Действительно, в течение двух месяцев молодой человек обнаружил еще две зоны, из которых в принципе можно было куда-то попасть, но они ему чем-то не приглянулись. Возможно, ими придется заняться потом, а пока лучше поискать еще. Глядишь, и найдется что-то получше.
Оно нашлось в процессе обследования полуострова Поике, у подножия одноименной горы. То, что это действительно аномальная зона, Роберт понял сразу, поднявшись на небольшое плоскогорье, или, точнее, холм с как будто чем-то аккуратно срезанной вершиной. На пятачке росла густая и высокая трава, но ни деревьев, ни даже кустов не было.
Эта зона отличалась от ранее найденных тем, что из нее нельзя было попасть в двадцать первый век. Но зато можно было еще куда-то, как вскоре показалось Роберту, в какие-то совершенно необычные места и времена. Причем ему туда очень хотелось. Настолько, что даже мелькнула мысль попытаться активировать переход прямо сейчас, пока не передумал. Впрочем, жизнь на острове приучила Дюваля к осмотрительности, в силу чего он не стал спешить, а потратил два дня на сборы. И только потом снова поднялся на срезанную вершину холма с объемистым рюкзаком за плечами и кобурой с револьвером на поясе. Пару раз глубоко вздохнул, сосредоточился, закрыл глаза и сделал четыре мелких шага вперед. Собственно, он уже на третьем понял, что можно открывать глаза, но на всякий случай шагнул еще.
Что удивительно, место осталось почти тем же самым, только трава на нем была существенно ниже и реже. Лес вокруг холма тоже заметно измельчал, но вот на месте давно потухшего вулкана Поике с озером в кратере возвышалась гора высотой едва ли не полторы тысяч футов, и ее вершина слегка дымилась, а склоны все были в черных лавовых потеках и практически лишены растительности.
Роберт посмотрел влево, где из-за леса раньше была видна гора Теревака. Хотя лес теперь закрывал обзор гораздо меньше, никакой горы там не было. Местность просто постепенно опускалась, лес уже в миле с небольшим становился зарослями мелких кустов, а за ними виднелась синяя гладь океана.
Молодой человек глянул назад, где тоже должен быть океан, и поначалу просто его не нашел. Правда, потом присмотрелся и увидел у самого горизонта полоску воды.
В том, что это остров Пасхи, Роберт почти не сомневался, ведь плато, на котором он стоял, было явно тем же самым. Но что случилось с горой Поике, куда делась Теревака, и почему океан с одной стороны несколько ближе, чем должен быть, а с другой существенно дальше?
Молодой человек повнимательнее присмотрелся к вершине горы, потом снял рюкзак и сел на траву. Даже если этот вулкан начнет извергаться прямо сейчас, времени вполне хватит вернуться на свой остров, где все три вулкана давно потухли. Значит, можно без суеты осмотреться и обдумать, в когда и куда его занесло и что делать дальше. Именно в такой последовательности, то есть сначала юноша решил определиться во времени и быстро припомнил все, что он знал про историю острова Пасхи – он решил исходить из того, что это именно тот самый остров.
Итак, остров Пасхи возник в результате последовательного извержения трех вулканов, причем самый первый, Поике, пробудился довольно давно, не менее миллиона лет до нашей эры. А по другим источникам, вообще не менее трех. Потом произошло извержение Рано-Као. И уже совсем недавно, примерно за двести тысяч лет до появления здесь первых аборигенов, произошло третье извержение, в результате которого возникла гора Теревака, а остров приобрел современные очертания.
Так вот, никакой Тереваки тут точно не было. Более того, сколько Роберт ни глядел на запад, в том числе и в бинокль, Рано-Као он тоже не обнаружил. Значит, этого вулкана тоже еще нет, или, в крайнем случае, он пока еще настолько мал, что его не видно из-за леса. Выходит, меня закинуло на миллион или более лет назад, прикинул Роберт. В плейстоцен, причем ближе к началу. Тогда косяком шли оледенения, и, значит, уровень океана может быть значительно ниже, чем в двадцать первом веке. Понятно, почему на юге океан отступил так далеко. Да и прохладно тут сейчас по сравнению с тем миром, что юноша недавно покинул. Опять же в лесу есть деревья, похожие на сосны, а раньше (или, наоборот, позднее) их не было совсем. Пожалуй, надо исследовать остров, причем ничто не мешает начать это прямо сейчас.
Роберт несколько удивился в принципе несвойственной ему торопливости. И вообще он чувствовал себя как-то странно. Его буквально переполняла энергия, и он сидел как на иголках. Хотелось бегать, прыгать, даже орать что-нибудь нечленораздельное – в общем, вести себя прямо как обезьяна, которая только что слезла с дерева, отчего возгордилась, почувствовала себя человеком и теперь искала лишь дубину поздоровее, чтобы крепко сжать ее в волосатых лапах, издать воинственный визг и начать прогрессировать.
