Это - очень недавняя логика. Логика дерьмократии и гумнонизма, антихристианская и антинародная.
Народ, община нуждается в ярлыках для различения своих членов. Имён, особенно христианских, привязываемых ко дню крещения - именинам, дню ангела - не хватает. Поэтому народ даёт прозвища. Потом из этих прозвищ получаются фамилии.
В русском языке чётко видна группа фамилий происходящих от имён отцов: Иванов, Петров, Сидоров… Происхождение человека - одно из важнейших его свойств.
Другая группа - профессии: Кузнецов, Гончаров, Попов… Ремесло характеризует полезность человека для окружающих.
И хорошо видна группа фамилий, производимых от физических недостатков: Безруков, Слепаков, Суходрищено…
Народная молва фиксирует калечность человека и использует для поименования, христианство - восхваляет.
"Калеки угодны богу" - говорит горбатый Арата Красавчик благородному дону Румате Эсторскому.
Уродство Квазимодо вызывает восторг у добрых парижан.
Сотни разного рода карликов постоянно крутятся вокруг благородных особ средневековья.
Держать в доме урода - это праведно, это по-христиански: призреть нищих и убогих.
Заставить его гримасничать, кривляться перед гостями, демонстрировать, выпячивать телесные недостатки для общего смеха - это весело, это по-человечески.
Похвастать своей благодетельностью - дать возможность гостям ощутить своё превосходство над ущербным. И - свою ничтожность: даже урод выше, потому что пригрет господином.
Пляшущее за кормёжку уродство - высший гламур. Изуродованный "Человек, который смеётся" - пикантно, остренько. Благородная аристократка скачет перед страшненьким - голенькой.
Удачный набор дефектов, врождённых или приобретённых, является источником благоденствия и влияния их носителя. Сделать вид, что вы не заметили уродства - оскорбить. И урода, и хозяина его.
Десятки тысяч дефективных людей заполняют паперти церквей всей Европы. Они находятся под защитой церкви, они взывают к милосердию и предоставляют возможности его проявить без значительных трудозатрат.
Уроды, калеки, инвалиды, примазавшиеся, мимикрирующие под них… Если вы сделаете вид, что они - нормальные - вы их очень обидите. Потому что, тем самым лишаете их права на милостыню, возвращаете им право (и обязанность) на труд. Главное - лишаете их ореола праведности и святости.
Идеальная жизнь, образец для подражания в "Святой Руси", выглядит как цепочка состояний: прегрешение - наказание - покаяние - спасение.
Калека, пусть даже и с врождёнными проблемами, уже согрешил, или его предки, уже наказан ГБ. Теперь пребывает в состоянии раскаивания. Он уже на третьем уровне всеобщего квеста. А все остальные - только на первом.
"Бедненький! Он так страдает"… - Так это хорошо! Сам Господь пострадал за грехи человеческие. Страдание - есть обязательная стезя христианина. Только в страдании можно обрести истину и узреть свет.
Вот у этого выгнил глаз, истекают гноем его язвы. Он - уже на пути к обретению и узреванию. Вам же следует горячо надеяться, что Господь позволит стать и вам подобными этому заживо гниющему в вере своей праведнику. Раздерите же себе вежды и выбейте себе зубы! Умилитесь и сподобьтесь!
"Я читал вот как-то и где-то про "Иоанна Милостивого" (одного святого), что он, когда к нему пришел голодный и обмерзший прохожий и попросил согреть его, лег с ним вместе в постель, обнял его и начал дышать ему в гноящийся и зловонный от какой-то ужасной болезни рот его".
Эта цитата от Ивана Карамазова ставит, при попытке детализации ситуации, неразрешимый вопрос. Нет-нет! Не о любви к ближнему, как у Достоевского. И не о сексуальной ориентации "Иоанна Милостивого"! Хотя… разные позиции и мотивации бывают.
Но мой вопрос - о зубной пасте. Почему этот "святой" не предложил посетителю что-нибудь из средств личной гигиены? Пожадничал? - Тогда какой он святой? Сам не имел? - Тогда как он отличил своё зловоние от приходящего?
