Встречный ветер рвал его слова на части, уносил обрывки в пустые переулки. Фрол чуть придержал коня, переместился из авангарда в середину кавалькады и, на всякий случай, еще раз прокричал свои указания. Затем пришпорил своего скакуна, вновь занял место во главе строя, рядом с Михасем.
– Фрол! – крикнул ему прямо в ухо Михась. – Ты думаешь, на Свинарскую башню будет налет?!
– Сам же говорил: в королевском войске есть отряд вервольфов! Ты бы на их месте как поступил, узнав, что ночью с некой башни по тебе лупили невиданные доселе пушки со сказочной дальнобойностью?
– Все ясно! – кивнул Михась и коротко свистнул два раза, давая команду бойцам сменить аллюр, перейти с галопа на рысь, поскольку они уже почти достигли сооружаемого вала и мчаться сломя голову впотьмах, среди куч строительного песка и бревен было опасно.
Он действительно понял, что вервольфы, вероятнее всего, произведут рейд на башню именно сегодня ночью. Ошибка Разика и его самого, Михася, не предусмотревших эту возможность, заключалась в том, что они, зная, что секретные новые пушки с башни уже сняты, на этом и успокоились, забыв, что неприятелю сей факт, разумеется, неизвестен. Поэтому враг пойдет на любой риск, желая заполучить в свои руки чудо-орудия или надеясь хотя бы осмотреть их. Если бы на башне находились дружинники Лесного Стана, у вервольфов не было бы шансов на успех. А вот стрельцов и затинщиков они могут и переиграть. И тогда, кроме урона, который вервольфы нанесут ничего не подозревающим стражам башни, они еще, не дай Бог, увидят сооружаемый за стенами крепости вал.
Михасю захотелось выругаться, но он вместо этого скомандовал бойцам рассредоточиться, и сам, на ходу соскочив с коня, побежал вверх по насыпи, вполголоса, но твердым, не терпящим возражений тоном, принялся заставлять строителей немедленно прекращать работу, тушить костры и прятаться за вал. Решительный вид дружинников и их уверенные команды возымели должное действие и на рабочих, и на руководящих строительством людей князя Шуйского. В несколько минут костры, освещавшие стройплощадку, были залиты или затоптаны, и все, кто трудился на валу, покинули его, укрывшись за противоположным от крепостной стены скатом.
Дружинники, убедившись, что оборонительные работы замаскированы, вновь собрались по свистку Михася в центре вала, и, после краткого инструктажа, проведенного Фролом, разделились на две группы и бесшумным бегом направились к крепостной стене, обходя Свинарскую башню справа и слева. Поднявшись на стрелковые галереи на вершине стены, дружинники изготовились к атаке, решив, если понадобится, штурмовать башню не снизу, через люк, наверняка заваленный диверсантами, а с гребня стены. Но вначале Фрол и Михась, командовавшие группами, приказали часовым на соседних башнях провести перекличку. Свинарская башня молчала, никто не отозвался на условный крик. Дружинники, не медля больше ни минуты, с двух сторон бросились на штурм. Фрол и Михась почти одновременно, первыми взлетели на парапет башни с крыши стрелковых галерей со взведенными пистолями в руках. Уйдя перекатом в стороны, они тут же вскочили на ноги, готовые к немедленной прицельной стрельбе, но орудийная площадка башни была пуста. На ней лежали лишь несколько неподвижных тел, да на блоке грузовой стрелы, развернутой во внешнюю сторону, еще подрагивала веревка, по которой только что спустился последний диверсант. А еще они увидели сложенные аккуратной пирамидой зарядные ящики и огонек фитиля, стремительно приближающийся к приоткрытой крышке. Фрол был ближе к зарядным ящикам, чем Михась, поэтому он одним огромным прыжком подлетел к фитилю, вырвал его из штабеля, растоптал.
– Вовремя мы! – разряжая напряжение, со злой веселостью выкрикнул особник.
