Оставив их углубляться в историю, я один отправился проведать наших дам, пивших свой чай в малой гостиной. Здесь царила Ольга, взахлеб рассказывая внимательным слушательницам о своем замечательном времени. Я извинился, что вторгаюсь на сопредельную территорию, и примкнул к пассивной части аудитории. Софья Аркадьевна растеряно улыбнулась и ввела меня в курс дела:
- Ольга Глебовна рассказывает нам с Натали про русское студенчество.
- Ну, да, - воодушевилась Ольга, - у нас студенты делятся на нормальных, кто тусуется, и на ботаников.
- Я тоже любила ботанику, - призналась хозяйка, - сама в детстве собирала гербарий.
- Да, нет, ботаники не в том смысле, что которые ботаники, - прервала ее Оля, - я имела в виду, что наши ботаники - полный отстой, ну, зубрилы по-вашему, а нормальные - тусовщики. Ну, те, которые продвинутые, а другие - полный отстой! Неужели не понятно!
- Оля хочет сказать, что зубрил и тех, кто любит учиться, студенты называют "ботаниками", а те, кто только гуляет и развлекается, нормальные, продвинутые молодые люди, - ехидно перевел я на старорусский язык молодежный сленг.
- Меня больше интересует будущая революция, - вмешалась в разговор Наталья Александровна. - Оля, - обратилась она к Дубовой, - сколько я могу судить, Алексей Григорьевич ретроград и относится к революции отрицательно. Расскажите лучше вы сами, как все было на самом деле.
Ольга озадачено посмотрела на пылкую барышню и пожала плечами:
- Да это когда было! Я, конечно, в школе проходила. Леш, когда революции были - в пятом и семнадцатом? Потом, вроде, была гражданская война. Я в таких вещах не Копенгаген, мне это по барабану. Вот если про музыку, так вы в этом не рубите, у вас даже групп нет. Про революцию вы лучше у Арика спросите, он профессор и вообще чувак правильный, я от него уже который день тащусь. Он вот-вот Нобеля схватит, и мы с ним в Швецию двинем. Я еще не знаю, где лучше жить. Мне лично и здесь некисло, но с нормальной капустой лучше на западе жить.
- Ольга, кончай стебаться, - перебил я Дубову, - не видишь, что ли, что тебя не понимают. Говори нормальным языком.
- Да я, правда, почти ничего о революции не помню. Ну, сначала была революция, потом эта, как ее коллективизация, потом вроде война. Ты, Наташ, правда, не обижайся, ну зачем нам молодежи знать эти ваши разборки?
- А как же эмансипация, вот я вижу, вы, Ольга Глебовна, носите мужской костюм. Разве в ваше время барышни перестали носить платья? - спросила Софья Аркадьевна.
- Это вы про джинсы, что ли? - удивилась Ольга. - Так они женские. Понятно, что джинсы тоже уже отстой, но зато удобно. А если вы про тряпки, то у меня целый чемодан барахла, могу показать, что мы носим. Леш, ты свали отсюда, а то мне при тебе переодеваться неудобно.
Оставшись без дамского общества, я попробовал присоединиться к мужчинам, но те разговоры, что вели представители старшего поколения, только нагнали на меня скуку.
Дождавшись паузы в прениях сторон, я спросил разрешения у хозяина покопаться в его книжных шкафах и отправился в кабинет. Старые книги меня чем-то притягивают, да и многое говорят о своих хозяевах. Библиотека у Александра Ивановича оказалась обширной и разнородной. Художественная часть, в основном, была представлена русской классикой. Здесь были те же неизменные авторы, что и у культурных людей нашего времени. Кроме них, писатели забытые или непопулярные в двадцатом веке, вроде Аксакова, Греча, Кукольника. Потом мне попалась подшивка газеты "Новое время". Об этой газете и ее редакторе, многолетнем приятеле Чехова, Суворине, я читал в письмах Антона Павловича и с интересом начал просматривать его, считающиеся в эти годы реакционными, статьи.
