Возникла пауза. Медленно повернувшись вполоборота к курсанту, мичман, склонив голову, внимательно посмотрел ему в глаза:
- Тебе зачем?
- Хочу научиться стрелять, - почему-то смутившись, отозвался Алексей.
Теперь мичман полностью развернулся к нему:
- По какой специальности ты проходишь обучение?
- Палубная артиллерия, господин мичман, - отчеканил Алексей.
- Ну и зачем тебе, человеку который готовится командовать двенадцатидюймовыми орудиями, стрельба из револьвера и винтовки? - скривился Костин. - Общие знания ты получаешь, как и все, но хочешь большего. Зачем?
- Я будущий офицер и хочу владеть всеми видами оружия, - пояснил Алексей.
Костин снова пристально посмотрел ему в глаза, после чего отвернулся и подошел к стоящему у стены шкафчику. Открыв его, извлек бутылку виски и стакан. Выдернув пробку зубами, наполнил стакан до половины, закрыл бутылку, вернул ее в шкафчик, крякнув, выпил виски, шумно втянул носом воздух и, не поворачиваясь к собеседнику, произнес:
- Нет, ты думаешь о другом. Ты знаешь, в кого собрался стрелять, но не хочешь говорить. Не говори, мне безразлично. Скажи, что ты хочешь от меня?
Он вернул стакан в шкафчик, закрыл его, повернулся и вновь подошел вплотную к Алексею, глядя ему прямо в глаза. От этого пронизывающего взгляда холод пробежал по спине у юноши. Сбиваясь, объяснил:
- То, чему нас учат, - стрельба в тире. В боевых условиях это непригодно. Я хочу научиться, как вы, мгновенно выхватывая оружие, быстро перемещаясь, стрелять по движущимся мишеням.
- Без основы у тебя это все равно не получится, - пожал плечами Костин. - А основа - это вот такая пальба в тире из основных позиций по осточертевшим белым кругам с черным центром. Скучно, юноша.
- Я хочу научиться стрелять, - насупился Алексей. - Если надо, я часами буду палить по этим самым мишеням. Но я хочу…
- Стреляй, - перебил мичман, отходя в сторону. - Я не помешаю. Приходи в любое время и пали в свое удовольствие.
Алексей остановился в замешательстве.
- Но вы мне поможете?
- Зачем? - хмыкнул Костин. - Дурное дело не хитрое. Наводи и пали.
Алексей еще больше смутился. Мысли беспорядочно роились в голове. Наконец, собравшись с духом, он произнес ровным голосом:
- То, чем вы владеете, нечто большее, чем "наводи и пали". Я хочу научиться этому.
Мичман расхохотался.
- Так вот оно что! - процедил он, когда его внезапное веселье столь же неожиданно прекратилось. - Ты хочешь, чтобы старый стрелок раскрыл тебе секреты своего мастерства. Умный мальчик. Узнаешь, как надо, и сразу станешь лучшим. - Он вдруг стал совершенно серьезным. - Нет никаких секретов. Надо много работать, сжечь гору пороха, потратить кучу патронов. Вот и все.
- Так я готов оглохнуть от пальбы, - почти прокричал Алексей. - Я готов проводить здесь все свободное время. Но мне нужны вы, чтобы показать, как правильно, а как неправильно.
- Глохнуть от стрельбы не надо, - сочувственно и даже как будто игриво произнес мичман. - Слух для стрелка - первое дело. Полагаться только на глаза - недопустимая роскошь. Когда перестрелка ведется в джунглях или поселке, как только враг появляется в зоне видимости, туда уже должна лететь пуля. Иначе ты труп. Понял?
- Понял, - растерянно произнес Алексей.
- Ни черта ты не понял… но поймешь, - проворчал Костин. - Ладно, возьми первый секрет стрелка.
Он гулко хлопнул себя ладонью по мощной груди. Алексей непонимающе смотрел на него.
- Чего вылупился? - прорычал Костин. - Повторяй.
Алексей несильно хлопнул себя ладонью по грудной клетке.
- Понял? - склонил голову набок мичман.
- Нет, - признался Алексей.
