– Откуда вся эта роскошь, друг Гермоген? – чуть захмелев, поинтересовался Иван.
– Откуда надо, – инок расхохотался – этакий Портос, эпикуреец, Гаргантюа, любитель поесть и выпить, да и, наверное, от женского пола, если б уж на то пошло, брат Гермоген бы не отказался.
Раничев пожал плечами – не хочешь говорить, не надо.
– Вообще-то у меня в Угрюмове лабазы, – уже другим, вполне серьезным тоном поведал монах. – И две мельницы. Мало ли – выгонят из обители, что тогда, в нищие подаваться?
– А что, бывает, что и выгоняют? – осведомился Иван.
– Запросто. Вон, Феофан, как настоятелем сюда пришел – всех моих дружек повыгонял, пес! Так без него весело жили… – брат Гермоген вздохнул: – Теперь, чую, и мой черед наступает. Феофан всех своих в старцы протаскивает – Агафона, Дементия, Евлампия-келаря. Евлампий так вообще недавно постриг принял – а уже келарь! Куда уж тут нам…
Гермоген снова наполнил кубки. Выпили.
– Все дела какие-то крутят, – жаловался Гермоген. – Тайный скит у них в лесу выстроен, ближе к ордынским землицам. Вот к тому скиту частенько отец келарь странствует, да не один – с конями вьючными, с Дементием – бывший угрюмовский тать, дрянь человечишко, он у них вроде охраны. Я, когда еще трапезным был, примечал – зачем в скит столько жратвы возить? Кого там кормить? Святых столпников? Не знаешь? И я не знаю. Вот, то-то…
История с тайным лесным скитом крайне заинтересовала Раничева. Он теперь уже не пил, больше просто пригублял, стараясь повернуть реку красноречия инока к нужной теме.
– Скит, говоришь? – наконец соизволил отозваться захрапевший было монах. – Я так думаю – новую обитель там создает Феофан, землицу, да смердов окрестных себе прихватит. Хитер, собака – вперед глядит, всю молодежь туда спровадил, детей еще совсем, ну, да это они посейчас дети, в через пару-тройку лет – вполне крепкие молодые парни.
Раничев затаил дыхание – интересно, что же выходит – монастырские, а конкретно Феофан и его люди, причастны к исчезновению отроков и девиц? Ну-ка, ну-ка, что там еще говорит брат Гермоген?
– И вот что я тебе скажу, Иване, – между тем продолжал захмелевший инок. – Об уставе я тебе скажу, вот о чем. Что там в студийном уставе сказано? – Гермоген наставительно поднял вверх указательный палец: – Юных и безбородых иноков в обитель не принимати и таковых в монаси не подстригати, а мирских юных безбрадных на служении не держати! Вот так! А сколь юнцов уже прошло через обитель? У-у-у, и не счесть. Их, правда, не подстригали, но послушниками-то они были – и потом р-раз – с отцом-келарем в дальний скит!
Ага! А оттуда – куда? К людокрадам Армата Кучюна? Впрочем нет, тот, похоже, отдал-таки дьяволу душу. Ну, свято место пусто не бывает, значит – теперь к кому-то заместо него. Так вот, подумалось вдруг Ивану, вслух же он другое сказал, как говорится, в развитие темы:
– Так, может, этот скит для Феофана, как для тебя лабазы да мельницы? Так, на всякий случай, мало ли…
– Вот! – Гермоген с размаху ударил кулаком по столу, от чего тот, бедный, подпрыгнул, а вино в кубках расплескалось. Вот! И я тако ж мыслю. Вот и этот, напарник твой, как его…
– Евсей-отрок.
– Ну да. Он тоже уж больно для послушника молод. Прости, Господи – дите-дитем еще.