Писал Суворин складно и обоснованно, но в статьях чувствовалось раздражение против не принимающей его левой интеллигенции. Судить слета, не вникнув в реалии современной жизни, насколько он был объективен, я не мог, да и не пытался. Тем более, что долго читать мне не удалось, моё невольное уединение нарушила Софья Аркадьевна. Я, признаться, удивился ее приходу, тем более, что рассматривание нарядов у женщин обычно занимает много времени.
- Я вам, Алексей Григорьевич, не помешала? - спросила она неестественно напряженным голосом. - Извините, но мне необходимо с вами поговорить.
Такое вступление мне не понравилось. Судя по ее расстроенному лицу, разговор предстоял непростой, и я, грешным делом, подумал, что она хочет попросить нашу компанию оставить ее семью в покое. Однако, я ошибся, разговор пошел совсем о другом.
- Алексей Григорьевич, мне очень неловко говорить с вами, мужчиной, пусть даже, возможно, моим правнуком на такую деликатную тему, но больше мне спросить не у кого…
- Ради бога, дорогая Софья Аркадьевна, какие могут быть церемонии, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы, - пообещал я.
- Видите ли, я обычная женщина и мать, и мне отнюдь не безразлична будущее моих детей, - издалека начала хозяйка и тут же заговорила горячо и взволновано, так, как будто ее прорвало. - Вы знаете, какие дамские вещи показала мне ваша знакомая?
Я начал догадываться, к чему она клонит:
- Представляю.
- Это правда, что в такие туалеты и… и, простите за фривольность, такое неглиже в ваше время одеваются порядочные женщины?
- Я не знаю, о каких туалетах идет речь, но в наше время многие дамы одеваются весьма экстравагантно.
- И вы таких женщин встречаете на улицах?
Я растерялся, не зная, как правильнее ответить на этот вопрос. Судя по выражению лица, прабабка была женщиной неглупой, и я решил говорить серьезно, а не отшучиваться:
- Софья Аркадьевна, я не смогу вам так прямо ответить. Я не знаю, что вам такого могла показать Ольга, но поверьте, сколько я могу судить, она по нашим меркам одевается достаточно скромно. Между нашими эпохами сто лет, и за это время очень многое изменилось. Все дело в оценке людей и морали того или иного времени. Чтобы понять, что я имею в виду, ответьте, пожалуйста, на такой вопрос, вы читали "Анну Каренину"?
- Конечно, ее все читали.
- По вашему мнению, Каренина порядочная женщина?
- Нет, конечно, она, безусловно, не порядочна.
- В чем это проявилось, в том, что она оставила мужа?
- И в этом тоже,
- А в мое время она считается порядочной. Видите ли, у нас, во всяком случае, в цивилизованных странах, половина браков, к сожалению, распадается. Даже итальянские католики добились у парламента права на развод. Поймите, у нас совсем другая жизнь, чем у вас, потому и мораль стала не так строга к людям, как в ваше время. Мир в двадцатом столетии пережил такие ужасы, что мелочи вроде коротких юбок и символического дамского белья больше никого не волнуют.
- Но как к этому относятся сами мужчины? - подавленно спросила прабабка.
- К тому, что вы имеете в виду - никак. Все дело в привычке. В мое время очень трудно удивить кого-нибудь даже самой необычной одеждой. Даже если надеть на голое тело медвежью шкуру и в таком виде прийти в ресторан, то это возмутит, пожалуй, только защитников животных.
- А как же мои дети? Мои мальчики будут вынуждены жить в таком мире и все это видеть?!
- Боюсь, что до таких времен они не доживут. Им удастся увидеть женские ножки разве что до колена. В двадцатом веке будет две мировые войны. После первой юбки укоротятся на десять сантиметров, после второй еще на десять, а потом будут укорачиваться на такую же длину примерно каждые десять лет, пока у женщин не кончатся ноги. Сначала это будет шокировать, потом все привыкнут и перестанут обращать внимание. После этого начнется плюрализм в одежде, и женщины смогут выбирать длину платьев сообразно своему вкусу и красоте ног.