Михась лишь досадливо качнул головой, бросил взгляд на неподвижные тела стрельцов и затинщиков и в душе обложил сам себя распоследними словами. Он же не мальчишка, а опытный боец. Почему же ему в голову не пришла простая мысль о возможности ночного нападения на башню? Но сейчас было не время заниматься самобичеванием.
Дружинники бросились к внешнему парапету, и увидели, как со стороны неприятельского лагеря к подножью Свинарской башни помчалась кавалькада всадников, освещавшая себе путь многочисленными факелами. Очевидно, их только что вызвали из-под башни условным сигналом. Приказав нескольким бойцам осмотреть тела стражей башни, Фрол и Михась с остальными дружинниками принялись палить из мушкетов по приближавшейся кавалькаде и под башню, туда, где укрывались невидимые в темноте диверсанты. С соседних башен тоже грянули залпы затинных пищалей, но и дружинники, и затинщики прекрасно понимали, что эффективность ночной стрельбы невелика. Разумеется, понимали это и их противники, поэтому они преспокойно достигли крепостной стены, погрузили захваченные орудия на артиллерийские запряжки, и, забрав диверсантов, помчались вспять в свой лагерь, даже не загасив факелов.
Михась, споро перезаряжая новейшими бумажными патронами свой мушкет, посылал пулю за пулей в мелькавшие в сполохах факелов силуэты вражеских всадников, но, кажется, даже он – лучший стрелок дружины Лесного Стана, не смог попасть наверняка.
– Михась! – окликнул его Фрол, уже давно прекративший бесполезную стрельбу и склонившийся над одним из тел стражей башни.
Михась положил мушкет, подбежал на зов. Из груди лежавшего навзничь затинщика торчало оперение короткой арбалетной стрелы. Рана, как сразу понял Михась, была смертельной. Но в свете факела было видно, что веки затинщика подрагивают, и в уголках рта пузырится кровавая пена. Внезапно умирающий открыл глаза, осознанно взглянул на лица склонившихся к нему дружинников.
– Потерпи, браток, сейчас мы тебя отнесем к лекарю… – с фальшивой бодростью начал было Михась.
Фрол бесцеремонно и довольно болезненно ткнул его локтем в бок, приказывая молчать. Особник почти приник ухом к губам умиравшего затинщика и спросил настойчиво, чеканя каждое слово, самое важное:
– Как они сумели проникнуть на башню?
– Там… была… женщина. Беженка… Мы… ее подняли. Она зарезала… всех, – довольно отчетливо прохрипел затинщик, и зашелся страшным булькающим кашлем.
Он словно копил остатки сил, чтобы сказать своим товарищам последние в жизни важные слова, и, произнеся их, испустил дух.
Фрол вздрогнул, словно от озноба, резко выпрямился.
– Женщина? – изумленно переспросил Михась, тоже расслышавший произнесенную затинщиком фразу.
Фрол как-то странно посмотрел на Михася, и тот внезапно ощутил в душе непонятную резкую боль и мучительную тревогу. Михась собрался было задать особнику вопрос, но тот жестом прервал его, крикнул бойцам, чтобы все оставались на своих местах, и, взяв факел, принялся осматривать тела погибших стражей башни. Он почти закончил осмотр, когда откинулась крышка разблокированного дружинниками люка, и из него буквально выскочили Разик и Желток, которые после сообщения, переданного им оставшимся в расположении дружины дежурным, покинули княжеский пир и помчались вслед за своими бойцами. Особник подошел к начальству, коротко доложил обстановку, отрапортовал о действиях отряда.
– Молодец, Фрол! Благодарю, что вовремя исправил мои ошибки! – глухим, словно чужим голосом громко, чтобы слышали все бойцы, произнес Разик, а затем спросил уже тише: – Женщина, зарезавшая восемь стражей? Может ли такое быть?
Фрол бросил на Разика тот же странный взгляд, которым он несколько минут назад смотрел на Михася, и устало пожал плечами:
– Двое убиты из арбалета, еще двое – метательными ножами. Но четверо – зарезаны или заколоты. Наверняка – техника первого удара. Они даже не успели защититься.
