Прежде всего, кормили боярина крестьяне. А вот службу государь требовал - с земли. С каждых ста чатей (около пятидесяти гектаров) помещик обязан был выставить на службу - в поход или на смотр волостному воеводе - одного воина в полном вооружении: в броне, с рогатиной, саблей, с двумя заводными лошадьми. Получалось, чем меньше крестьян работало в поместье - тем труднее было боярину свести концы с концами. Мало снарядить ратника - его еще кормить-поить надо, и самому с голоду не умереть, и усадьбу достойную отстроить, и детей поднять… В общем, все, что положено. А крестьяне, коих в учебнике по истории крепостными называли, на деле все на договоре земельной аренды сидели. То есть по осени оброк оговоренный заплати - и можешь на новое место уезжать. И крутись помещик с опустевшей землей, как хочешь.
Но и это еще не все. Оказывается, каждый родившийся, где бы то ни было, на Руси человек изначально считался свободным. То есть, будь его отец с матерью хоть десять раз в безнадежной кабале - но дети их могли спокойно уезжать на отхожий промысел, учиться ремеслу в любом городе или просто поселиться в другом поместье или на черных землях. Получалось, много с крестьянина спросишь - уйдет. Мало - сам пойдешь по миру, разоришься. Государство - оно ведь бездушно, как механический автомат. Положенного ополчения не выставил - поместье в казну отходит. И нет ему дела до твоих стараний и неурядиц.
Вот и крутился Василий Ярославович, как только мог, и сыну решения свои пояснял. До обниманий и целований дело, конечно, не доходило - все-таки господин должен оставаться господином, а смерд - смердом. Однако же все жалобы боярин выслушивал внимательно, до бед или радостей снисходил. Кому скидку по оброку сделает, кому кусок пашни из пара прирежет, кому леса разрешит взять безвозмездно. Пусть строятся крестьяне. Лишний амбар, лишний овин, новая изба. Глядишь, и жалко бросать станет, коли мысль появится на новое место перебраться. Споры крестьянские помещик старался решать по совести, чтобы обид не оставить. Порою от себя проигравшему что-то для утешения подкидывал. Не добро, нет: новые права, дела новые, под них - отсрочку по оброкам. Дескать ставь ульи на медвежьей опушке, а оброка бортного пять лет можешь не возить. Вершу дозволяю поставить на озере и коптильню. И три года лишь на свой карман трудись, разживайся, радуйся. Время пройдет, пасека, коптильня, верша - все останется, доход приносить продолжит, оброк будет дополнительный. Не Василию Ярославовичу - так жене, сыну, внуку. Вперед всегда смотреть нужно, не одним днем жить.
Без раздумий боярин крестным отцом соглашался стать - пять крестин за поездку его случилось. Пирами, что старосты или даже просто мужики зажиточные закатывали, не брезговал, подарки принимал, сам всякую мелочь дарил - пуговицы, иголки, атласные ленты. Парням, что в возраст входили, свое хозяйство предлагал завести, залежи предлагал отвести, или вовсе лес под огневище. Подъемные обещал, отсрочку по оброкам, пока юнец на ноги встанет, коней, лемех, справу разную, железо и вовсе безвозмездно. Подъемные - это вообще главные оковы для смерда. Пока не расплатится по долгу - права уехать не имеет. А пока все отдашь, да еще сверх оброка, - лет десять пройдет, коли не более. Уже и дом отстроен будет, и двор, и пашня поднята, и жена, дети - куда уж тут уедешь. Коли над мужиком не изгаляться, ненависти в нем не вызывать - он уже до гроба никуда не денется.
Иных молодых людей к земле не тянуло вовсе - и боярин тут же начинал звать их в холопы. На жизнь вольную, красивую, нетрудную. В атласных рубахах гоголем ходить, одвуконь по Руси носиться, славу великую добывать. Да еще рядом с домом родным, чтобы порой в деревню отчую приехать, во всей красе показаться да девок, что ранее нос воротили, всплакнуть от зависти заставить. Серебро - сразу, служба - потом. О том, что только этой весной из полусотни холопов чуть не половина в землю сырую легла - Василий Ярославович, естественно, не поминал.