Я могу допустить отсутствие отопления, горячей воды и аптечки в монашеской келье, но потом-то дезинфекция была проведена? Святой Иоанн промылся-прокипятился-обстирался? Обработал поверхности хотя бы хлоркой? Или так и остался рассадником заразы для всех приходящих поклониться его святости?
Остаться здоровым в таких условиях - уже чудо. Чудес христиане алкают, алчут и домогаются. Ибо чудо - проявление бога. "Чудо божественного исцеления" - наглядно проявляется на явных больных. Если у вас чудом исчез геморрой - с амвона же это не покажешь.
Поэтому к явным калекам у христиан постоянный, отчасти завистливый интерес. Как у мальчика, пересмотревшего рекламы женских прокладок и размечтавшегося о наступлении у него "критических дней".
Врождённые дефекты внешности - особенно наглядны. Один из них - "заячья губа".
Похожее я недавно видел. У мальчонки, которому ухо отрезал. "Заячья губа"… И чего? С кем не бывает? Ничего не доказывает, генезис этого врождённого дефекта до конца не прояснён…
Ага. Только… Общая частота проявления дефекта: 1 на 2500 младенцев. А вот если у родителя уже есть такая штука, то вероятность рождения ребёнка с таким дефектом - 7 %.
Похоже, один из моих бурлаков - отец мальчишки, которого Сухан приколол на Аннушкином подворье. "Яблоко от яблони…" - русская народная мудрость. В патриархальном обществе даже ворьё - потомственное. "Как с дедов-прадедов повелось".
Я никак не мог переключиться с внутренней установки:
"Баю-бай, должны все люди ночью спать.
Баю-баю, завтра будет день опять.
За день мы устали очень,
Скажем всем: "Спокойной ночи!"
Глазки закрывай! Баю-бай!"
Как-то орать самому себе в пред-сонном состоянии: "Рота подъём!"… Но тут дыхание Сухана, спавшего рядом, изменилось. Он не шевельнулся, но глаза открылись и чуть блеснули в темноте, отражая звёздный свет.
- Сухан, услышал что-то необычное?
- Телеги скрипят. Встали. Люди… железом звякают. Сморкаются. Сюда идут.
Я уже сидел, оглядывая нашу поляну, чуть освещённую углями пары недогоревших костров. Народ спит, костровых и сторожей мы не оставляли. Да и чего сторожиться? Двадцать вёрст от города, на реке, места обжитые… Не дебри же! Ни лесного зверя, ни лесных татей здесь нет…
Сухан чуть повернул голову и тем же негромким безэмоциональным голосом продолжил повествование:
- Бурлаки поднялись. Железо разбирают. Говорят чего-то. Идут сюда низом. Таятся.
"Низом" - означает по пляжу. Мы сидим выше - на террасе речного берега. Сверху, из-за гребня речной долины, к нам, похоже, спускается ещё какая-то группа людей с железками. А среди бурлаков - предположительный участник ОПГ имени Толстого Очепа… Лесных татей здесь нет, но в природе наблюдается и другая разновидность этих… "кровососущих насекомых": "тать клетный". Он же - "городовой"…
- Рота подъём! Тревога! Брони вздеть! Сброю разобрать! Костры вздуть! К бою!
Мгновение тишины, шорохов, ворочания и ворчания. Сонный и уже раздражённый голос Акима:
- Ванька, ирод, чего орёшь-то, оглашённый. Тока-тока заснул…
Я вытащил свою "зиппу", щёлкнул колёсиком и поднял огнемёт над головой. Голубенький факел осветил поляну, ослепил начавших ворочаться моих людей.
Ну, виноват - кретин. Работать канделябром в условиях, приближающихся к боевым… Я же не знал! Что они уже настолько приблизились.
Изобразить и озвучить внезапного проверяльщика из штаба округа или ещё какую сволочь - не успел. Краем глаза увидел что-то летящее в мою сторону со стороны пляжа, пригнулся… Кажется, это был нож.
Реакция у меня сработала… совершенно идиотская. Я запулил в ответ то, что в руках было. Свою глупость я понял немедленно после броска. Но… а… а оно уже улетело.
Зажигалка перевернулась пару раз в воздухе, шмякнулась боком на песок. Огонёк на мгновение потух, потом резко подскочил, освещая группу наших бурлаков.