- А как же нравственность?
- Нравственность останется, только станет иной.
- А мне кажется, ваш мир скатился в пропасть!
Расстроенная Софья Аркадьевна ушла, и я опять вернулся к Суворину.
Однако, читать мне снова помешали. Теперь в библиотеку явилась Наталья Александровна с лицом вытянутым не менее, чем оно было недавно у ее маменьки.
- Василий, извините, Алексей Григорьевич, скажите, это что, мистификация?
- В смысле? - не понял я.
- Откуда вы взялись, и что вы за люди?!
- Вам что, тоже не понравилась Ольгины тряпки? - вопросом на вопрос ответил я.
- При чем здесь, как вы выражаетесь, тряпки! Я ничего не имею против ее странного русского языка, я даже понимаю, что одежда может быть не только такой, которую носим мы, но то, как Ольга Глебовна говорит о народе, об отношениях между мужчинами и женщинами - это просто чудовищно!
- Вот вы ее и просветите, - легкомысленно посоветовал я. - Вы же собрались просвещать наш темный народ, просветите его грамотную часть.
- Но, но… Ольга Глебовна не скрывает, что находится… - Здесь Наталья Александровна надолго замолчала, подбирая слова, потом начала краснеть и с трудом докончила фразу. - … в определенных свободных отношениях с этим странным старым человеком, господином Гутмахером!
- А вам-то какое до этого дело, - рассердившись на революционерку, не очень любезно оборвал я ее морализаторство. - Вам что до того?! Вы для чего пошли в революцию? Бедные крестьяне вас очень волнуют? Или вы хотите избавиться от опеки родителей? Кем вы вообще собираетесь стать, Верой Фигнер или какой-нибудь Коллонтай?
- А откуда вы знаете этих женщин? - совершенно неожиданно повернула разговор Наталья.
- Не помню, в школе по истории проходили. Фигнер, кажется, была народоволкой, а Коллонтай как-то связана с революцией, и еще она, - вспомнил я, - первая женщина-посол…
- Александра Михайловна Домонтович?
- Какая еще Домонтович? Я такую не знаю.
- Это девичья фамилия Александры Михайловны, - пояснила Наталья. - Вы же говорили об Александре Михайловне Коллонтай? Мы с ней хорошо знакомы.
- Насчет того, как звали ту Коллонтай, я ничего сказать не могу, - покаялся я. - Может быть, и Александра. Я помню только, что в революции было несколько известных баб, извините, женщин, она одна из них.
- Вы не представляете, как это интересно! - загорелась Наталья Александровна. - Неужели наша Шурочка сделалась так известна?! Хотя, безусловно, это именно она. Шура - великая женщина! Вы знаете, что в шестнадцать лет Александра Михайловна сдала экзамены за курс мужской гимназии!? А какие блестящие статьи она пишет в европейских газетах!
- Увы, я просто не в курсе дела. Давайте лучше спросим у Гутмахера, он жил в советское время и должен знать точнее. Мое поколение революцией не очень интересуется, понятно, кроме фанатов-отморозков.
- Кого? Что значит слово отморозки? - не поняла она. - Это те, кто обморозился?
- Нет, это новое выражение, его можно перевести, как глупый фанатик какой-нибудь идеи или личности. От безделья тинейджеры придумывают себе кумиров и им поклоняются. А самые тупо упертые считаются отморозками. Есть фаны звезд, направлений в моде, даже революции. От безделья придумывают себе развлечения и маются дурью.
- Что придумывают? - опять не поняла Наталья.
- Молодые люди, особенно в подростковом возрасте, - насмешливо объяснил я, - придумывают себе развлечения и заодно ищут врагов. У нас же главное, "кто виноват", а потом уже мы начинаем думать, "что делать". Поэтому одни бреют головы и считают своими главными врагами инородцев, другие надевают сарафаны и во всем винят помещиков или губернаторов.
- Вы говорите обо мне? - поджав губы, спросила народница.