Поводив вокруг осоловевшими глазами, брат Гермоген вдруг упал головой на столешницу и захрапел. Иван растолкал его – задвинуть засов, и, простившись, вышел. Голова его пухла от мыслей. Вот оно, как все обернулось. Искал в обители уязвимое место – и, кажется, нашел ответ и на другой, побочный вопрос. Разрешить бы теперь все эти вопросы, глядишь – и оброчникам раничевским куда б как легче было, и людей бы воровать перестали. Господи, как бы все половчее спроворить?! Да, прав Гермоген, тысячу раз прав – молод еще для послушника Евсейко. Значит, что? В скит его? Ну да, а куда же еще? Напрасно, что ли, Феофан столь пристально осматривал отрока? Как сказал сам Евсей – "ровно быка али корову на рынке". То-то и оно, что – на рынке! Да, именно в этот таинственный скит и увезут несчастного парня, как увозили до него многих. Хорошо бы было заставить отрока немножко пошпионить. Главное, вызнать насчет скита – где он конкретно находится? Через Лукьяна наладить туда верных людей, договориться о местах встречи. Ну да, ну да… Размечтался, Иван Петрович! Прямо, "Красная капелла" какая-то получается, или "Семнадцать мгновений весны". Для начала хотя бы отрока распропагандировать надо, как Генриха Шварцкопфа в картине "Щит и меч". А как его распропагандировать, такого уперто-погруженного в религиозный дурман? На чем-то поймать? На чем… Впрочем… Остановившись на середине пути, Иван оглянулся и свернул к бане… Ага, так и есть – Евсейко с иноком Алексием деловито мыли предбанник – видно, все еще прибирались. Отлично!
Чувствуя охвативший его веселый азарт, Раничев опрометью помчался к кельям. На какого там толстого монаха жаловался Евсей? Который к нему приставал? Илларион, кажется…
– Эй, братие. – Иван едва не сбил с ног несущих воду монасей. – Брата Иллариона, случай, не видали?
– Видали. В трапезную только вот пошел. Да ты догонишь еще, успеешь…
Не дослушав, Раничев бросился к трапезной:
– Брате Илларионе!
– В чем дело, послушник? – монах обернулся – расплывшееся лицо, какое-то серое, словно комок грязи, голос манерный, тонкий.
– Отец Агафий велел позвать Алексия-инока, – на ходу врал Иван.
– Какого еще Алексия-инока? – брат Илларион явно возмутился. – И почему это именно я должен его звать? Что мне, больше делать нечего? А трапезную кто проверять будет?
– Они там, баню моют, – не слушая его, громко проговорил Раничев. – Алексий-инок и Евсей, послушник новенький…
– Новенький послушник? – переспросил сластолюбивый монах. – Тот самый, сероглазенький отрок? Ах да, да… Я схожу, так и быть. Заодно проверю, чисто ли вымыта баня.
Подобрав полы рясы, брат Илларион быстро зашагал к бане, грубо выражаясь – полетел на крыльях любви.
Так… Раничев ненадолго перевел дух. Теперь предстояло обставиться перед Агафием.
Подбежав к хоромам уставщика, Иван что было силы забарабанил в дверь.
– Что такое? – недовольно выглянул из кельи Агафий. – Ты зачем здесь?
– Пришел вот, узнать – в бане не забыли ль чего?
– В бане? – Агафий задумался. – Может быть… Не я, так кто-нибудь из старцев.
– Хорошо бы Алексия-инока позвать да спросить, не находил ли чего?
– Что ж, – иеромонах пожал плечами. – Зови, пожалуй. Только скажи – ноги пусть у крыльца обобьет, грязь в избу не тащит.
Раничев уже бежал, смешно подпрыгивая над кочками, да так, что едва не сбил попавшегося по пути Алексия, хорошо, вовремя углядел, отскочил в сторону. Проводив глазами плюгавца, осторожно, на цыпочках, подкрался к бане. Как там, интересно, уже началось? Брате Илларион, судя по всему, мужчина пылкий…
Иван намотал на лицо кушак, припал к двери… Послышалась какая-то возня, затем стон – словно бы кто-то вырывался. Затем донесся приглушенно-настойчивый голос:
– Ну, что же ты сопротивляешься, дурень? Это ведь так приятно.
– Содомский грех… Брате Илларион, как можно?
– А вот как…
Судя по всему, обозленный от бесполезных уговоров Илларион просто-напросто с силой заломил отроку руку. Послышался треск разрываемой одежки…
– Пожалуй, пора, – с циничной ухмылкой шепнул сам себе Раничев и, резко распахнув дверь, ворвался с видом благородного героя-освободителя. Без всяких разговоров схватил прелюбодея за шиворот, развернул и со всем смаком врезал по морде. Хватило одного удара. Нокаут!
– А теперь смываемся отсюда, парень, – сняв с лица кушак, Иван подмигнул Евсею.
