Он говорил по-русски очень чисто, правильно, тщательно выговаривая слова; чувствовалось, что этот язык не являлся для него родным.
Онфим пододвинул блюдо с сыром поближе к Ивану:
– Кушайте, гостюшки.
Раничев поблагодарил кивком, усмехнулся:
– Вы и так нас, словно дорогих гостей, встретили – не знали, где усадить.
Салим с Онфимом вдруг переглянулись и покатились со смеху.
– Это потому тебя пересаживали, – поднимаясь с травы, сквозь смех пояснил Салим, – что туда, где ты сел, целиться с березы сподручней! Прямо в лоб получается!
– Спасибо, – обиделся Раничев. – А пробьет твой самострел лоб-то?
– Да запросто.
Иван закашлялся. Он, конечно, и раньше знал, что скоморошьи ватаги, попутно с развлекаловом и шоу, занимались и грабежами, и разбоем – ну теперь вот воочию убедился. Непростая это была парочка, наверняка не только акробатикой промышляла. Самострел у них, хаза у какого-то смерда.
– Ну так пошли, что сидеть? – призывно махнул рукой отрок. – Скоро стемнеет, а Игнатко у себя на ночь не оставит, наместника Евсея боится.
– С чего бы? – как бы между прочим поинтересовался Раничев.
– А кто его знает? – Селим пожал плечами с самым невинным видом.
Иван поежился. По его мнению, от этих чертовых акробатов за версту разило прямым бандитизмом. Собрали, блин, ватажку, как бы потом слезами кровавыми не умыться!
Смерд Игнатко жил на самом краю не огороженного стеною посада, в маленькой курной избенке, огороженной высоким, в рост человека, плетнем. Небольшую усадебку его, с полем и огородом, почти полностью скрывали заросли ракиты и ивы, так что надо было хорошо знать дорогу, чтобы найти тропу, ведущую к закрытым воротцам, сколоченным из горбыля. Пока шли, стемнело – солнце уже успело скрыться за лесом, но последние лучи его закрывали огнем почти половину неба, уже не такого голубого, как днем, но и не черного, ночного, а светло-синего, словно старые линялые джинсы.
Дойдя до плетня, Салим три раза покричал совою. Чуть погодя, со двора, раздался такой же звук.
– Пошли, – обернувшись, шепнул отрок.
По очереди все четверо зашли во двор через чуть приоткрывшиеся воротца. Им навстречу метнулась темная тень – видно, сам хозяин, смерд Игнатко, – цыкнула на забрехавшего было пса, тот обиженно заскулил и затих. Хозяин гостеприимно отворил дверь избенки, буркнул:
– Входите.
Ночные гости, один за другим, вошли в темное помещеньице, такое низкое, что Раничев, выпрямившись, треснулся лбом о притолоку, да с такой силой, что перед глазами запрыгали искры. Яркие – зеленые, красные, желтые… Впрочем, это уже были не искры – а жарко вспыхнувшее пламя! Какие-то люди разом зажгли факела от тлеющих углей очага. Раничев дернулся было обратно… и почувствовал под лопаткой холодное острие копья.
Их быстро скрутили, бросили на колени на земляной пол.
– Ну со свиданьицем, добрые люди, – елейным голосом произнес тучный чернобородый мужчина в серебристой кольчуге и накинутом сверху дорогом алом плаще. – Давненько вас тут ждем!
Он расхохотался, но светлые глаза из-под кустистых бровей смотрели строго, пронзительно даже, словно…
Глава 9
Угрюмов. Июнь 1395 г. У беды глаза зеленые
Она легка, гибка, стройна,
И даже чудится порой,
Что чем-то соединена
С черемухой, с цветком, с пчелой,
С душицей, пьющей синий сок,
Со свистом славок и синиц…
Николай Грибачев
"На вечное свидание…"
…словно глаза капитана Жеглова при встрече с Фоксом.
– Всех – в малую башню, – поднимаясь с лавки, распорядился чернобородый. – С утра по одному – ко мне.
"Влипли!" – подумалось Раничеву, когда воины грубо потащили его на двор. Снова противно заныло плечо. Не надо было связываться с этой подозрительной парочкой, хотя, с другой стороны, вряд ли в Угрюмове нашлись бы лучшие кандидаты в скоморошью ватагу. Интересно, что им собираются инкриминировать? Мелкие кражи? Или – что куда хуже – оскорбление святой матери-церкви в лице епископа Феофана? Да, скорее последнее – ведь засада-то устраивалась явно на Салима с Онфимом, имевшим весьма подходящее для него прозвище – Оглобля. Чего ж они еще успели тут натворить?