Еще только начиная переходы на остров Пасхи, Роберт заметил, что вроде бы он там чувствует себя лучше, чем в двадцать первом веке, но отнес это к влиянию чистого воздуха и вообще неизгаженной экологии. Хотя, конечно, все странности это не объясняло. Например, почему в девятом веке (Роберт считал, что на его острове сейчас именно девятый век) похожий по размеру синяк сходит в полтора раза быстрее, чем в двадцать первом?
Так вот, сейчас он чувствовал примерно то же самое, но в гораздо большей степени. Пять миль до океана молодой человек преодолел чуть ли не бегом. По лесу! С довольно тяжелым рюкзаком! И совершенно не устал, только есть захотелось. Кроме того, спускаясь с плато, юноша рассадил руку о какой-то острый камень. Естественно, он не растерялся, а, быстро достав аптечку, продезинфицировал и перебинтовал рану. Она почему-то весь день чесалась, хотя раньше такого не происходило. На всякий случай вечером Дюваль разбинтовал руку, чтобы посмотреть, не началось ли там какое-нибудь воспаление. И замер, удивленный.
Никакой раны он не увидел. На ее месте был малозаметный шрам, на вид – примерно двухнедельной давности.
Через двое суток и он исчез. Как, впрочем, и все остальные шрамы и шрамики, которыми молодой человек успел обзавестись за свою недолгую жизнь.
За эту пару дней Роберт смог более или менее изучить вариант своего острова в далеком прошлом. В первый день он дошел от горы Поике до крайней западной оконечности, а во второй исследовал остров по береговой линии, отмахав за день миль тридцать. Вот тут он уже устал, но совсем немного. И эта усталость была приятной.
Сидя у потрескивающего костра, Роберт лениво размышлял о неизведанных пока тайнах своего острова, когда его внимание привлекла странная веточка, лежавшая футах в шести слева. Но вставать, чтобы взять ее и рассмотреть повнимательней, было лень. Вот если бы она лежала поближе и до нее можно было дотянуться не вставая…
Веточка вдруг двинулась к молодому человеку. Ба, да это палочник! Но какой же крупный – почти десять дюймов в длину. Во времена, которые Роберт условно считал девятым веком, таких насекомых на острове Пасхи не водилось. А вот за миллион лет до нашей эры – почему бы и нет? Птиц тут пока не очень много, а нелетающих, похоже, нет вообще. Видимо, еще не успели в райском месте разжиреть и облениться до потери крыльев. Птицам ведь нужно довольно много времени для того, чтобы прийти к выводу о ненужности полетов. Типа, зачем, когда крылья только мешают ковыряться в земле? К тому же с высоты можно и упасть, а из норы при всем желании не получится. Да, птицам потребовалось около миллиона лет… а человечество прекрасно успело за сто с небольшим. В начале двадцатого века оно стремилось в небо, в середине – в космос, а в двадцать первом куда? К кормушке! Какой еще космос, когда и на земле очень даже неплохо! Ну, не всем, разумеется, а только гражданам цивилизованных стран. И средства лучше пустить на увеличение социальных выплат, чем вкладывать их в космос, то есть пускать по ветру.
Пока Роберт размышлял о путях развития человечества, палочник куда-то уполз. Но не успел молодой человек толком расстроиться, что не удалось его внимательно рассмотреть – ведь ископаемое же! – как тот вернулся.
"Он что, мои мысли читает?" – в некоторой растерянности подумал юноша и, не особо надеясь на успех, приказал насекомому:
– Иди отсюда!
Палочник бодро пополз от костра.
– Ко мне!
Насекомое развернулось и медленно приблизилось к ноге Роберта.
Через полчаса юноша убедился, что палочник действительно выполняет его команды, причем безразлично, мысленно они были отданы или вслух. Правда, не все – как прыгать на месте, так и бежать галопом насекомое отказалось.
Еще через два дня Роберт решил сделать перерыв в исследованиях – слишком уж много информации накопилось, пора было ее как-то обдумать и систематизировать. Он вернулся в девятый век и теперь каждый вечер часа по два сидел на берегу океана с ручкой и блокнотом – любовался закатом и размышлял.