- Смотри еще раз. - Костин снова гулко хлопнул себя по груди. - Опять не понял? Дыхание, дурак. Когда ты зажат, когда дышишь неровно, меткого выстрела быть не может, да и с реакцией всегда запоздаешь. Это первое. А ну, грудь колесом, глубокий вдох, и хлопни себя так, чтобы грудная клетка как барабан гудела.
Расправив плечи и сделав глубокий вдох, Алексей с силой хлопнул себя по груди.
- Уже лучше, - удовлетворенно кивнул Костин. - Сейчас пойдешь на огневой рубеж. И постоянно помни о дыхании. Пока твоя задача - держать корпус прямо, дышать свободно, не зажиматься. Если сможешь, сразу увидишь, насколько точнее будут выстрелы.
- Ну вот, а вы говорите, секретов нет, - ухмыльнулся Алексей.
- Хрен это китовый, а не секрет, - со свойственной ему простотой бросил Костин. - Этот секрет, если не дурак, ты должен был раскрыть и без меня на первом месяце занятий. То же относится и к другим "таинствам". Ну, не тушуйся, все расскажу, ничего не скрою. Ты только одно пойми: и в тире, и на поле боя, и когда пьяный бандит к кобуре тянется, никакие секреты тебя не спасут. Спасет тебя только одна простая вещь, которую все знают, но никто не понимает. Я, парень, вижу, ты умный, интеллигент, интеллектуал. Так вот, выброси к чертям собачьим всю свою интеллектуальность. Мозги в бою тебе не в помощь. Ум, он часто ошибается и всегда запаздывает. Если хочешь, чтобы с дыркой в башке хоронили твоего врага, а не тебя, на рассудок не полагайся, полагайся на это. - Он ткнул заскорузлым пальцем в грудь Алексея. - Только там ты четко знаешь, в какой миг надо спустить курок, а в какой стрелять нельзя ни в коем случае. Только там ты поймешь, когда увидишь десять противников, кто из них опасный стрелок, а кто дерьмо собачье, что и с пяти шагов в слона промахнется. Только там ты почувствуешь, за каким валуном засада, а какая позиция безопасна. Слушай свою интуицию, парень, мозги отключи. Мозги нужны, очень нужны. Они могут вытащить тебя, но могут и погубить. В пиковой ситуации всегда полагайся на интуицию, она не подведет. Только так в любой передряге останешься цел. Только так будешь стрелять без промахов, куда надо и когда надо. Но над этим надо работать. Много, упорно. Надо научиться затыкать это трепло, что сидит у тебя в голове, что все время лезет со своими никчемными советами, и прислушиваться только к своей интуиции… - Он вдруг сделал шаг назад и резко поменял тон. - Хватит болтать. Курсант Татищев, на огневой рубеж шагом ма-а-а-р-рш!
* * *
Октябрьский ветер гнал опавшие листья по кривой улочке Литейной слободы. Кутаясь в короткое пальтишко, Павел подошел к одному из примостившихся на окраине слободы домиков и постучал условным стуком. Два частых удара, потом еще три с интервалом в секунду. Через полминуты дверь открылась, впуская его в прихожую небольшой квартирки, расположенной на первом этаже. Когда Павел вошел, открывший ему Йохан Круг, рабочий Невского завода, осторожно выглянул на улицу, проверяя, не привел ли гость шпиков. Однако ни единой живой души в пределах видимости не усматривалось.
Павел тем временем прошел в комнату. Тот факт, что рабочие в здешнем Петербурге жили в отдельных квартирах, сильно удивлял его поначалу. Воспитанный на фильмах советской поры, он был убежден, что труженики ютились в бараках и подвальных помещениях, по нескольку семей в одной комнате, разделенной занавесочками или тонкими дощатыми перегородками. Однако, к его удивлению, такой быт оказался свойственен лишь для разнорабочих и сезонных рабочих, приходивших в город на заработки из деревень. Петербургский же пролетариат проживал в уютных квартирах, иногда с отдельным выходом на улицу, как у Круга, в двух-трехэтажных домиках и флигельках. Некоторые рабочие, имевшие большой стаж или выбившиеся в мастера, даже обзаводились собственными домами или снимали многокомнатные квартиры в более престижных районах. Кроме того, люди, постоянно работавшие на петербургских заводах и фабриках, могли позволить себе неплохой стол и вполне приличную одежду. В общем, уровень жизни петербургского пролетариата был существенно выше того, который ожидал увидеть Павел, и уж точно выше того, который он представлял себе по литературным произведениям и фильмам о двадцатых–тридцатых годах. А уж, как полагал Павел, в описании быта первых лет советской власти пропаганда вряд ли сильно ухудшала положение дел. Получалось, что революция существенно понизит уровень жизни трудящихся. Впрочем, поразмыслив, Павел пришел к выводу, что это неизбежный момент обострения классовой борьбы.