Связав руки за спиною, их повели по спящим городским улочкам, темным, освещаемым лишь звездами да дрожащим пламенем факелов в руках воинов. На городских стенах перекрикивались стражники:
– Сла-а-ався, князь Олег Иваныч!
– Рязани слава!
– Славен Угрюмов град!
Несколько неизвестно откуда взявшихся стражников с копьями и большими щитами вдруг загородили особо узкий проход, но, узнав чернобородого, почтительно поклонились:
– Проезжай, воевода-батюшка.
Не слезая с коня, тот небрежно кивнул им и, оглянувшись, приказал прибавить шагу. Тупой конец копья больно ткнулся Раничеву под правую лопатку – пошевеливайся. Иван прибавил шагу, их вели меж двумя высокими каменными стенами – церковью и чем-то еще, скорее всего – княжеским амбаром или палатами наместника – что тут еще-то могло быть выстроено из камня? Черные стены вдруг резко расширились, впереди чуть посветлело – миг, и за поворотом показалась небольшая площадь с высоким деревянным храмом о трех маковках и длинным высоким частоколом с мощными, укрепленными массивной надвратной башней воротами. За частоколом маячили крыши.
Не доезжая ворот, воевода что-то зычно крикнул – тяжелые створки тут же бесшумно распахнулись, и вся кавалькада – всадники, пешие воины и арестованные – быстро втянулась внутрь обширного, вымощенного дубовыми плитками двора.
Башня оказалась узкой, все четверо едва улеглись, притираясь вплотную друг к другу. Кто-то – кажется, Онфим Оглобля или Ефим – угрюмо пожелал всем спокойной ночи, дескать – утром-то силы ох как понадобятся, так что сейчас лучше выспаться, кто знает, что там их завтра ждет?
– Спокойной ночи? – возмущенно переспросил Раничев. – Как бы не так! – Он повернулся к отроку: – А ну-ка, поведай, господине, с чего б это нас похватали? И вообще, кто все эти люди? Вижу, ты побольше нашего знаешь.
Салим молчал, разговаривать же с Онфимом Оглоблей было напрасной тратой времени – Иван уже давно догадался, кто в этой парочке главный.
– Ну, так и будем в молчанку играть?
– Схватили нас воеводские, – нехотя отозвался Салим, и Раничев пожалел, что не видит его лица – в башне было темно, хоть глаз выколи.
– За что? – поддержал атаку приятеля Ефим Гудок. – Давай-давай, Салим, выкладывай, что ведаешь, чай, нам завтра вместе ответ держать.
– Вот и не хочу, чтоб лишнее ведали, – вполголоса признался отрок. – Лишние знания – лишние хлопоты.
– Ага, меньше знаешь – лучше спишь, так, что ли? – Раничев усмехнулся. – Только не в нашем случае!
Он долго уговаривал отрока рассказать хоть что-нибудь, чтоб хоть немного ориентироваться во время завтрашнего допроса. Салим оказался упрям, молчал, как партизан, лишь ближе к утру выдавил из себя несколько куцых фраз, из которых ситуация яснее не стала, а скорее наоборот, еще больше запуталась. По словам парня, их взяли за мелкие кражи, совершенные на торгу с голодухи, и самое большее, что им грозило, – битье кнутом у правежного столба. Епископа Феофана отрок вообще не упомянул, словно это не он гонялся за ними по всему рынку. Все это настораживало и выглядело, по меньшей мере, странно: ведь издевательство над религиозными догмами – а именно так и можно было при желании квалифицировать действия акробатов – преступление куда более страшное, нежели мелкое – да и крупное – воровство. Чего ж Салим не сказал о епископе?
– Феофан? – переспросил отрок. – Так он с воеводою не очень-то дружит. Нет, это не он. Думаю – кто-то с торга.
Странное объяснение. Дружит – не дружит, любит, плюнет, поцелует – это все детский сад; когда дело касается преступлений, играют по другим правилам. Впрочем, если они были арестованы только за кражи – это вовсе не касалось ни Раничева, ни Ефима. Только вот поверит ли им воевода?