– Что делаем? – не понял тот.
– Бежим!
Они успели в келью до прихода Алексия, и, когда плюгавенький инок вошел, уже вовсю клали поклоны, громко, нараспев, читая всенощную.
Инок Илларион наутро ходил по трапезной злой, с распухшим глазом – сказал, что ударился о косяк, в темноте-то долго ли? Посмотрев на него, откровенно заржал брат Гермоген, сидевший за столом рядом с Раничевым.
– Наверняка, кто-то из любовников приласкал, – наклонившись, зашептал он Ивану. – Тут у нас, знаешь, такое творится – только успевай удивляться! Ты варево-то не наворачивай, наедимся еще сегодня.
– Не понял? – Раничев скосил глаза.
Гермоген обернулся и склонился еще ниже, словно бы молился:
– Сегодня поутру Дементий вернулся. Посейчас и поедут обратно в скит, вместе с Агафием и Феофаном. Ну и пес с ними – пускай свои делишки решают, а мы здеся повеселимся. А, как, Иване?
– Славненько! – потер руки Иван. – Тогда побегу, побыстрей наколю дровишек.
– Давай… К вечеру жду.
Бросившись к келье отца-эконома, Раничев быстро уговорил дать ему в помощь отрока – сослался на то, что слишком уж много дров.
– Ладно, бери, – подумав, разрешил эконом. – Правда, ненадолго. Сегодня напарник твой в дальний скит отъезжает.
Поклонившись, Иван направился на хозяйственный двор, по пути прихватив с собой выходившего из трапезной Евсея.
– Вот что, парень, – складывая дрова, наскоро инструктировал Раничев. – В какой стороне этот самый скит, я не знаю, не знаешь пока и ты. Что надо делать?
– Исполню все, что скажешь, – отрок перекрестился. – Ей-богу, не вру!
Что ж, Иван имел все основания быть довольным парнем, вернее – собой. Морально Евсей был обработан на славу.
– Перво-наперво, подать о себе весточку, – учил Раничев. – Через того же келаря.
Отрок округлил глаза:
– А он передаст?
– А ты его и не спросишь, – передразнил Иван. – Тут всего-то три места, где этот чертов скит может быть. Первое – за Окой, на полпути к землям мордвинов – там леса хватит. Второе – в другой стороне, ближе к Угрюмову – знаешь там лес?
– Бывал… Только никакого скита не видел, – Евсейко захлопал ресницами.
– Плохо, видать, смотрел, – хохотнул Раничев и продолжил. – И, наконец, третье – на борах, у Плещеева озера. Запомнил все по порядку?
Отрок кивнул.
– Вот, и проделаешь в плаще келаря дырочки, лучше, на подоле, и аккуратно. Сможешь?
– Конечно.
– Одна дырочка – за Окой, две?
– Около Угрюмова, – улыбнувшись продолжил Евсей. – И три – у Плещеева озера. Так?
– Так, так, – закивал Иван. – Молодец, капитан Кольцов, Штирлиц, Иоганн Вайс, казачок засланный… Лишь бы только раньше времени не спалился!
Все эти фразы отрок явно не понял, впрочем, и незачем было ему их понимать, Раничев их просто так сейчас говорил – от избытка чувств.
К полудню, как и говорил Гермоген, из ворот монастыря выехал целый караван во главе с самим настоятелем, архимандритом Феофаном. Забрали с собой и Евсея, тот неуклюже обернулся на лошади, кивнул головой Ивану. Раничев поспешно отвернулся – хорошо, на шею не бросился, конспиратор хренов! Миновав ворота и ров, всадники свернули влево и скрылись за покрытые мокрым снегом деревьями. Несколько дюжих монахов с увесистыми дубинками сопровождали караван до реки.
Обстановка в монастыре после отъезда до боли напомнила Раничеву родную советскую армию, а именно – его воинскую часть, впрочем, в подобной ситуации все части были чем-то похожи. Кто из солдат занимался делом – клеил дембельский альбом, мастрячил погоны, или там, накачивал мышцу на турнике – тот и продолжал заниматься тем же самым – понятно, речь шла не о "молодых" призывах – те по-прежнему работали. Многие же, воспользовавшись неожиданной свободой, тут же предавались пьянству и самому разнузданному разврату – приглашали из-за забора местных кочеврыжек, девиц, ужасных на рыло, но незлобивых и безотказных. А много ль солдату надо? Вот так и здесь… Кто по-прежнему молился, кто таскал воду, а кое-кто и кучковался уже, опасливо поглядывая на ворота. Дождались! Фронда, мать вашу.