Итак, в плейстоцене у него резко повысились иммунитет и скорость регенерации. Кроме того, появились новые, ранее недоступные возможности – например, теперь юноша мог по желанию ускорять или замедлять частоту сердцебиения. Да плюс еще экстрасенсорные способности. Палочники просто оказались наиболее восприимчивыми, но бабочками тоже получалось командовать, и иногда даже птицами. Впрочем, довольно редко и неуверенно – результат был на грани ошибки эксперимента. Причем все это не исчезло сразу по перемещении в более поздние времена, а просто начало помаленьку затухать. Через две недели Роберт уже не мог командовать насекомыми, да скорость регенерации, которую он проверял, ежедневно царапая себе левую руку, тоже начала падать. Итак, похоже, что он чем-то быстро зарядился в плейстоцене, а в девятом веке это "что-то" потихоньку уходило, а подзарядки здесь не было. Или, точнее, почти не было. Так как юноша не увлекался сказками про эльфов и магов, то он решил назвать это не маной и не силой, а полем. Итак, около миллиона или двух миллионов лет назад Земля имела какое-то поле. В девятом веке от него сохранились только слабые остаточные проявления, а в двадцать первом и они исчезли напрочь. Что является источником этого поля, сейчас выяснить было невозможно, и Роберт решил пока считать им саму Землю. Или, скорее, ее биосферу.
Человек это поле явно может использовать. Но раз так, то его… ну, скажем, напряженность… она обязательно будет уменьшаться. И чем больше на свете людей, тем сильнее они уменьшают напряженность. Очевидно, что существует какая-то пороговая численность человечества, при превышении которой неведомый источник генерации поля перестает компенсировать увеличившееся потребление. И значит, напряженность начинает лавинообразно падать. Похоже, этот порог был пройден незадолго до девятого века.
За то время, что Роберт жил не в двадцать первом веке, его стратегические планы оставались неизменными – спасти от извержения супервулкана родителей. И если получится, то еще кого-нибудь. А вот предполагаемые методы претворения в жизнь этих планов менялись.
Сначала молодой человек хотел построить лодку и добраться на ней до обитаемых мест. А что? Тихий океан переплывали на простых спасательных шлюпках, на весельных лодках и даже на плотах.
Однако по завершении постройки небольшого катамарана выяснилось, что вот конкретно на этом корабле от берега лучше особо не удаляться. Кроме того, мальчик взрослел, много читал и пришел к выводу, что вряд ли люди, даже если он до них доплывет, вот так прямо все бросят и кинутся ему помогать. Нет, скорее его обратят в рабство. И это будет еще не самое плохое, ибо рабство есть не у всех народов. А вот аппетит – у всех. Могут и просто сожрать.
Тогда Роберт решил действовать сам, то есть найти дорогу в какие-нибудь иные времена, еще задолго до извержения. На всякий случай получше вооружиться, набраться опыта и далее действовать по обстоятельствам.
И вот теперь его планы претерпели третью коррекцию. Раз уж в плейстоцене перед ним открываются такие возможности, то было бы глупо не попытаться ими воспользоваться. А значит, там надо устроить нормальный базовый лагерь, как в девятом веке, и начинать вдумчиво исследовать, что может и чего не может дать это неизвестное биополе.
За три месяца экспериментов и тренировок выяснилось, что его возможности довольно далеки от безграничности. Да, скорость регенерации сильно повысилась. Кроме управления частотой сердцебиения Роберт научился ослаблять болевые ощущения и в пределах пары градусов регулировать температуру тела.
С управлением живыми существами тоже получалось не так чтобы уж очень. Оказалось, что чем мозговитее существо, тем слабее оно реагирует на команды. Насекомые демонстрировали почти полное подчинение – естественно, в пределах своих возможностей. Рыбы некоторые команды выполняли, а некоторые – нет. Птицы реагировали на мысленные посылы только в порядке исключения. Дельфины же чаще всего просто игнорировали потуги молодого человека. Впрочем, иногда они подплывали к лодке и высовывали морды из воды с таким видом, словно спрашивали: чего тебе, убогий?
Попытки же воздействовать на неживые объекты вообще успехом не увенчались. Правда, один раз плавающая в луже сухая сосновая иголка повернулась острием на север, как и хотел молодой человек, но, наверное, это была случайность. Во всяком случае, повторить результат не удалось.
– Итак, – подвел итог своим усилиям Роберт по истечении трех месяцев пребывания в плейстоцене, – лавры властелина мира мне не светят. Царем зверей, похоже, в ближайшее время тоже не стать. Пока я гожусь только на роль повелителя мух.
Глава 24
В конце февраля двадцать третьего года мы с Гошей решили, что пора как-то начинать официально оформлять ситуацию вокруг острова Пасхи. Вообще-то по факту он сразу после визита туда принцессы Анастасии стал российским протекторатом, но правительство Чили пока никак на это не реагировало. Возможно, потому, что ничего не знало. А не знало оно потому, что в упор не желало знать. Такое отсутствие любопытства базировалось на щедрых (ну, разумеется, по чилийским меркам) пожертвованиях, выданных Одуванчиком ключевым лицам. И, понятное дело, на его репутации, ибо все в тихоокеанском регионе отлично знали, что лорд-протектор умеет раздавать не только пожертвования. Однако необходимость как-то закрепить сложившееся положение дел никуда не исчезла. Хотя, впрочем, еще и не стала такой уж неотложной.