– Язм бы, на его месте, не поверил, – честно прошептал Ефим. – Да велел бы кату пытать изрядно.
– Ой, не каркай. – Салим заворочался. – Вы тут, и вправду, ни при чем. О том и воеводе скажем… если дойдет до пыток.
– То есть как это – если дойдет? А что, может и не дойти?
Салим больше не откликался, как ни толкали его Раничев с Ефимом, – спал или притворялся. Ну и черт с ним, не хочет говорить – не надо. Ивану вот не спалось что-то. Как представил возможные завтрашние пытки – так совсем уж нехорошо становилось, уж слишком хорошо знал специфические палаческие инструменты: ножички, жильные щипчики, скребки для сдирания кожи – имелся в музее подобный наборчик, правда, не целиком, отдельные вещички только, но и того, что было, впечатлительным людям хватало. Галя, когда только что устроилась на работу, один раз даже чуть не хлопнулась в обморок, хорошо сторож рядом был, Егорыч, подхватил. И что ж, интересно, там с Егорычем? Жив ли? Хоть бы – жив, внукам на радость. Влада, наверное, спит уже… с мужем. А ребята – какой хоть день сегодня? кажется, суббота – скорее всего, играют в "Явосьме". Или – нет, уже отыграли, пиво жрут, собаки, вместе с Максом. Про пропавшего своего басиста и забыли уже, поди… Не, уж это – вряд ли. Однако и история с ним произошла! Вернется – никто не поверит. Начальство в комитете по культуре заставит объяснительную писать. И что там можно написать-то? С такого-то по такое волею неизвестного злыдня со шрамом на лице находился в городе Угрюмове эпохи Великого княжества Рязанского в 1395 году от Рождества Христова. Что ему на такое начальство скажет? Представлять особо не надо.
Раничев передернул плечами. Погладил зажившую, но еще иногда нывшую рану, прислушался – в башне все спали. Храпел Ефим Гудок, чуть посапывал носом Оглобля, скрипел во сне зубами Салим. Удавить его мало! Из какого же это фильма? "За двумя зайцами"? Нет… Ну конечно же – "Женитьба Бальзаминова". Ах, какой там прекрасный Вицин! Интересно, удастся ли еще хоть когда-нибудь хоть что-нибудь посмотреть? И что скрывает этот парень, Салим? А ведь скрывает же что-то, пес!
Раничев чуть не захохотал – уж больно неожиданным был переход от воспоминаний к действительности. И он явно не русский, этот Салим, ордынец или – бери дальше – откуда-нибудь из Хорезма, а то – и из самого Самарканда. Каким ветром занесло его на Русь? Хотя, это, пожалуй, понятно – уж сколько лет Тохтамыш воюет с Тимуром? Нападают по очереди друг на друга, грабят, жгут города, уводят в плен – Салим вполне может оказаться выходцем из Средней Азии или с Кавказа, приведенным на аркане каким-нибудь татарским мурзой. Затем, улучив момент, бежал из Орды в рязанские земли – самый прямой путь и близкий, акклиматизировался, прижился, пристав к скоморохам, даже чуть обрусел. Впрочем, черт с ним, с Салимом. Может, завтра все и выяснится? Воевода этот – кто? Вероятно, правая рука наместника, Евсея Ольбековича. Наместника Олега Иваныча, великого князя Рязанского, значит – Угрюмов сейчас под Рязанью ходит. Ну да – девяносто пятый год. Олег Иваныч – князь крутой, не из последних, Москву воевал нещадно, потом замирился, сына своего, Федора, на московской княжне женил, Дмитрия Донского дочке. Жив Дмитрий-то? Нет, шесть… да, шесть лет назад умер, в восемьдесят девятом. Как раз тогда Тохтамыш на Тимура пошел. А ведь когда-то у него же скрывался от повелителя своего, Урус-хана из Ак-Орды. Ну Урус-хан тоже тот еще черт был – впрочем, не лучше и не хуже других: первое, что сделал, заняв престол, – убил самого наглого конкурента, царевича Туй-ходжу, кстати, родного папу Тохтамыша. Тот, значит, бежал к Тимуру, хромец ему долго благоволил, в походы посылал на Орду, против того же Урус-хана и наследничков его. Последнего из них – Тимур-Мелика и скинул Тохтамыш с подачи Тамерлана-Тимура, сам стал владыкой Ак-Орды, три Сарая