Техникой первого удара в дружине Лесного Стана называлась атака, абсолютно неожиданная для противника, когда тот не успевает не только среагировать, но и понять, что его уже убивают. Овладение этой техникой требует длительной специальной подготовки и изрядного боевого опыта. И Михась, и Разик, и Желток, разумеется, понимали, о чем говорит особник. И они не стали переспрашивать, могла ли женщина за считанные мгновения убить ножом нескольких вооруженных мужчин. Не стали спрашивать по той причине, что все они знали таких женщин, или, как минимум – одну. Факел в руке Фрола догорел и погас. Над Свинарской башней сгустилась непроглядная тьма, словно на ее вершину внезапно и бесшумно опустилась огромная черная птица – провозвестник неминуемой большой беды.
Маркиз фон Гауфт делал вид, что внимательно рассматривает затинные пищали, захваченные вервольфами во время их фантастического по дерзости ночного рейда. Но на самом деле он уже в десятый раз слушал рассказ лейтенанта – заместителя пани Анны о том, как вервольфам удалось осуществить свой беспримерный подвиг. Сама пани начальница сразу после рейда удалилась к себе в палатку, сославшись на усталость и головную боль. Кто ж посмеет тревожить даму, страдающую от головной боли? Тем более, что эта дама только что вернулась из неприятельской крепости с захваченными орудиями, и, по рассказу лейтенанта, собственноручно в одиночку убила шестерых врагов, обеспечив тем самым успех всего рейда. Король лично вознамерился наутро поздравить и щедро наградить отважную воительницу, отомстившую русским за их вчерашний артналет. А пока, чтобы поднять боевой дух своего войска, Стефан Баторий распорядился поставить захваченные пищали в самом центре нового лагеря. Вервольфы – участники героического рейда, во главе с лейтенантом, уже угощенные с королевского стола, находились при орудиях и рассказывали подходившим поздравить их все новым и новым офицерам подробности о своем подвиге.
Маркиз скептически прищурившись, покосился на трофеи – отнюдь не новые пищали, и, вопреки всеобщим восторгам, задался вопросом: почему вместо секретных пушек на башне оказалось это старье? И почему загадочной пани, не желавшей рассказывать никаких подробностей из своей биографии, удалось проникнуть на крепостную башню со сказочной легкостью? В конце концов, начальник контрразведки решил, что сегодняшний подвиг отнюдь не является основанием, чтобы вычеркнуть прекрасную пани из списка подозреваемых. Она зарезала полдюжины русских ополченцев – ну и что? Как опытный разведчик, маркиз понимал, что когда идет большая игра, профессионалы, не моргнув глазом, будут жертвовать своими пешками. А рейды в стан неприятеля – идеальный способ для передачи собранных сведений. Маркиз отвернулся от трофейных орудий, подошел к лейтенанту и в изысканных выражениях попросил передать фрау Анне искренние поздравления от него, маркиза фон Гауфта, и выразить глубочайшее почтение и восхищение ее беспримерной отвагой.
Катька проснулась задолго до рассвета. Раньше с ней такое бывало крайне редко. Обычно она спала столько, сколько нужно. Разумеется, в боевой обстановке и прочих чрезвычайных обстоятельствах особникам зачастую приходилось вовсе не спать по двое-трое суток. Но если была возможность для сна, то возможность эта использовалась целиком и полностью для восстановления физических и душевных сил. Но сейчас Катька лежала, закрыв глаза, и не могла отключиться от навязчивых невеселых мыслей. Чужая постель, чужая одежда, и чужое имя впервые тяготили ее так, что хотелось плакать, как в детстве, навзрыд. Эх, уткнуться бы сейчас носом в плечо брата, защищавшего ее от всех девчачьих горестей, каждая из которых казалась, тогда, много лет назад, величайшим вселенским несчастьем! Брат всегда находил для Катьки слова утешения и поддержки.
