Андрей промолчал.
- Нехорошо… - подумав, кивнула блондинка. - Ты домой хотел, освобождение получить? Будет тебе сейчас освобождение, но полной программе… - Она сняла трубку с телефона, набрала номер из двух цифр. - Здравствуйте. Это тридцать пятая школа, медицинский пункт. У меня подозрение на воспаление легких у учащегося, в тяжелой форме. Нужна срочная госпитализация. Да, жду.
У Зверева начали затекать плечи - все же поза его была не очень удобная. Он качнулся вперед - боль тут же напомнила о себе. Попытался откинуться в левую сторону - стало хуже. Качнулся вправо - вроде ничего. Тогда он полностью завалился на правый бок и замер, сложив руки на груди.
- Будет тебе освобождение, - тем временем злорадно пообещала медичка. - Полное освобождение. С такой температурой тебе не телевизор дома на диване, а полная госпитализация положена. Поколют витамины пару дней в задницу большим шприцем, клизму сделают, бромчиком попоят - быстренько поймешь, как здоровье беречь надо.
Единственное, чего не успела пообещать блондинистая врачевательца за те двадцать минут, которые они ждали "скорую", - так это того, что, если он не перестанет болеть, его обязательно "забреют" в армию.
Наконец дверь распахнулась, вошел усатый круглолицый мужчина с грузинским горбатым носом, и комнатенка наполнилась запахом свежего хлеба. Из-под руки гостя выглядывала невысокого роста женщина в халате и в белой косынке, с кожаным саквояжем в руке.
- Добрый день, где больной, на что жалуется?
- Подозреваю воспаление легких, - подпрыгнула на стуле медичка. - Жалуется на боли в грудине, температура высокая. Шумов в легких нет, горло не покраснело…
- И давно он в такой позе лежит? - прищурился гость, подошел ближе. - Тошнота есть? Что скажешь, герой? Тошнило, рвало?
- Тошнило, - тихо подтвердил Андрей.
- Ты попытайся сесть, мой мальчик. Только осторожно. Вы о симптоме Ситковского слышали, милочка? - повернулся мужчина к блондинке. - Учились где-нибудь, или мама сюда пристроила?
- Я? - запнулась медичка. - Училась, конечно…
- Тогда ответьте, почему он на левый бок не поворачивается?
- Неудобно, наверное…
- Ну-ка, мальчик… - Мужчина присел перед Андреем, мягко нажал пальцами куда-то ниже пупка, и буквально все тело отозвалось резкой болью.
Зверев громко охнул.
- Все, все, больше не трогаю, - пообещал врач. - Ты правую ногу только выпрями и осторожно попытайся поднять. Не торопись!
Андрей стал выполнять команду - но опять его старания пресек приступ боли.
- Все, опускай. Вика, носилки. И предупреди диспетчерскую, что у нас "острый".
- Я сам дойду, - предложил Зверев. Но мужчина махнул рукой:
- Лежи! Мне только перфорации отростка не хватает.
- Аппендицит! - наконец-то дошло до блондинки.
- Вот именно, милочка, - кивнул врач. - Вы при таких признаках обязаны немедленно антибиотики прокалывать на случай перитонита, а вы книжонки глупые читаете. Рад был знакомству. А ты лежи, мой мальчик, все нормально будет. Чай, не шестнадцатый век на дворе, у нас из-за аппендикса не умирают. Сегодня его из тебя выдернут, а дня через четыре на своих двоих домой уйдешь. Тебе сейчас главное мышцы не напрягать, чтобы нарыв не лопнул. Ага, вот и носилки. Ну, герой, поехали.
Через минуту Андрей Зверев, укрытый рубашкой и пиджаком, мчался в холодном салоне медицинской "ГАЗели", а еще через полчаса его на этих же носилках уже катили по длинному больничному коридору Перед дверьми с надписью "Операционная" медсестры с помощью врача переложили его на другие носилки, убрали сложенную на груди одежду и принялись стягивать носки.
- Успеха, герой, - подмигнул ему мужчина и покатил носилки обратно.
Андрея тем временем лишили брюк, в голом виде закатили за дверь, где оказалось весьма прохладно.