Пройдя в комнату следом за гостем, Йохан Круг подошел к столу, отодвинул ящик и, повернувшись к Павлу, торжественно произнес:
- Уполномочен сообщить вам, товарищ Федор, что сегодня, пятнадцатого октября тысяча девятьсот четырнадцатого года, вы приняты в члены Российской Социал-Демократической Рабочей Партии большевиков. Поздравляю.
Он вручил Павлу партбилет. Бережно приняв книжицу, рассмотрев ее и положив в карман, юноша пожал протянутую ему руку товарища по партии и произнес:
- Благодарю за доверие.
- Не сомневаюсь, что ты оправдаешь его. Кстати, мне передали, что товарищ Ленин очень высоко оценил твою антивоенную статью для "Правды".
- Спасибо! - Павел затрепетал от восторга. - Что-нибудь еще я могу сделать?
- Конечно, работы куча, - улыбнулся Круг. - Но, как ты понимаешь, одними статьями дело ограничиться не может. Революция - это не только митинги и прокламации. Это еще и подпольная работа, стачки, стычки с жандармами и прочее. Заниматься этим - удел отважных. Мы верим в тебя. Партийная организация Петербурга сейчас более всего нуждается в переброске нелегальной литературы из-за рубежа. После того как фронт протянулся от Балтийского моря до Черного и пересек Кавказ, практически единственным каналом поступления литературы осталась Скандинавия. Мы хотим, чтобы ты перешел из депо в состав одной из паровозных бригад на линии Петербург–Хельсинки и посодействовал в перевозке литературы. Сейчас это не слишком сложно, после того как многие железнодорожники были мобилизованы в армию. Дерзай.
- Выполню любое задание партии, - отчеканил Павел.
- Отлично, - улыбнулся Круг. - Мы верим в тебя. Политически ты хорошо подкован и быстро осваиваешь паше учение. Пришла пора, товарищ, заняться еще вот чем. - Он снова выдвинул ящик стола и взял из него револьвер системы "наган". - Приходи в воскресенье к восьми утра на Витебский вокзал. Поедешь за город с группой дружинников осваивать стрелковое дело. Пришло время браться за оружие, товарищ.
* * *
- Скучнейший ты человек, Леха, - бросил Набольсин, ловко вырывая книгу из рук Алексея. - Что здесь у нас? Ага, немецкая грамматика. Слушай, что ты время зря тратишь? С немцами не болтать надо, а из орудий по ним палить.
- Сколько продлится война? - спокойно отозвался Алексей. - Года три. Потом - мир. А там, как ни крути, с немцами придется выстраивать отношения.
- Эк ты хватил! - хохотнул Набольсин. - Три года! Я думаю, к концу лета мы будем в Берлине. Я лишь надеюсь, что успею хоть в финальных операциях поучаствовать. Выпустят-то нас, даже по ускоренной программе, только к маю.
- Поучаствуешь, - поморщился Алексей. Он с трудом сдержался, чтобы не сказать приятелю о том, что у России впереди поражения пятнадцатого года и длительная окопная война. - Помнишь, в июле на Дворцовой площади орали: "Шапками закидаем, мир заключим только в Берлине". А как армию Самсонова разбили, так опомнились, хоть и не все. Противника уважать надо. Посмотри, сейчас январь пятнадцатого. На южном направлении наши войска сидят в Карпатах, а на севере вообще отступили от границы. Нет, друг, это надолго.
- По весне переломим, - скривился Набольсин. - Да я вообще не про то. Ты что, в дипломатический корпус готовишься? Ты будущий морской офицер. Но сейчас время упущено, чего догонять? Другие дела, иные заботы. Твое дело морское. Да что я все о службе? Тебе девятнадцать лет, как и мне. Что у тебя, других занятий нет, кроме как учить немецкий и без устали палить в тире у Костина? В вечеринках наших почти не участвуешь. Посмотри, сколько барышень симпатичных по Хельсинки ходит. А ты?