Так и ехали они от деревни к деревне, слушая, улыбаясь, хваля и соболезнуя, прощая и раздавая обещания - точно сенаторы перед выборами. Изредка, на проселках между деревнями, уставший боярин темнел лицом и начинал с завистью вспоминать законы Княжества Литовского и Польши, где шляхтич для своих крепостных - существо, стоящее выше Бога. Каждого может по своей прихоти судить и миловать, продавать или сажать на кол, назначать любое тягло, по своей воле брать в холопы, пороть, женить, разводить, забирать добро - и никто не смеет на господина пожаловаться. Вот это - настоящая власть, настоящие господа. Там родовитый боярин не должен унижаться, хитрить, выкручиваться, стараться быть добрым и справедливым в глазах простых смердов. Там кулак сжал, по столу хлопнул - вот и все уговоры. Все по-твоему будет. А кто недоволен: самого на кол, жену и девок холопам раздал - и пусть бабы новых рабов плодят. Авось, как-нибудь вырастут.
Впрочем этих вспышек хватало ненадолго. Потому как вспоминал Василий Ярославович и другое. О том, что бегут от такой жизни смерды литовские, польские и немецкие многими и многими тысячами. И коли смерд сбежал - найдут его, не найдут, а земля-то зарастает. Но ратника с нее ты все равно ставь! Посему крестьянин, который сам уходить от хозяина не стремится, все-таки надежнее.
Вернулись они весьма утомленными - не столько дорогой, сколько постоянными беседами, праздниками с плохоньким пивом и подкисшим медом, уговорами, спорами, попытками придумать что-то новое, способное принести прибыль для общего удовольствия. В усадьбе их ждала баня, обильный стол с вкусными яствами и терпкой мальвазией, три дня отдыха… И новый путь. Василий Ярославович сказал просто: "Хотим до Юрьева дня обернуться, сами оброк получить и со смердами счесться - нужно мчаться в Москву прямо сейчас".
И Андрей его прекрасно понял. Десять дней туда, десять обратно. Это даже без всяких дел они только в середине августа вернутся. А если еще и дела какие-то решать - раньше сентября наверняка не получится. Так ведь еще и тут по возвращении наверняка хлопоты найдутся.
Варю он успел увидеть всего раза четыре, и то мельком. Смог получить с нее два крепких, сладких, искренних поцелуя и опять оказался в седле.
Летний тракт мало чем отличался от зимнего - не считая, конечно, окружающих пейзажей. Вместо снежных полей по сторонам лежали сочные луга или зеленеющие пока хлеба. Леса ныне представляли собой непроницаемые лиственные стены, крыши церквей и монастырей из белых стали золотыми. И все. Ухоженный тракт оставался таким же широким и ровным, как зимой. Точно так же он перескакивал по бревенчатым мостам небольшие речушки, хотя реки пошире приходилось одолевать или вброд, или на паромах. Как раз паромы через Двину, Межу, Истру да ожидание на берегу переправы и отняли наибольшее время, удлинив путешествие почти на полный день. Самое забавное, что Волги на своем пути Зверев даже не заметил.
Москва по сравнению с зимой и вовсе не изменилась. Просто зимой повсюду была желтая слякоть от перемешанного с навозом снега, а теперь от конского и коровьего навоза все вокруг: деревья, траву, едущих издалека путников, лошадей, вал и навес московской городской стены - все покрывала едкая желтая пыль.
Впрочем, за воротами гостей ждал сюрприз: прямо на приезжих, входящих в ворота, смотрели черные стволы двух пушек, вкопанных в землю метрах в двухстах от стены. Андрей, увидев полуметровый смертоносный зев и стоящего над орудиями пушкаря, вздрогнул - но более никто на это нововведение внимания не обращал. То ли привыкли, то ли просто не представляли, что это такое.
Дальше всадники промчались знакомой дорогой, свернули на улицу, на которой стоял двор боярина Кошкина… И обнаружили, что она вымощена дубовыми плашками. Значит, теперь на ней жил некий родовитый боярин. Нетрудно было догадаться - кто.
- Вот тебе и "приют худородных", - довольно отметил Василий Ярославович. - Как мыслишь, сынок, не зазнался ли наш сотоварищ?