- И о вас тоже, - прямо ответил я. - Я и в нашем времени с такими, как вы, встречался. У нас ведь тоже есть революционеры, которые горят желанием переделать общество.
- Я уже поняла, что вы за человек и не собираюсь с вами дискутировать. Вы обычный ретроград! Лучше расскажите все, что знаете про Александру Михайловну!
Я, признаться, больше того, что уже сказал, ничего о ней не знал. Но Наталье Александровне слишком загорелось выяснить все подробности про свою знакомую, и мы тут же отправились в диванную комнату, где дым уже стоял коромыслом, и генерал с профессором (за ликерам и уже без кофе) решали судьбы России.
- Аарон Моисеевич, вы что-нибудь слышали о Коллонтай? - спросил я с порога.
Гутмахер, отвлеченный от геополитических проблем, удивленно посмотрел на меня. Александр Иванович отреагировал раньше него:
- Вы говорите про Александру Михайловну? - спросил он о известной революционерке без восторга, который недавно продемонстрировала его дочь…
- А что я должен про нее знать? - не дав ответить генералу, спросил меня профессор.
- Ну, хотя бы, как ее зовут.
- Так Александр Иванович сказал, Александра Михайловна.
- Выходит, она самая, - порадовал я Наталью и пояснил Гутмахеру. - Наталья Александровна с ней знакома.
- С ней все знакомы, - опять вмешался хозяин. - Дом ее батюшки с нами соседствует в Петербурге. А что, Александра Михайловна такая известная личность, что про нее помнят в будущем? Признаться, никак не ожидал-с.
- Вот, папа, ты всегда так, а Саша, оказывается, великий человек, она стала первой женщиной-дипломатом!
- Это что, правда? - спросил генерал, до предела поднимая удивленные брови.
- А что, собственно, в этом такого, - опять вмешался в разговор Гутмахер, - обычная продувная бестия, левая ловкачка. Вы, извините, Наташа, но ваша знакомая не великий человек, а самая заурядная…
Я кашлянул и предостерегающе посмотрел на Аарона Моисеевича.
- Вернее, будет сказать, незаурядная карьеристка, - поправился он. - Я слышал, что она еще при жизни Ленина прислала письмо Сталину, в котором называла его вождем партии. Товарищ Сталин этого не забыл, - сказал Гутмахер, обращаясь только ко мне. - Я слышал, - добавил он, - что в молодости она слыла роковой красавицей.
- В этом вам предстоит убедиться самим! Шурочка сейчас живет в нескольких верстах отсюда, у нее шалят нервы, и ей прописали сельский воздух, - сообщила Наталья Александровна, победно глядя на кислую физиономию отца. - Она непременно будет у нас в гостях!
Глава 4
С Александрой Коллонтай мы встретились вечером того же дня. Наталья вызвала ее запиской, отправленной с посыльным. К этому времени Гутмахер уже рассказал мне все, что вспомнил об этой замечательной личности, да и я сам кое-что вытащил из уголков пионерской памяти.
Выглядела Александра Михайловна значительно моложе своих двадцати восьми лет, и была она, что называется, "в теле", эталонном состоянии молодой женщины начала XX века. Мне сложно судить о "экстравагантности" одежды этого времени, но юбка у Александры была, судя по реакции Софьи Аркадьевны, неприлично коротка, настолько, что при желании можно было разглядеть ее щиколотки. А вообще, эта революционерка была собой очень даже ничего, и мне, изголодавшемуся по женскому теплу, глядеть на ее нежные округлости, подчеркнутые узкой одеждой, было весьма приятственно. Пахла революционерка не нищетой рабочих окраин, а французскими духами с преобладанием аромата ночных фиалок.
Не знаю, что написала в своем послании Коллонтай Наталья Александровна, но будущая посол казалась заинтригованной. Иначе наша странная троица вряд ли бы ее, такую эффектную даму, дорого и элегантно одетую, заинтересовала, слишком мы от нее отличались и калибром, и классом.