Они уже почти все зашли в воду на мелководье. Здесь, шагах в десяти от берега, стояла наша барка. С женщинами, детьми, барочником и его помощником. И всем нашим закупленным в Смоленске барахлом. И сотнями гривен серебра, которые я отложил для окончательной оплаты по проекту "Зимний хлеб". И "Русской Палеёй", которую я не успел дочитать. И… Вот же гады! Моё отобрать хотят!
У меня не было каких-то осознанных, глубоко продуманных, тактически обоснованных… Только промелькнуло в голове: "работать надо пяткой". Выскочил на край обрывчика и, как многократно делал на тренировках, правую руку в левый потайной карман, головку ножика подцепить, суетни не суетить, ручку за плечо отвести, пошла волна от пяточки до кисти, ножичек отпустить, вольно, как ему хочется.
"Воля вольная, баллистическая
Скорость - первая, чуть космическая".
Или по народному:
"Сама пойдёт
Подёрнем, подёрнем…
Да ухнем".
"Ухать" - не надо, шаг назад, а то свалюсь с обрывчика, ногу переменить, левую руку в правый карман…
"Зиппа" давало достаточно света. Разбойнички стояли ниже меня, кто по щиколотку, кто по колено в воде, почти все - лицом к барке и спиной ко мне. Вот в эти спины я и вгонял свои чугунные штычки. "Бить в спину" - не благородно? А убивать меня, единственного - благородно?
Один из татей, тот самый чудак в кафтане на босу голову, резво кинулся вперёд, к барке, высоко вскидывая из воды свои длинные ноги. Он уже подтягивался рывком на борт, как в лицо ему ударил истошный женский визг.
Какай акустический удар! Какая моща на выдохе! Децибелов - как у турбовинтового на взлётной.
Не Аннушка - у неё обет молчания. Служанка у неё тоже немая. А, значит, другая - косенькая. Надо приглядеться к девушке. Может, мне сирена потребуется? Воздушной тревоги здесь не предвидится, но дурней звуком глушить - это конструктивно.
Ошеломлённый разбойник повис на руках, тряся головой. Вот туда, по этому трясущемуся, и ударил топор появившегося из-за борта деда-барочника. Остальных я положил своими ножиками. Очень сомневаюсь, что все мои попадания были смертельны, даже просто - "что все мои попадания были", но придурки падали в воду, и, похоже, часть просто захлебнулась.
Тут ножики у меня кончились, и я осознал… Осознал то, что и раньше мог бы осознать. Где-то на середине моего "чугунометательства", с другой стороны поляны раздался крик.
Едва я отстрелялся, как меня чуть не снесла с обрывчика толпа моих новосёлов. Как оказалось, мои дедушки не только быстро бегают, но и хорошо прыгают. Двухметровый обрыв - вовсе не преграда для "сирых и убогих". Правда, только вниз.
Наша полянка кишела разбойниками. Я так и подумал: кишмя кишит. Костры то вспыхивали, разгораясь, то гасли, когда в них влетало какое-нибудь тело. Потом пламя резко поднималось. На бородах, волосне, тряпье, суетне и мощном поддуве от очередного вопля.
Между кострами в беспорядке валялось наше и не-наше тряпьё кучами. Некоторые кучи шевелились и подвывали. Мои новосёлы были вчера одеты в чистенькое и до сих пор этим выделялись. Похоже, несколько из них не успели убежать.
С правой стороны полянки, возле костра, где минуту назад лежали мы с Акимом и нашими людьми, толпилась куча народа, и шёл бой.
Сбылась "мечта идиота" - я наблюдал классический попаданский апофеоз - бой "хороших мальчиков" с "плохими".
Сзади, с моей стороны, это выглядело как драка в очереди за пивом: куча переминающихся на месте мужских задниц. Периодически из толпы орущих, толкающихся, машущих руками мужиков выскакивала очередная бородатая личность в здешних полуспущенных штанах, рубахе по колено и драном армяке. Личность вопила, материлась и держалась.
"Держалась" - за живот.