Смеркалось, в темном небе выкатились первые звезды. Иван доколол оставшиеся дрова и, спрятав топор под стропилину сарая, направился в знакомую келью.
– А, пришел? Заходи, заходи! – брат Гермоген закрыл дверь своей необъятной тушей и весело подмигнул:
– Съехали, волки… Ужо, отдохнем сегодня. Ты посиди пока, я сейчас… – он вышел было, но тут же заглянул в дверь и, пожевав губами, спросил: – Иван, ты каких девок больше любишь?
– Да разных, – пожал плечами Раничев.
– А все-таки? Светленьких или темных?
– Ну, – Иван ненадолго задумался. – Скажем, светленьких.
– Сладим! – улыбнувшись, заверил монах и исчез, аккуратно прикрыв дверь.
В гермогеновой келье ярко горели две толстые свечи, Иван, поплевав на пальцы, затушил одну – сразу сделалось темнее, уютней. Этакий приятный полумрак растекся вдруг по келье, напомнив вдруг…
– А вот и мы! – ногой распахнув дверь, брат Гермоген, такое впечатление – швырнул внутрь двух девиц, похоже, уже пьяных – одну брюнетку, а другую светленькую. Красивые были девицы или, мягко говоря, не очень, Иван не разобрал – темновато, да и Гермоген, черт, притушил свечку, остался лишь тусклый зеленоватый огонек лампадки, висевшей под предусмотрительно завешенными мешковиной иконами.
Иван почувствовал, как подсевшая к нему девица обхватила его за шею. Скосил глаза – на ложе уже сопели, барахтались полуобнаженные, мокрые от пота, тела.
– Что мы сидим? – скидывая саян и рубаху, шепнула девица. Накинулась на Ивана, голая, повалила на лавку, требовательно развязывая кушак…
Раничев улыбнулся, на миг забыв и о душноватой келье, и о самозабвенно предающихся греховной любви соседях. Остался только он и девушка – светленькая, сероглазая, мускулистая, с тонкой талией и большой мягкой грудью…
– Ах, – застонала она, крепче сжимая бедра…
Раничев очнулся от света – брат Гермоген, видно, что-то потерял, и зажег свечку.
– Что там такое? – закрыв рукой грудь, прищурила глаза девушка.
Иван обернулся к ней и обмер, наконец-то узнав. А узнала ли она? Девчонка вдруг вздрогнула и отстранилась:
– Иван?!!!
Узнала.
Раничев усмехнулся…
Глава 17
Декабрь 1401 г. Великое Рязанское княжество. Tombe La Neige (Падал снег)
…И кресты святые валялись поруганные, ногами
попираемые, обобранные и ободранные.
Повесть о нашествии Тохтамыша
…он тоже узнал разбойную женку, уничтожившую когда-то целую шайку знаменитого Милентия Гвоздя и едва не погубившую самого Ивана.
– Таисья, – с придыханием прошептал Раничев, лихорадочно соображая, какую линию поведения выстроить. Кажется, Таисья, когда-то была безответно влюблена в Аксена, именно по его приказу исполняя, так сказать, особо деликатные поручения. Интересно, не угасло ли еще ее чувство к боярскому сынку?
– Вот уж не ждала тебя здесь встретить, – между тем усмехнулась Таисья. – Хотя всякое в жизни бывает, надо же спасать душу… Быть может, и я закончу свои дни в обители у матушки Василисы.
– Кажется, ты там уже была, – тихо произнес Раничев. – И не простой монахиней – ключницей.
– Была, да сплыла, – расхохоталась дева, потянулась, бесстыдно выпятив грудь – красивая мускулистая хищница, с которой ухо нужно было держать востро.
– Ты не думай, я не какая-нибудь, – Таисья кивнула на свою подружку, похрапывающую в обнимку с монахом. – Просто хочется иногда веселья, а Гермоген – парень веселый, хоть и инок. Теперь, значит, и ты здесь?
– Покуда послушником.