захватил – Сарай-Бату, старую столицу улуса Джучи, примерно где-то в районе нынешней Астрахани, новую – Сарай-Берке (где Волгоград) и еще один большой город, называвшийся по-ласковому – Сарайчик. Затем разгромил и еще одного своего соперника – Мамая, после того как московский князь Дмитрий Иванович крепко наподдал тому на Куликовом поле. Потом задружился с рязанцами да нижегородцами супротив Москвы – разорил и Москву; правда, московиты быстро опомнились – в отместку спалили рязанские земли, пока Москва воевала с Рязанью, Тимур к тому времени захватил и разграбил Хорезм, Персию, часть Азербайджана, Тохтамыш тоже времени зря не терял, рассорился окончательно с бывшим своим покровителем Тимуром, убежал аж в Египет сколачивать коалицию – видно, маловато было одних рязанцев. Тимур обиделся, прошелся по Орде огнем и мечом, так до сих пор, похоже, и воевали. Интересный парень этот Тохтамыш, где только не побывал, с кем только не дружил – от того же Тимура и египетского султана ал-Мелика до рязанского князя и короля Польши и Литвы Ягайло – родоначальника династии Ягеллонов. С ними со всеми дружил – с ними же воевал. Ну в это время все так делали, так что разговорчики о всякого рода "извечных заклятых врагах" – сказки, такие же непогрешимые, как и "единственно верное учение" Маркса-Ленина-Сталина. Однако эти сказки накрепко въелись в массовое сознание, как же: Золотая Орда – заклятый враг Руси! А что, Рязань или Нижний Новгород – с Ордой больше дружившие, нежели воевавшие, – никакая не Русь? Кстати, наряду с ними и Московское княжество тоже было вассалом Орды и должно было бы, вообще-то, по всем законам соблюдать верность своему сюзерену. Орда… Алтын Урза – Золотая Орда… И государства-то такого не было! Вернее – под таким названием. Говорили проще – Улус Джучи. Джучи – сын Чингисхана, отец знаменитого Батыя‑Бату, между прочим – названого отца Александра Невского. Простирался Улус Джучи на расстояние немереное – если не брать в расчет вассальные русские земли, то – от Иртыша до Дуная, включая еще и Северный Кавказ и Крым. Сам улус в свою очередь тоже делился на более мелкие улусы, название – Золотая Орда – уже гораздо позже придумали, в старой столице – Сарае-Бату, на нижней Волге, – говорят, дворец хана был щедро украшен золотом.
Раничев довольно ухмыльнулся – не многие бы из его собратьев-историков – исключая, пожалуй, казанцев с астраханцами – все это вспомнили, уж слишком подробно. Да и сам-то Иван знал все эти события, поскольку они почти непосредственно касались его родного города, Угрюмова, который вообще-то должны вскоре спалить передовые отряды Тимура. Какой сейчас месяц? Май… нет, уже июнь. А ведь не так давно, в апреле – число сейчас не вспомнить – войска Тимура наголову разбили Тохтамыша на реке Терек и теперь преследовали его. Да‑а… плохие времена настали для увертливого татарского парня! Как бы вот только всем этим воспользоваться? Угрюмов – под Рязанью, вернее, под Переяславлем-Рязанским, старая-то столица, Рязань, сожжена еще Батыем, так с тех пор еще и не оправилась. Ну не суть… А с кем дружится Олег Иваныч Рязанский? С Тохтамышем? Всегда дружил, да и сейчас, пожалуй… И с Московским князем Василием – тоже. Значит, тогда с Тимуром точно не дружит! А как его, Раничева, прозвали те, кого он принял за сектантов и психов? Ордынцем! Может, и воспользоваться этим, если уж слишком сильно прижмет? А как именно поступить – о том пока рановато будет. Завтра посмотрим. Тем более – вон как эти-то черти – Салим с Оглоблей – спят, пушками не разбудишь! Ежели б о предстоящих пытках думали – вон как, к примеру, Раничев, – разве б так дрыхли? Другие давно бы уж все извертелись, а эти и в ус не дуют. Так, может, и не будет завтра никаких пыток?
Всю ночь Иван так и не сомкнул глаз. Уснул только утром, да и то ненадолго – разбудили, едва взошло солнце.