– Не плачь, маленькая моя! – приговаривал Михась, гладя сестренку по шелковистым русым волосам. – Скоро вырастешь большой… И уж тогда-то будет еще хуже!
Катька в ответ на эту давно знакомую шутку обычно принималась реветь еще сильнее, а потом вдруг как-то сразу успокаивалась, начинала смеяться сквозь слезы. Затем они уже хохотали вместе, гонялись друг за другом по избе или по своему небольшому двору, потом боролись понарошку, причем Михась, конечно же, поддавался, и Катька всегда одерживала верх.
Девушка глубоко вздохнула, рывком вскочила с опостылевшего ложа, принялась, не зажигая свеч, с отвращением натягивать свой наряд. Эх, с каким удовольствием она облачилась бы в родную форму дружины Лесного Стана, с какой гордостью надела бы набекрень славный черный берет… А уж как изумились бы окружающие, узрев ее в таком виде. Катька представила себе это зрелище, и, слава богу, наконец, рассмеялась. И сразу же успокоилась. Ненужные печальные мысли улетучились без следа, мозг вновь заработал с привычной холодной расчетливостью.
Она прокрутила в голове все подробности плана сегодняшних действий. Кажется, все продумано и взвешено. Впрочем, когда что-то кажется – надо, как известно, креститься. Катька перекрестилась. Причем, поскольку она была одна и в темноте, девушка осенила себя православным крестным знамением, а не католическим, каковым вынужденно пользовалась на людях.
Поскольку было совсем еще рано, она, чтобы не привлекать к себе лишний раз чужое внимание, села в небольшое кресло возле кровати и вновь предалась воспоминаниям. Причем на сей раз девушка вспоминала отнюдь не свое уже довольно далекое детство, а ту прошлогоднюю беседу с Фролом, в ходе которой он – временно замещавший на должности начальника особой сотни прихворнувшего дьякона Кирилла, ставил Катьке очередную сверхсекретную задачу. Тогда она, пожалуй, ощутила азарт и даже радость от того, что ей доверяют столь ответственное и сложное поручения. Потом начался долгий процесс внедрения, отнимавший много сил и не приносивший видимого результата. Но Катька все, что от нее требовалось, выполнила блестяще. И вот сейчас, когда она чувствовала близость если не развязки, то, несомненно, кульминации, на ней, по-видимому, сказалось напряжение всех предыдущих месяцев, и она слегка раскисла.
"Ничего, прорвемся!", – про себя произнесла Катька любимое присловье поморских дружинников, и, легко вскочив на ноги, с шипящим выдохом нанесла длинный навесной удар с правой куда-то в темноту.
И начала, вместо утренней зарядки, бой с тенью, еще не вполне представляя, чья именно это тень.
В совещательной палате наместника псковского, князя Василия Шуйского, все окна были распахнуты настежь, но это не приносило желанной прохлады. Утро выдалось жаркое и душное, воздух, набухавший, может быть, последней августовской грозой, был неподвижен, в нем не ощущалось ни малейшего дуновения. Сам князь сидел за большим столом в одной лишь белоснежной рубахе из тончайшего льняного полотна с расшитым красными шелковыми узорами воротом. Остальные военачальники, приглашенные на совещание, явились, как и положено в военное время, в латах и кольчугах, и мучились теперь от жары. Но, согласно русским воинским уставам, писанным еще при киевском князе Владимире Мономахе, они стойко и безропотно переносили все тяготы и лишения воинской службы. Один лишь князь Василий Скопин, по обыкновению, морщился, шумно отдувался и демонстративно вытирал ладонью пот со лба. Но поскольку все давно привыкли к вечному брюзжанию князя Василия, то на него попросту не обращали внимания.