- Зверев? С матерью твоей из школы уже созвонились, скоро приедет. - Полуобнаженный старикан в белой бандане и мясницком фартуке, но в очках и с благообразной бородкой пробежал пальцами по его животу, кивнул: - Настя, сполосни его хлоргексидином и спиртом протри. Вы как относитесь к новокаину, молодой человек?
- Не знаю, не пробовал, - ответил Андрей.
- Значит, попробуешь, - пообещал старикан. - Как закончишь - на второй стол его клади. Тут ничего сложного, не задержим.
- У него свежий шрам на правой скуле, Михаил Сергеевич.
- Да? - Врач наклонился к его лицу. - Думаешь, нервный мальчишка попался?
- Вы же знаете, Михаил Сергеевич, сейчас проще такого, нежели нормального встретить.
- Ладно, Настя, скажешь анестезиологу - под общим работать будем. Оно и с новокаином меньше риска. Все, я руки мыть пошел, готовьте его…
Андрею обильно полили живот какой-то жидкостью, протерли бинтом, опять полили, но на этот раз потерли ватным тампоном. Носилки дрогнули, покатились дальше, еще за одну дверь. Зверев увидел большущий плафон с фарами - как в зубоврачебном кабинете. Его переложили на нечто, формой напоминающее распятие, причем руки тут же развели в стороны и прихватили бинтами. Сестра, которую называли Настей, подкатила капельницу, стала прицеливаться иглой в вену.
- А как же наркоз? - забеспокоился Андрей, опасаясь укола не столько из-за боли, сколько из-за ощущения полной беспомощности. Наверное, именно так чувствует себя приготовленная для препарирования лягушка.
- Все будет, все будет, - пообещал старик, невесть как оказавшийся у его бедра. - Здесь болит? А здесь?
По животу опять побежали холодные пальцы. В какой-то момент тело ответило на прикосновение болью, и старик кивнул:
- Давайте! Ты, кстати, в каком классе учишься?
- В девятом, - ответил Андрей. - У нас десятилетка, как раньше.
- Это хорошо, - кивнул старик. - Считать, надеюсь, научился?
- Да.
- Сколько пальцев? - выставил он свою пятерню.
- Пять.
- А так?
- Четыре.
- Верю, мальчик, учишься хорошо, - улыбнулся старик, и на лицо Андрея легла маска. - Но давай попробуем еще раз. Сколько пальцев?
Старшеклассник напрягся, пытаясь разглядеть руку, но перед глазами стремительно сгустилось какое-то красно-коричневое марево.
Андрей тряхнул головой, шире открыл глаза. Марево рассеялось. Он увидел светло-коричневые, плотно подогнанные доски, но которым скакали разноцветные зайчики. Тело ощущало приятную легкость, плавало в чем-то теплом и ласковом.
"Это я чего, вниз головой над полом вишу? - подумалось Звереву. - Хотя полы тут, в больнице, должны быть с линолеумом".
Он попытался перевернуться, взмахнул руками, хлопнул по чему-то мягкому и сел в постели, опершись на выставленные назад руки. Его взору открылась обширная палата с бревенчатыми стенами, ломаным витражным, но одноцветным окном. Да и коечка у него была явно не казенная - размером с половину домашней спальни.
- Андрюшенька, дитятко мое! Очнулся, исцелился, миленький! Вернулся, вернулся ко мне, кровинушка! - Рассмотреть комнату подробнее он не смог, поскольку его сгребла в объятия какая-то тетка и принялась тискать, словно кусок пластилина. - Радость моя, солнышко единственное, чадо мое любое! Да ты, вестимо, голоден, что зверь лесной? Почитай, неделю росинки маковой во рту не бывало. Я сей же час, стряпухам крикну. Принесут чего быстренько…
Тетка вышла, оставив Андрея одного, и он смог осмотреться еще раз.
Палата была обширной, не меньше двадцати метров. Дощатый пол, такой же дощатый потолок. Стены срублены из бревен в пол-обхвата, но за изголовьем шла широкая полоса изразцов. Окно собрано из небольших кусочков неправильной формы, вклеенных в светлую оправу - то ли из олова, то ли из свинца. Скорее, олово - свинец ведь мягкий слишком. Справа, в дальнем от окна углу, за небольшими занавесочками, стояла на полке темная икона с болтающейся на окладе крохотной медной рукой. Или золотой?