Обычная поза бойца на выходе из драки: полусогнутое положение, руки прижаты к области брюшной полости. Иногда дело в животе, иногда - в руках.
Вокруг бедолаги - 3–5 помогальщиков. Половина поддерживает пострадавшего, вторая половина - первую.
Кто-то из молодых политруков образца декабря 41 именно так описывал свой первый бой в Подмосковье. Его поставили на опушке леса, чтобы он разворачивал назад, в бой, вот эту вторую половину.
Здесь - ни политруков, ни медсанбата. Личность укладывают на траву, причитают, матерятся и, доведя себя до крайнего озверения, с криком:
- Вот мы их ужо!
кидаются обратно в толпу "у пивного ларька".
Им навстречу вываливаются следующие очередные жертвы ночного апофеоза. Некоторые вылетают очень далеко и быстро. Они-то и меняют своими телами освещённость на полянке.
Что происходит внутри толпы - я не видел. Оттуда доносился размеренный голос Ивашки:
- И тебя… итить… И тебя… ять…
И ценные указания Акима:
- По ногам сучару! По ногам!
Или:
- Слева смотри! И по яйцам!
Его весёлый и азартный голос подействовал на меня успокаивающе. Процесс боестолкновения вызывал ощущения стабильности и сходимости. В смысле: все разбойнички скоро сойдут "на нет".
У трёх десятков разбойничков, вооружённых ножами, топорами и кистенями, нет шансов в открытом бою против 3–5 подготовившихся опытных бойцов с саблями и мечами.
Пока у фехтовальщика есть 3–5 шагов свободного пространства… Нужно или длинномерное оружие, или - метательное.
Разбойники, явно, рассчитывали вырезать нас сонными. Хорошо придумано. Да вот же беда - не спиться мне! Всякие "заячьи губы" мерещатся.
В следующий момент чьи-то губы, но не "заячьи", а "оладьями", оказались передо мной. Очередной придурок из числа "помогальщиков", кинулся вдруг к берегу, собираясь, видимо, набрать воды из реки в шапку.
Не разбирая дороги, даже не поднимая головы, он ломанулся прямо на меня. А я загляделся на общее действо и "не уступил дорогу паровозу".
Придурок с шапкой в руках почти добежал, как вдруг остановился в шаге, вскинул лицо и коротко заверещал, выгибаясь. Рогатина Сухана пробила ему подвздошье. Сухан поднапрягся, приподнимая терпилу на копьё, по-хозяйственному огляделся, как это делает крепкий крестьянин, прикидывая куда лучше бросить навильник сена, и, таща по кругу надевавшегося все глубже бедолагу, развернулся, выкидывая его с обрывчика.
Несколько туземных криминальных персонажей, укладывавших очередную жертву, подняли головы, сказали на несколько голосов "О!", в связке с различными эмоциональными междометиями, эпитетами и пожеланиями, и кинулись на вновь обнаруженного противника в нашем лице.
Факеншит! Я бы сбежал. Но за спиной двухметровый обрыв и внизу что-то копошиться. Их было четверо, но прибежали они не одновременно. Первый псих, машущий кистенём над головой, будто он - младшего школьного возраста и - "Ура! Училка заболела!", наскочил грудью на чёткий длинный укол рогатиной с подшагом, и был брошен под ноги второму.
Чудак, выставив в разные стороны руки с ножом и топором, раззявив в крике бородатое хайло, полетел носом вперёд прямо на меня. Я, как показывал Ивашко на уроке боя копейной пехоты против атакующей копейной конницы, упал на правое колено, направил один конец дрючка в наиболее волнительное для меня место в приближающемся объекте - вот в это шумное вопящее роталище, а второй конец, чётко по уставу, опустил к земле впритык перед опущенным коленом.
Хлебало - замолчало. Точнее - сначала хекнуло, поймав гортанью мой дрын убивающий, несколько сместилось влево и, продолжая своё движение по инерции, снесло меня с обрывчика, приложив меня - моим же дрючком поперёк груди. Там оно - экнуло и забулькало.