Надо сказать, что лично у меня никакой предубежденности против Александры Михайловны не было. Мало ли кто чем не грешит в молодости. Во всяком случае, русскую революцию придумала не она, в чем можно было убедиться через полчаса общения с нею. Конечно, как и многих революционеров, да и не только их, а просто порядочных людей, молодую женщину возмущала социальная несправедливость, бедственное положение народа. Однако, особенно радикальных, экстремистских политических воззрений я у нее не заметил. Обычный треп о воровстве чиновников, плохом царе и неправильном распределении благ. Конечно, через слово она вкручивала цитаты из Плеханова и ругала, к неудовольствию Натальи Александровны, бездарных народников. Особенно глубоко в теоретические дебри разговор не погружался. Гутмахера революционерка не заинтересовала, и он вскоре нас покинул, вернувшись с генералом к решению русского вопроса. Ольга в нашей компании осталась, ее волновали французские духи и "прикольные" тряпки гостьи, а я, грешным делом, начал подумывать о более тесном и близком "практическом" знакомстве с программой ее партии.
Согласен, виноват. Немного завелся, глядя на впечатляющие формы комиссарского тела. Мы мило беседовали, и наш разговор перескакивал с эмансипации на длину юбок, свободу любви, и как-то сам собой ушел от проблем социал-демократии и грядущей революции к более интересным темам.
- Это правда, то, что мне написала Натали? - поинтересовалась революционерка, когда знакомство немного упрочилось.
- А что она вам написала? - поинтересовался, в свою очередь, я.
- То, - замялась Александра Михайловна, - что у Ольги Глебовны есть совершенно необычные дамские вещи, которые будут носить раскрепощенные женщины под верхней одеждой в далеком будущем.
- Правда, - подтвердил я, - Ольга у нас как раз футуролог по интимной одежде.
- А это не будет очень бестактно, если я попрошу Ольгу Глебовну мне ее показать? - спросила Коллонтай почему-то не у Ольги, а у меня. - Я понимаю, пока наш народ подвергается гнету царизма, безжалостной эксплуатации капитала и живет в нищете и невежестве, такое любопытство не совсем уместно, но мне хочется знать, как будут одеваться женщины, когда станут полноправными членами общества.
Ольга только хмыкнула и насмешливо посмотрела на меня.
- Я думаю, что Ольга Глебовна с удовольствием их вам покажет, а если вас это не стеснит, то я, в свою очередь, смогу вам объяснить развитие и перипетии моды…
- Помилуйте! - воскликнула революционерка. - Мы живем в двадцатом веке, и женщина должна иметь те же права, что и мужчина!
Я не очень понял, как соотносятся нижнее женское белье, равноправие полов и мое присутствие при его осмотре, но истолковал восклицание Александры Михайловны как разрешение присутствовать на показе интимной моды и проследовал за дамами в малую гостиную.
Ольге, как большинству женщин, возиться с тряпками и примерками было не в тягость, а в радость, и она с удовольствием раскрыла свой таинственный чемодан. При осмотре "достопримечательностей" присутствовали обе революционерки: народница и социал-демократка, и мы с хозяйкой чемодана. Софья Аркадьевна, вероятно, смущенная моим присутствием, как потомка мужского рода, с нами в гостиную не пошла.
Через несколько минут большой обеденный стол, покрытый лиловой бархатной скатертью, был завален совершенно отпадными тряпками. Для меня все это великолепие благодаря телевизионной рекламе было не в диковину и удивляло только то, каким образом весь этот арсенал попал к Ольге. Чтобы накупить столько белья, нужно было, по крайней мере, весьма значительное свободное время, которого у моей "кузины" перед отбытием в прошлое не было.
Осмотр начался, как театральное шоу. Ольга была просто великолепна в своей неприкрытой гордости за наш просвещенный век. Владелица всех этих сокровищ смаковала каждую вещицу, показывая и попутно разъясняя ее назначение. Невесомая, прозрачная амуниция женской привлекательности произвела на Александру Михайловну завораживающее действие. Глаза ее загадочно мерцали, и она, как бы невзначай, кончиками пальцев принялась перебирать атрибуты женской неотразимости.