Еще на стене висел широченный, с ладонь, ремень с саблей, ножами и еще какими-то мешочками и подсумками. Под ним - застеленный красно-синим войлочным ковриком сундук, и под иконой - еще один. Возле окна стоял полутораметровый деревянный пюпитр, чуть дальше имелся высокий, но узкий темно-вишневый шкафчик с вычурной резьбой. На подоконнике пылились два трехрожковых подсвечника без свечей, а на пюпитре - масляная лампа с длинным носиком, из которого выглядывал почерневший фитиль. С улицы доносились коровье мычание, кудахтанье кур, блеянье, лай, гоготание - в общем, звуки живущей полной жизнью сельской глубинки. А чего тут не имелось - так это люстры, розеток, фонарей, ламп, компьютера, телевизора, магнитолы и стола со стопкой учебников и тетрадей.
- Однако, - пробормотал Зверев, закончив осмотр, - классно меня ширнули. Интересно, это у всех общий наркоз так проходит, или у меня одного глюки? И главное, натурально все так… Не то что за фантомами бессмертными по небу гоняться.
Мысль о том, что наркоз может вот-вот кончиться, заставила его подняться, пройти по холодному влажному полу к окну. Ему хотелось увидеть, что творится снаружи, за окном - но не тут-то было!
Вблизи выяснилось, что вместо стекол в окна вправлена тонкая слоистая слюда, сквозь которую различались только полутона: справа что-то темное, сверху светлое, слева опять темное.
Он попытался сдернуть крючки запора - и тут впервые обратил внимание на свои руки. Смуглые мясистые пятерни украшали два крупных золотых перстня, один из которых был к тому же с печаткой, а другой имел посередине глубокую бороздку. Это были совсем не те пальчики, которыми он стучал каждый вечер по клавиатуре, катал мышку и крутил джойстик. Хотя и мозолей на ладонях он не нашел - Андрей из наркозного сна тяжелым трудом все же не занимался.
Зверев торопливо ощупал себя, опустил глаза вниз. На нем висела длинная, до колен, полотняная рубаха с разрезами по сторонам и завязкой под горлом. На шее болталась льняная нитка с нательным серебряным крестиком.
- Зеркало, - закрутился он. - Зеркало хочу!
Зеркала в палате не было. Хотя какая же это палата? В больницах ничего подобного не бывает. Даже в психлечебницах - если его вместе с глюками занесло именно туда. Андрей прыгнул к поясу на стене, дернул из ножен клинок. Из полоски полированной стали глянули все те же карие глаза, которые он каждое утро наблюдал в зеркале над умывальником. Каштановые волосы, чуть приплюснутый нос, широкие губы, слегка ушедший назад подбородок - мать все обещает в поликлинику отвезти, прикус правильный сделать.
Хотя клинок - это, конечно, не зеркало. Не такой ровный, не такой большой. Картинку искажает.
- Никак, спала горячка, барчук? Ну и славно! А то дворня о недобром бормотать ужо начала…
В дверь без стука заглянул похожий на сказочного лесовика мужичок. Ростом с Андрея, одетый в похожую рубаху, но с красной оторочкой понизу, он оброс торчащими во все стороны русыми с проседью волосами так, что наружу выглядывали только глаза и кончик носа. Его борода, сливаясь с усами в единое целое, плавно перетекала в лохматую шевелюру, укрытую лишь небольшой тюбетейкой. Самым забавным в лице незнакомца были тонкие, изящно изогнутые брови, словно украденные с лица какой-то прелестницы.
- Ты как, подыматься надумал али еще отдохнуть мыслишь? Сил-то опосля колик совсем, небось, не осталось?
- Каких еще колик? - не понял Зверев.
- Дык, на прошлой седмице слег ты, барчук, с коликами брюшными. Да так занедужил, что вскорости и вовсе в беспамятство впал. Нешто не помнишь? Хотя, коли в беспамятстве, може и не помнишь…
- А ты кто?
- Я? - Мужичок вздрогнул, склонил набок голову: - Дядька я твои, Пахом Белый. То Белым на дворе кличут, то Пахомом… Боярин к тебе, барчук, для воспитания приставил… Не прилечь ли тебе, сердешный? Гляжу, не отпустила еще горячка-то!
- А я кто?