Князь Андрей Хворостинин, докладывавший о ходе оборонительных работ, нанес мелом на черную доску, установленную в торце стола, последний штрих:
– Вот на этих скатах мы дополнительно вобьем чеснок, чтобы штурмовые колонны не смогли достичь наших бойниц с разбегу, – князь, проведя запачканной мелом ладонью перед чертежом, указал границы будущего частокола, и, отступив на шаг в сторону, вытянулся перед воеводой: – Доклад окончен!
– Спасибо, князь Андрей! – искренне и от всей души поблагодарил соратника Шуйский. – Так сколько дней тебе нужно, чтобы завершить укрепления?
– Седмицу! – твердо и без колебаний ответил Хворостинин.
– Много! – качнул головой воевода. – Можем не успеть. Есть ли возможность работных людей к еще большему усердию приободрить?
Князь Андрей слегка замялся, потом развел руками:
– Люди все кормлены-поены досыта из твоих, князь, личных запасов. Работают не за страх, а за совесть, денно и нощно. Никого подгонять не надобно. И горожане, и посадские, и сельчане, все от мала до велика не разгибая спин трудятся.
– А ежели стрельцов да затинщиков привлечь? – отвлекшись от своих показных страданий, по-деловому произнес князь Василий.
– Да там, на валу, уже и места-то для новых людей нет! Весь он работниками, аки муравьями трудолюбивыми облеплен.
– Хорошо, князь Андрей, присаживайся, – еще раз с благодарностью произнес воевода. – Надеюсь, что успеем! Артиллерией своей, да особенно тем ночным налетом знатным, и вылазками непрерывными отогнали мы короля от стен псковских за версту, а то и более. Теперь ему оттуда придется осадные траншеи вести. А на это ему время надобно.
– А ты по-прежнему уверен, воевода, что король именно против южной стены, Свинарской да Покровской башен, приступ учинять будет? – со своим неизбывным скепсисом задал вопрос князь Василий.
Впрочем, вопрос этот волновал всех присутствующих.
– Град-то у нас большой, а король – полководец опытный, должен понимать, что нельзя лишь с одной стороны крепости осаду вести! Разумней с нескольких сторон приступать, чтобы градоборцы вынуждены были силы распылить! – продолжил князь Василий.
– Верно мыслишь, князь, – согласно кивнул Шуйский. – И в книге этой замечательной, что нам поморские дружинники добыли, то же самое писано. Однако, еще в ней писано, сколько войск требуется, чтобы одну осадную траншею с фашинами под стены подвести, да бомбардировку по всем правилам начать. Мы численность королевского войска и раньше примерно знали, да и сейчас со стен еще раз пересчитали. Так вот, при всей многочисленности своей смогут они соорудить лишь три траншеи. То есть, король, конечно, все понимает, но ничего поделать-то не может! Вынудили пушкари наши, да конники славные, короля именно так, как ему невыгодно поступать!
– Твое начальствование мудрое, воевода, тому успеху причина! – воскликнул князь Андрей Хворостинин. – Это ты все заранее предусмотрел.
– Спасибо, князь Андрей, что начальство хвалить не забываешь, – усмехнулся Шуйский, хотя по лицу было видно, что вполне заслуженная похвала была ему приятна. – Только до настоящих успехов нам еще далеко. Вот когда неприятеля от стен прогоним, тогда и начнем друг другу почести воздавать. А сейчас послушаем начальника разведки: не готовит ли враг, вопреки нашим чаяниям, тайную диверсию в неожиданном месте?
Разик, недавно по приказу воеводы возглавивший всю разведку псковского гарнизона, встал со своего крайнего места на дальнем конце совещательной палаты и кратко доложил, что силами казаков-пластунов, полковых разведчиков и охотников из числа местных жителей каждую ночь ведется усиленная разведка по всему периметру Пскова. Однако, никаких тайных приготовлений врага к штурму с трех других сторон, кроме южной, не выявлено.
– Потери среди разведчиков были? – осведомился воевода.
– К сожалению, без потерь не обошлось. Две тройки казаков не вернулись из поиска позавчера и третьего дня.
– Из одного и того же места не вернулись? – насторожился князь Шуйский.