– Ладно, – пообещал я его величеству, – как только руки дойдут, тут же все оформлю.
– Желательно без жертв, – уточнил свою позицию император.
– Ну, совсем без них может и не получиться. Но они если и будут, то единичные, не с нашей стороны и не среди рапануйцев.
– Хорошо, в таком формате это допустимо.
И значит, раз дело получалось не особо срочным, можно было для начала подождать какой-нибудь благоприятной случайности. Они, кстати, бывают гораздо чаще, чем считает большинство. Просто их надо уметь сначала распознать, а потом грамотно ими воспользоваться. Так что, когда я услышал от директрисы ДОМа новость относительно одного нашего хорошего знакомого, у меня в голове тут же щелкнуло: кажись, оно. Впрочем, тут можно рассказать и поподробнее.
– Вроде все, а впрочем, еще наша ее величество президентша пригласила погостить в Петербурге господина Немнихера, – сообщила мне Танечка в конце очередного доклада.
– И что? – пожал плечами я. – Не в первый же раз. Думаете, я так страдаю от разлуки с ним, что теперь начну считать часы до начала долгожданной встречи?
– Насчет вас не знаю, а вот он точно от чего-то страдает. По моим сведениям, от беспокойства. Во всяком случае, он попытался осторожно выяснить, не вы ли являетесь инициатором приглашения. Не получив достоверных сведений, Арон Самуилович сделался тревожен. Поэтому у меня предложение – давайте пошлем за ним ваш "Аист". И тройку моих девочек в качестве почетного эскорта для столь дорогого гостя. Глядишь, за время полета человек и дозреет до чистосердечного признания.
– Вы еще что-нибудь раскопали про этого ворюгу?
– Увы, пока нет. Но такого, чтобы ему не в чем было признаться, просто не может быть!
– Разве нам от него именно сейчас что-то нужно?
– Не обязательно от него, но вообще-то было бы неплохо, чтобы кто-то отвлек на себя внимание по поводу острова Пасхи.
"Аист" с израильским министром иностранных дел на борту прибыл в столицу Российской империи без пятнадцати одиннадцать вечера. Так как самолет принадлежал правительственному авиаотряду, то, ясное дело, сел он не в Пулково, а в Гатчине. В силу того, что королева-императрица ложилась спать довольно рано, а канцлер, наоборот, довольно поздно, не было ничего удивительного в том, что прямо с аэродрома господин Немнихер направился именно к нему. Разумеется, можно было поехать в израильское посольство, где и переночевать, а с утра явиться к ее величеству, но… больно уж многозначительно улыбались в полете девушки почетного эскорта, и Арон Самуилович решил не рисковать.
Как только визитер зашел в мой кабинет, по возвышенному и даже, не побоюсь этого слова, одухотворенному выражению его физиономии даже хуже знакомый с ним человек, чем я, догадался бы, что господину министру есть в чем сознаться. Или покаяться. И он не обманул моих ожиданий.
– Увы, Георгий Андреевич, время безжалостно, все мы смертны, и только некоторым, самым достойным, перед уходом дается радость просветления, – осторожно присев на краешек стула, горестно поведал мне гость.
Интересно, подумал я, где же он ухитрился столько украсть, чтобы в пятьдесят семь лет задуматься о вечном? Да нет, скорее всего имеется в виду кто-то другой.
– Дорогой Арон Самуилович, не надо пробуждать во мне сострадание, а то ведь я, глядя на ваши мучения, могу решить помочь вам их прекратить. Давайте вы мне лучше сразу скажете, о каких суммах тут может идти речь? А потом мы с вами вместе подумаем о том, как оптимизировать расходы, увеличить доходы и разделить их по справедливости.
Министр внял моим предостережениям, и я услышал захватывающую дух историю. Нет, то, что Николай Константинович Судзиловский, он же бессменный президент Гавайской Социалистической Республики Каука Лукини, разочаровался в социализме и устал от власти, мы и так знали. Но не волновались – подумаешь, один президент уйдет, другой придет, ничего страшного.
– Николай Константинович решил не выставлять на очередных выборах свою кандидатуру, а уехать на Филиппины и посвятить остаток жизни научным исследованиям, – продолжал рассказ Немнихер. – И я его вполне понимаю. В последний приезд на Гавайи я встречался с госпожой Лилиуокалани. К сожалению, ее земной путь явно подходит к концу.