Кремль.
- Человек у вас есть, признание у вас есть, дальше разбирайтесь сами. А я пойду домой. Вы обещали мотор.
- Да, конечно, - засуетился Беленький. Вызвал патруль. - Заковать. Отвести на кафедру, стеречь. Решать, что и как, будем утром.
- Кого заковать? - спросил старший.
- Ну, конечно, его - Беленький указал на Дорошку. - Да, и скажите, пусть разъездной мотор подадут побыстрее.
Когда буфетчика увели, Беленький спросил:
- Как же вы все-таки угадали, что буфетчик и есть Дорошка?
- Он сам ко мне подошел вечером. Видно, был в своих силах уверен. Оказалось - зря. Я его запомнил - не столько в лицо, он хорошо гримируется, а по запаху.
- По запаху?
- Сытые люди пахнут иначе, нежели голодные. А нюх у неня пусть не собачий, но вполне приличный. Хотя и лицо тоже запомнил.
Прошло пять минут, десять.
- Что-то опаздывают, не иначе - поломка, - Беленький по-прежнему хотел, чтобы Арехин оказался за кремлевской стеной. Снаружи, естественно.
За окном послышался звук мотора.
- Засим - прощайте, - поднялся Арехин. - А почему вы отложили допрос Дорошки до утра?
- Ну, не я один буду допрашивать. Товарищи сказали - до них Дорошку не трогать, чтобы волос с головы не упал.
- Понятно, - Арехин не стал спрашивать, какие товарищи. Ясно какие. Тех, кто мог указывать Беленькому - на пальцах одной руки можно перечесть, еще и останутся, пальцы-то.
Он сел в автомобиль, назвал шоферу адрес.
- Я почему не сразу-то, - оправдывался шофер. - Нас двое, очередь была Аркадьева, но тут подошел какой-то, наверное, большой человек, и Аркадьев его повез.
Уйдет Дорошка, понял Арехин. Уже ушел. Загипнотизировал, заставил расковать, потом очаровал этого Аркадьева…
Ну, теперь это целиком и полностью забота товарища Беленького. И других кремлевких товарищей.
13
Так он и сказал три дня спустя Надежде Константиновне. Крупская приехала к нему на квартиру - посоветоваться, как она сказала. Уж больно Владимир Ильич переживает. Но сама она не переживала вовсе. Ушел Дорошка, и ушел. Видно, тоже считала справедливой ветхозаветную формулу "око за око". Под конец, правда, спросила:
- А вы, Александр, не хотите в Кремль?
- Я, Надежда Константиновна, предпочел бы перейти в Коминтерн. Поработать за границей.
- Думаю, это можно уладить. Партии для заграничной работы очень нужны преданные, образованные, культурные и умные люди.
Арехин скромно потупился.