- Сейчас узнаем…
Частокол вокруг знакомого дома ничуть не изменился, зато ворота стали расписными: поверх плотно пригнанных досок задирали лапы худосочные безгривые львы, окруженные сине-зеленым плетением, похожим на арабскую вязь. Над входом появилась перекладина, украшенная ликом святого Пантелеймона. Боярин Лисьин с сыном, Пахом и Никита спешились, дядька постучал рукоятью в ворота. Прошло несколько минут, после чего распахнулись обе створки, открывая въезд на двор, полностью укрытый слоем свежей соломы примерно в ладонь толщиной. Двое подворников в атласных рубахах низко склонили головы:
- Доброго тебе дня, Василий Ярославович! Доброго тебе дня, Андрей Васильевич! Дозволь коня принять. Проходите в дом наш. Гость в доме - радость в доме. Испейте корец с дороги…
У крыльца приезжих уже поджидала румяная девица с серебряным ковшом в руках. Да и сам дом тоже изменился. Он был полностью оштукатурен, покрашен в светло-желтый цвет, поблескивал новенькой слюдой в окнах, покрыт резной дубовой черепицей. Дворня щеголяла в костюмах, что не всякий шляхтич мог себе позволить: в атласных рубахах с вышитыми рукавами, подолами и воротами, в широких, атласных же кушаках. Во дворе к гостям подбежали несколько мальчишек, забрали у них поводья, повели скакунов в сторону конюшни.
Удивленно оглядываясь, боярин подошел к крыльцу, принял корец, немного отпил, кашлянул, отпил еще немного, крякнул, протянул ковш сыну, после чего неожиданно обнял девицу, крепко поцеловал и стал подниматься по ступенькам. Зверев тоже поперхнулся после первых же глотков - в ковше оказалось густое терпкое вино! - после чего взял себя в руки, сделал несколько глотков и отдал угощение Пахому. У него тоже появилось желание закусить, однако целовать представительницу хозяйки он все же не решился и просто поспешил вслед за Лисьиным.
За дверьми их встретил ключник в богатой ферязи, с поклоном сообщил, что баня уже затоплена, комнаты для дорогих гостей приготовлены, а сами они могут перекусить с дороги в трапезной.
- Похоже, не рухнула наша братчина, сынок, - сделал вывод Василий Ярославович. - За старых друзей боярин Кошкин держится, новых не ищет, не зазнается. Ну а коли так, то и мы прежними будем.
В трапезной навстречу новым участникам пира поднялись знакомые по прошлому приезду бояре. Лисьин и Андрей по очереди обнялись с каждым, сели к столу - и тут же были вынуждены выпить по кубку за дружбу, за встречу, за государя Ивана. Лишь после этого Зверев смог придвинуть к себе блюдо с запеченным целиком то ли зайцем, то ли кроликом и наконец-то перекусил. Правда, уже поздно: после обильного возлияния на пустой желудок в голове зашумело, появилось желание "добавить". К счастью, едва он успел обглодать тонкие косточки, посыпая нежное мясо солью с перцем, явился ключник и позвал всех желающих попариться. Отозвалось человек шесть - они уже затеяли с Лисьиным длинный разговор о планах на урожай и не хотели его прерывать.
В бане новик забрался на полок, вытянулся, согреваясь, и… заснул. Сколько он успел покемарить в густом мятном пару, он не знал, но когда проснулся - бояре все еще горячо обсуждали, сколько будет стоить осенью хлеб в Москве и в порубежье, сколько - репа. Огурцы уже сейчас шли по алтыну за два возка, из чего следовали какие-то длинные и многоэтажные расчеты, основанные на прежних годах, нынешних дождях и наступлении турок под Веною.
- Вена - это столица Австрии? - сонно поинтересовался сверху Андрей.
- Полвека венгерским городом была сия Вена, - поднял голову боярин Анатолий Коза. - Да токмо как османы на Европу пошли, так в одночасье и не стало сей Венгрии. Вену после гибели королевства Германская империя ухватить успела, своей объявила. Да османы обложили ее уже. Как возьмут - вестимо, дальше, к морям северным и закатным двинутся. Не устоят схизматики перед сарацинской мощью. Куда им, безбожникам.
- И скоро возьмут?
- Да кто же его знает? - пожал плечами боярин. - Ратное счастье переменчиво. Опять же под Вену сию не токмо Германская империя - вся прочая Европа силами собралась. Чуют, что конец им настает, от и ложатся костями, лишь бы османов остановить. И французы-кавалеры туда воевать пришли, и англичане, и фряги, и испанцы имеются. А сарацины, сказывали, ныне еще и с персами войну тяжкую ведут, и в Египте далеком. Разом на три стороны мечом тяжко махать. Могут и отступить, иные компании поперва закончить, а опосля к Вене вернуться. А могут с персами замириться и всей силой на схизматиков надавить. Тогда, само собой, не устоит империя. И прочие страны сгинут. Но то вряд ли. Чего османам в нищей Европе искать? От Персия - то другое дело. Там есть чего ради сразиться. Европу же султан всегда взять успеет.