Всё это очень быстро: А-а-а! Хек! Бздынь! Полёт. Ё! Что тут где…? Э-эээкх… Буль-буль-буль…
Я стою на коленях, прижавшись спиной к обрыву, выставив вперёд дрын. Весь в панике от столкновения, полёта и удара об грунт. И пытаюсь вытрясти песок хотя бы из глаз и с ресниц.
Теперь понятно, почему мои дедки так легко прыгали с обрыва: под ним кучи рыхлого песка. Справа в двух шагах булькает "хайло орущее", дальше мирно трепещет огонёк моей "зиппы". Прямо передо мной - барка, слева шевелятся две кучи тряпья - одна другую пытается тащить по пляжу. Похоже - из участников первого забега.
Тут включается общий звук. Потому что наверху кто-то истошно визжит:
- Обошли! Окружили! Спасайся братва!
И следом восторг Акима:
- Ура! Наша взяла! Руби их всех нахрен!
Я ещё вытряхивал песок с лица, когда рядом упало ещё одно тело. Следом спрыгнул Сухан с рогатиной. Посмотрел на шевеление пытающегося встать персонажа, вскинул копьё и не по штыковому, а как на картинках про Георгия Победоносца - сверху вниз, из поднятой вверх руки, пробил беднягу насквозь. Наступил на труп ногой, покачал древко, выдернул с выдохом, и неторопливо потрусил за двумя отползающими. Где дважды повторил операцию "победоносцевского укола".
Как у него чётко получается! Я бы суетился, прикидывал куда бить, с какой стороны зайти… Вот так подымает неторопливо… Потом резко, как острогой - кхы… Надо будет дома повторить. Люблю профессионализм, надо учиться… "уколы делать".
Сверху заботливый голос Ивашки:
- Иване, ты живой?
Тьфу, блин, не отплеваться - и во рту песок.
- Живой, сейчас вылезу.
Наверху уже привычная картинка. Дорезают раненых, стаскивают трупы в кучу, потрошат их шмотки. Впрочем, какое у разбойников имущество? Простенькое оружие, несколько медных и оловянных крестиков, две пары когда-то приличных, а ныне ещё гожих, но уже хорошо стоптанных сапог. Армяк целый, кровью залитый. Свитка приличного сукна. Была хорошей, но несколько раз штопалась мужской рукой - через край.
Остальное тряпьё… говорят, из тряпья бумагу делали. Может, мне пора бумагоделательную фабрику построить? Вот, уже сырьё образовалось…
Аким возбуждён, пытается похлопать меня по плечу:
- Вот как мы их! Мы им не какие-нибудь! С Акимом Рябиной спориться - не калачи на печи кушать!
Всё тело ломит от этих… прыжков. От инстинктивного и чрезмерного напряжения мышц болят руки, ноги, спина. Несколько сбиваю радостное настроение:
- Аким Яныч, у нас все бурлаки побитые. Кому барку тащить?
Запаливаем костры сильнее, приходит с барки дедок-барочник, допрашиваем пленных, подводим итоги.
Да, это была банда Толстого Очепа. Он перекупил настоящих бурлаков и подставил нам своих. От города ушли недалеко, основная часть бандитов догнала нас на телегах. Далеко городские тати не пошли - не шиши лесные.
Вырезали бы нас за милую душе сонных. А "бурлаки" захватили бы, тем временем, барку с барахлом. Чтобы барочник не успел обрубить канат, которым барка привязана к коряге на берегу. Барахло с барки перегрузили бы на телеги, судёнышко запалили или утопили, людей порезали или гречникам отогнали…
И прибыль, и месть, и авторитет. Но - "обломинго". Сам-то Очеп убежал. Нехорошо. Как бы он моим ребятам в городской усадьбе гадить не начал.
- Не, Иване, не убежал. Толстый он. Подьём-то крутой, он и запыхался. А я его подпевал топорами… Вот.
Чимахай вытаскивает за шиворот здорового толстого мужика. Морда… "заря востока". Типа - "алеет". Сперва помыть - глаз из-за крови не видно.
- Ну, вожак татей противузаконных, молись об душе своей раз последний. Ваня, как мы его казнить будем? Положь его вона на то бревно. В растяжечку. Давненько я никого не расчетвертовывал.
- Да полно тебе, Аким Янович! Кровищи будет… И так весь стан загадили.