– Вставайте, собаки!
– Сам ты…
– Поговори ишшо, живо копья отведаешь!
Так, пререкаясь, и шли по двору. Вернее, пререкался один Салим, вообще вел себя крайне нагло, на месте стражников Иван бы не сдержался, угостил бы зарвавшегося пацана хорошим подзатыльником или пинком, так, впрочем, стражники и поступили с видимым удовольствием.
– Чего деретесь-то? – зыркая вокруг глазами, обиженно повысил голос Салим.
И привлек-таки внимание воеводы, тот стоял в самом углу двора, у летней кухни, отдавая приказ какому-то низкорослому здоровяку с мерзейшей рожей, видимо – палачу-кату.
Оставив палача, воевода, поглаживая рукой бороду, направился к арестованным. Не дойдя нескольких шагов, остановился, посмотрел оценивающе.
– Вели отвести меня к боярину Евсею, воевода Панфил, – сплюнув, вдруг нагло заявил отрок. И уточнил: – До пыток. Иначе – ничего не узнаете.
– Не слушай его, батюшка! – умильно зашептал воеводе подбежавший палач – ух и образина: низенький – на две головы ниже Ефима, а уж о Раничеве и говорить нечего, тело широкое, словно комод, головка маленькая, наголо бритая, ручищи кувалдами, борода – темно-рыжая, косматая, брови вразлет, темные глаза прищуренные, злые.
– Вели их огнем пытать. – Палач гнул свою линию. – А с этого – он скосил глаза на Салима – я спущу шкуру, пускай только попробует молчать.
– Скажи наместнику… – не обращая внимания на палача, тихо продолжил Салим, – …что он может узнать кое-что о том, кто был недавно убит недалеко от усадьбы боярина Колбяты Собакина. И помни – велишь пытать, потеряешь время, а этого тебе не простят ни боярин Евсей… ни светлый князь Олег Иваныч.
Воевода и Раничев вздрогнули одновременно. Отчего воевода – неизвестно, вероятно, услыхав про князя, а вот Иван… ну отчего он – тоже понятно. Парень, убитый около усадьбы Колбяты. Из-за него все и началось… Погреб, угрозы, побег, и вот теперь – воеводский двор и нешуточная угроза пыток.
– Всех – обратно в башню, – подумав, распорядился воевода. – Да усилить стражу. – Он обернулся: – Коня мне!
Слуга тут же подвел уже оседланного вороного красавца. Вскочив в седло, воевода взвил коня на дыбы и, с места переходя в галоп, скрылся в предупредительно распахнутых слугами воротах.
Салима – так и не утратившего неразговорчивость, как Раничев ни старался – вытащили из башни буквально через полчаса, а то и раньше. Видно, информация об убитом парне была чрезвычайно важной. Парень долго не отсутствовал – вернулся почти сразу, да не один, а с воинами – те быстро выгнали узников из башни:
– Проваливайте на все четыре стороны!
Скоморохи не заставили себя долго упрашивать, тут же и метнулись к воротам, пока стражи не передумали. Остановились, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и дожидаясь, пока старый, не очень-то расторопный слуга распахнет тяжелые створки…
– Эй, вы, двое! – Раничев вздрогнул – так и знал, что добром все это не кончится, уж больно гладко шло, – обернулся: перед ними стоял воевода, без кольчуги, но при мече, в богатом кафтане синего, с искрой, аксамита поверх коричневато-желтой рубахи, в сапогах из мягкой козлиной кожи. Темные глаза его смотрели строго, борода воинственно топорщилась.
– Вы, вы, – указал он на Ивана с Ефимом. – Говорят, певцы да гудошники знатные? – Воевода усмехнулся: – Не врут, чай?
– Не врут, – с достоинством ответил Ефим. – Певцы мы с Иваном не из последних. – Он горделиво выпятил грудь. – Только вот незадача, играть не на чем: ни гудка, ни гуслей.
– Получите. И то и другое, – неожиданно вымолвил воевода. – Вечером будете петь в хоромах наместника Евсея Ольбековича, да смотрите мне, лицом в грязь не ударьте! Боярин страсть как до песен охоч.
– Понимаю! – Раничев чуть скривился в улыбке. – Сам такой. Споем, не переживай, воевода! Краснеть не придется.