- Ты - Андрей Лисьин, боярина Василия Лисьина сын. Нечто и это забыл, дитятко мое?
- Не знаю… - зачесал в затылке Зверев. - Мне сейчас пятнадцать лет?
- Пятнадцать годков от роду набежало, - согласно кивнул дядька.
- А маму мою зовут Ольгой?
- Матушка наша, боярыня Ольга Юрьевна, - признал Пахом. - Стало быть, помнишь, барчук? А я уж спужался.
- Сыночек! Андрюша, в трапезную пойдем. Федосья балык и сбитень принесет, да хлеба. Перекусишь покамест, а опосля вечерять будем… - В комнату зашла хозяйка, бросила на сундук штаны, длинную безрукавку, поставила на пол синие сапоги с набитыми по верху голенища желтыми пластинами.
- Мама? - неуверенно предположил Андрей. В лице женщины угадывались многие знакомые ему черты, но все облачение: повойник, сарафан, из-под которого проглядывала нижняя рубаха и пачка юбок, тяжелые золотые серьги и перстни с крупными изумрудами и рубинами - делали ее совершенно неузнаваемой.
- Да, чадо мое, - улыбнулась женщина. - Одевайся. Вижу, молитвы мои пошли на пользу. Лихоманка ушла. Откушаешь, ветром свежим подышишь, ввечеру баньку стопим, пропаришься. Не останется ни следа от твоей горячки. Пахом, помоги ему.
- Помогу, помогу, матушка. А ты чего же не опоясался, барчук? Не дай Бог, опять бесы какие прилипнут, чур меня, чур… - Дядька торопливо перекрестился, после чего подобрал в ногах кровати тонкий пеньковый шнурок и протянул Звереву.
Андрей принял веревку, покрутил перед собой, раздумывая, на какое место его нужно намотать.
- Прям как дитя малое! - Бородач отобрал шнурок, решительно обвязал паренька на поясе поверх рубашки, снял с сундука белые полотняные штаны, протянул.
Зверев надел их, отпустил - портки поползли вниз. Пахом хмыкнул, поддернул на место, вытянул из пояса копчики матерчатой тесьмы, завязал, встал на колени и соорудил "бантики" из завязок на щиколотках, плотно притянув штанины к ноге. - Шаровары-то сам надеть сможешь, али тоже подвязать?
Зверев взялся за штаны из плотной шерстяной ткани, натянул, завязал бантик на поясе - внизу "хвостиков" не было. Закрутил головой в поисках носков. Как бы не так! Вместо них заботливый дядька протянул байковые портянки:
- Давай, барчук, наматывай. Бо холодно нынче на улице.
Андрей задумчиво уставился на полоски ткани, и Белый, тяжко вздохнув, принялся их накручивать:
- Ты хоть ногой к полу угол прижми, барчук! Неудобно же!
Последней была надета темно-синяя суконная жилетка почти до колен, расшитая спереди и на спине рисунками в виде треугольников, с несколькими квадратными бархатными заплатами, украшенными бисерными тюльпанами, с пуговицами в виде палочек из сладко пахнущего сандалового дерева и тонкой меховой оторочкой спереди и вокруг ворота - вместо привычного Звереву воротника. Одеяние это Пахом несколько раз назвал ферязью, и спорить с ним Андрей, естественно, не стал.
- Управились, - застегнув последнюю пуговицу, облегченно вздохнул дядька. - Ну, айда в трапезную, голоден ты, мыслю, ако зверь дикий. Девять ден не жрамши! Варя тут пока приберет. Али прилечь опосля хочешь?
- Зря, что ли, одевался так долго? - усмехнулся Андрей. - Нет, не лягу. Осмотреться хочу.
Он остановился у двери, постучал ногой по крайней доске. Из нее выходили два шипа, вверху и внизу, которые попадали в отверстия соответственно на полу и потолке. Вдоль косяка шла кожаная полоска - наверное, чтобы не дуло. Это была первая дверь без петель, которую Зверев видел в своей жизни. Забавно, что наркотический сон способен предусмотреть подобную мелочь. Сны, вообще-то, обычно ограничиваются перебиранием того, что есть в памяти, и никогда не показывают ничего нового и неведомого. А тут - нате вам! Дверь без петель, на поблескивающих салом подпятниках.