- А если все же возьмет?
- Ну, - опять пожал плечами боярин Коза, - тогда французские кружева мы станем звать османскими…
Бояре дружно захохотали.
Зверев спрыгнул с полка, начерпал из ушата в деревянную шайку воды, опрокинул на голову, смывая пот, растерся щелоком, снова ополоснулся. В голове же пульсировала мысль о том, что Османская империя начала наступление на Европу. Не то чтобы он сильно беспокоился об этой россыпи мелких разбойничьих стран - но зеркало Велеса сказывало, что после покорения Европы султан повернет свое оружие на Русь. Неужели оно все-таки право? Зеркало право - а не он со своими знаниями из школьного учебника? Лучше надо было учиться, лучше…
- Сколько же у османов времени займет, чтобы всю Европу покорить?
- Кто же их знает? Коли напирать сильно не станут, то лет за десять, двадцать. А нажмут всей мощью - могут и за пару лет одолеть. С кем им там сражаться-то? Голытьба одна. А ныне и вовсе там разброд полный. Веры никакой не стало. Кальвинисты, лютерцы, римские проповедники - все за своих богов ратуют, умы смущают, истинной веры нет… - Боярин перекрестился. - Меж собой то и дело сцепляются, дела ратного не знают. Как они, друг на друга волком глядючи, супротив этакой силищи устоят? Да никак!
- Как бы после Европы на нас сарацины не повернули, - угрюмо высказался Андрей, опрокинул на себя еще одну шайку и пошел из бани.
В предбаннике оказалось, что гостям хозяин приготовил подарки - те же свободные атласные рубахи, но шитые по подолу и вороту не катурлином, как у холопов, а золотой и серебряной нитью, с жемчужными пуговицами. Последних, правда, на косоворотке было всего две - но все равно приятно.
Следом за новиком в прохладу дома выбрались остальные бояре, переоделись в чистое, опоясались, вышли в трапезную - но тут уже убирали. Дворня уносила опустевшие блюда, грязные ковши, полупустые кувшины и не совсем свежие, пусть и нетронутые, яства.
- Василий Ярославович! Ну наконец-то! Уж заждался тебя и Андрея, ох, как заждался!
Боярина Ивана Кошкина, хозяина дома, было и не узнать. Разумеется, шрам через щеку никуда не делся, но краснота с лица сошла, сменившись светло-коричневым загаром, а реденькая по весне бородка теперь стала вполне благообразной и ухоженной: снизу будто разрезанная, она разводилась на стороны с легким закручиванием, подобно "буденовским" усам. Одет придворный боярин был в свободную ферязь, так щедро расшитую золотом и украшенную самоцветами, что она вполне могла заменить панцирь; рукава рубахи наружу выглядывали шелковые, тонкие и полупрозрачные, как вуаль. Красную соболиную шубу хозяин сбросил на скамью: чего красоваться перед своими?
- И ты здравствуй, друг мой юный, - троекратно расцеловавшись с Лисьиным, хозяин раскрыл объятия Андрею. - О тебе, кстати, государь несколько раз вспоминал, спрашивал.
- И как он ныне?
- Все тот же, - дернул щекой боярин. - Тираны, бояре Шуйские, его, знамо дело, ни к мастерству ратному, ни к веселью обычному, ни к делам княжеским не подпускали. Одного, что узника, держали. Оттого и привык он един, что дуб на опушке, стоять. Все в светелке остаться норовит, с людьми знается мало, а доверяет разве мне, братчине нашей, да воспитателю своему. Я не сказывал? Воспитателя государева, Федора Воронцова, я из поруба выпустил, да дядюшку его, старого Ивана Вельского. Он уж и не ходил, старик. Хотя ныне вроде отлежался. Меня встречал в кресле, не на перине, как ранее. Еще иных сторонников великого князя отпустил, коих Шуйские заковали. Глинские многие в Москву воротились. Родственники государевы по матери его. Однако же стража возле Ивана наша стоит, от братчины. Иной он не доверяет, да и мы так просто пост свой не отдадим… - Кошкин широко улыбнулся. - Глинские сему не противятся. Шуйские зубами скрежещут, но сделать супротив воли государевой и сабель наших ничего не могут. Не станут же они сечу во дворце затевать! Тогда враз видно станет, кто против великого князя злоумышляет, на чьих руках его кровь.
- А нападение на великого князя, то, лесное… Расследовали?