– Значит, пришло время…
– Пришло, – Иван поднял глаза. – Аксен Собакин, говорят, в опале.
– Аксен? – девушка встрепенулась, закусила губу, переспросила быстро: – А что ты еще о нем слышал?
– Да так, – уклонился от ответа Раничев. – Ничего особенного. Давно уж его не видал.
– И я – давно, – вздохнула Таисья.
Иван мысленно хмыкнул, Аксен-то, по всему, просто-напросто использовал девку да кинул, а та вот никак не могла выбросить из сердца смазливого боярского сына.
– Что ж, – посмотрев в окно, она принялась одеваться. – Светает… Эй, Матрена, вставай! – она легонько шлепнула напарницу по спине. – Да вставай же!
Матрена проснулась, заворочалась, потянулась, ничуть не стесняясь, и, посмотрев на уже одетую подругу, потянулась к одежке. Проснулся и Гермоген:
– Ну, идемте, дщери, провожу до ворот. Ваня, ты с нами?
– С вами, – задумчиво кивнул Раничев. – Уж пойду, прогуляюсь, все равно братию будить скоро.
Морозило, Иван поежился от холода, а вот одетым в шубы девчонкам мороз был нипочем – обе вскочили в сани, запряженные парой горячих гнедых – Раничев машинально оценил и стальные полозья саней и экстерьер лошадей – все равно, как на "шестисотом" приехали – явно не бедствовали девочки, не бедствовали. Чего ж тогда в путаны пустились? Иль и впрямь захотелось веселья да риска?
Брат Гермоген отвязал от коновязи коней и кивнул девушкам:
– Все, красавицы. Можно ехать.
– Ворота сперва открой, красавец, – переглянувшись, рассмеялись девчонки. Таисья тронула поводья. – Н-но…
Скрипнув полозьями, сани тронулись с места.
– Ничего девчонки, красивые, – закрывая ворота, усмехнулся Иван. – И, судя по лошадям, далеко не бедные.
– Да уж, не бедные! – Гермоген басовито расхохотался. – Матрена-то – угрюмовского купчины Евстигнея Воронова вдовица, уж деньжат у нее не клюют курицы – муженек-то покойный большими делами ворочал, и с Москвой торговал, и с Ордою, и с Литвой через Верховские княжества. А Таиська – подруга ее… С жиру бесятся бабы!
Раничев задумчиво сплюнул – ну, конечно, Таиська в своем репертуаре: жить за чужой счет, и жить хорошо – похоже, вот ее кредо. Только к Аксену она зря присохла, тот и сам дурачков кинуть мастак… Эх, девчонки, девчонки, ничего-то не меняется в этом мире. Однако быстро они приехали, едва только архимандрит с присными за порог. А мобильников-то, между прочим, еще нет! Как же Гермоген их вызвал?
– А вон как! – монах со смехом кивнул на звонницу.
Раничев захлопал глазами:
– Не понял.
– А тут и понимать нечего, – помнишь, я вчера звонил к вечерне?
– Ну…
– А как звонил, помнишь? – Гермоген внимательно посмотрел на Ивана.
– Ага, – наконец начал понимать тот. – Выходит, звонил ты каким-то особым образом…
– Ну, конечно! – монах с хохотом хлопнул послушника по плечу. – До Угрюмова – двадцать пять верст, хоть и не так далеко, да, знамо дело, звона не слышно – зато у меня охотников да рыбаков знакомых полно, места тут дичью богатые, не все еще прибрал к рукам Феофан. Вот, ежели что, и передают зазнобам – приезжайте, мол, повеселиться.
– Да уж, веселье, – хохотнул Раничев. – Проспали, почитай, почти что всю ночь.
– Ну, это сейчас так, раньше-то, до Феофана, куда как веселей было, – Гермоген улыбнулся и, тут же спрятав улыбку, сказал уже куда более серьезным тоном. – Да и не так веселье тут для них важно, как риск! Сам подумай, ну все есть у вдовицы, пожалуй, окромя птичьего молока, да и то – ежели очень похощет, достанут. А ведь еще молода… И чем прикажешь душеньку тешить? А тут – почти римские гетеры, распутницы, да еще в монастыре, да с чернецами. А попадутся? Узнает кто? Вот он – риск, кураж, веселье!
Иван покачал головой:
– Одна-а-ако.