- Идем, барчук. Матушка, небось, заждалась.
- Да, идем, - кивнул Андрей, притворяя дверь за деревянную ручку.
В широкой горнице, на угол которой выходила лестница, ничего странного не обнаружилось, если не считать бревенчатого потолка, затянутых чем-то, похожим на пергамент, окон и сплетенных из тряпочных обрезков половиков. Лестница со скрипучими ступеньками тоже мало отличалась от тех, по которым Звереву приходилось бегать в реальности. Ну, деревянная, а не каменная, как в школе или дома - что с того?
Зато трапезная поразила его изрядно. Помещение было размером с половину баскетбольной площадки, потолок подпирали четыре стоящих ровным рядком, резных деревянных столба. Укрытые скатертями столы разворачивались ко входу основанием буквы "П" и могли вместить, наверное, с сотню гостей - и то если не тесниться. Вдоль столов тянулись укрытые толстыми пушистыми коврами скамьи, но во главе стола возвышалось кресло - разумеется, резное, темно-темно-красное, с высокой спинкой, обитой чуть более светлым бархатом, и широкими подлокотниками, на каждом из которых легко разместился бы обед из школьной столовой: две тарелки с супом и вторым, компот и два кусочка хлеба. Еще для ложки, вилки и тарелки с пирожком место бы осталось.
Пирожки, кстати, имелись в наличии: низкое блюдо с десятком румяных пирожков, деревянный ковш, над которым струился белый парок, и массивные бутерброды ждали его на углу стола, справа от кресла. Андрей ощутил, как у него и вправду засосало под ложечкой, быстрым шагом прошел к угощению, перебросил ноги через скамью, сел.
- Кушай, кушай, сыночек, - предложила стоявшая рядом "матушка боярыня Ольга Юрьевна", но стоило ему протянуть руку к пирожку, как она испуганно охнула: - Как же ты, не помолившись, Андрюша?
Зверев замер от неожиданности, но сюжет забавного сна решил не разрушать, сложил руки перед грудью, пошевелил губами, размашисто перекрестился, после чего ухватил облюбованный пирожок и принялся уплетать.
Пирог оказался с рыбой и грибами. Сочетание неожиданное - но на вкус приятное. Вот только тесто было суховатое. Паренек придвинул к себе ковш литра в полтора, отхлебнул светло-коричневого напитка и поперхнулся от неожиданности: горячий напиток был злобно пряным, в нем ощущалась и корица, и миндаль, и ваниль, и мед, и что-то очень терпкое, и, кажется, даже перец. Андрей прокашлялся, снова отхлебнул. Теперь, когда он был готов к такому невероятному букету пряностей, жгучий напиток легко проскочил в горло. Юноша почувствовал, как он сразу разлился по жилам, согревая тело до кончиков ушей и пальцев на ногах, взбодрил разум, прогнал остатки сонливости.
Отставив ковш, Андрей потянул к себе бутерброд с толстым ломтем копченой рыбы… и замер. До его сознания наконец дошло странное понимание того, что все, что он только что ел, - вкусно. Причем угощение не просто имело вкус - оно имело вкус ярко ощутимый, а напиток - даже резкий.
- Что ты, дитятко? - забеспокоилась боярыня. - Поперхнулся? Так ты сбитнем запей.
Андрей кашлянул, сделал пару глотков. Сбитень был горячим, остреньким, сладким. Острым и сладким настолько, что даже наяву такой вкус не часто ощутить…
Во сне со Зверевым случалось всякое. И в пропасть падал, и "Хорнеты" сбивал, и в море купался, и шашлыки ел. Но и невесомость падения, и холод морской воды, и жар горящего самолета, и вкус шашлыков всегда были слегка "картонными", ненастоящими. Огонь не обжигал, холод не выстуживал. Пища осязалась, но не имела вкуса. А тут… Он - ощущал! Он чувствовал вкус еды, вкус незнакомый, вкус, который невозможно придумать, а уж - тем более - вообразить во сне, увидев глазами. Эта была такая же настоящая еда, как та, что он ел в столовой. И вдобавок - она утоляла голод и жажду. Во сне же, как известно, сколько ни ешь, а если голоден - голодным и останешься.
- Ты кушай, кушай, - напомнила женщина.