- А я к службе отечеству готовлюсь, - объяснил Алексей. - Как думаешь, что будет для нас самым важным после войны с немцами?
Набольсин помрачнел:
- Я думаю, эти остолопы опять на Дальний Восток попрутся, Японии мстить. Глаза бы мои этого не видели.
- Что же ты так? - поднял брови Алексей.
- Татищев, - еще больше нахмурился Набольсин, - я потомственный морской офицер. Мои предки начали служить еще в шестнадцатом веке, при Карле Стюарте. Я знаю, что такое служба отечеству. Но я североросский дворянин. Прости меня, я знаю, что ты великоросс, но я-то нет. Моя отчизна - Северороссия, и у нее нет интересов на Дальнем Востоке. Это московские идиоты затащили нас в бойню под Цусимой. Да, ты теперь прекрасно знаешь, что Балтийский и Северный флоты империи практически полностью североросские. А у Северороссии нет единых интересов с Российской империей. Мы европейская, а не евразийская держава. Из-за унии с Москвой мы потеряли колонии на Таити. А могли бы приобрести много больше, возможно, даже основались бы в Австралии. Вместо этого все развитие пошло в Сибирь и на Дальний Восток, который нам практически не нужен.
Алексей покачал головой. То, что на флоте и в Северороссии вообще сильны националистические тенденции, он знал, но впервые столкнулся ними столь явно. Понизив голос, он произнес:
- То, что ты говоришь, попахивает требованием возврата к унии, если не…
- Именно, - зло оскалясь, прошептал Набольсин. - Северороссия должна вернуть себе независимость. Об этом уже почти открыто говорят и в офицерских кают-компаниях, и среди гражданского населения.
- Но это же развал империи, - негромко произнес Алексей.
- А и черт с ней, - махнул рукой Набольсин. - Лично мне не нужна империя, пусть и великая, если я в ней не обладаю теми правами, которые мои предки получили больше пятисот лет назад еще от князя Андрея. Мне сначала нужны свобода и уважение к моим правам, а уже потом - величие державы. Московиты усилили нас ресурсами и населением, но принесли в нашу европейскую жизнь рабскую душу Востока. За это их здесь и недолюбливают. Прости, Леша, если задел тебя чем.
- Ничего, - пожал плечами Алексей. - А скажи…
- Татищев! - Голос дневального грохнул под сводами казарм. - Вас ожидают у подъезда.
- Ладно, потом поговорим, - буркнул Алексей, поднимаясь.
Он вышел, миновал длинный коридор со сводчатым потолком, спустился по широкой лестнице, козырнул часовому, свернул в комнату, отведенную для встреч курсантов с посетителями, и остолбенел. Там его ожидал Павел Сергеев. Бывший студент Петербургского университета был одет в потертый пиджачок, широкие штаны и сапоги, которые обычно носили небогатые рабочие. Его полушубок и шапка висели на вешалке у стены. В первую секунду Алексей ощутил какое-то чувство опасности, исходящее от старого приятеля и оттого непонятное. Чувство опасности мичман Костин заставлял Алексея нарабатывать ежечасно и ежеминутно, иногда весьма экстравагантными методами. Например, внезапно нанося ученику не слишком сильные, но весьма болезненные удары. "Когда противник потянулся за револьвером, тебе уже поздно хватать оружие. Ты должен был отреагировать на его желание выстрелить, - постоянно повторял он. - Еще заходя в комнату, ты должен увидеть того, кто опасен". К удивлению Алексея, по прошествии некоторого времени он и в самом деле как будто стал слышать внутренний голос, предупреждающий об опасности. Необъяснимым образом он совершенно четко осознавал, какой человек, несмотря на его грозный вид и громкие речи, вполне безобиден, а какой по-настоящему готов к решительным действиям, хоть и держится в тени и никак не выражает угрозу. Со временем интуиция окрепла настолько, что Алексей даже несколько раз совершенно спонтанно отразил молниеносные выпады мичмана, а однажды на вечеринке не дал разбиться стакану, подставив руку еще до того, как Набольсин задел его локтем. И вот теперь, когда Алексей вошел в комнату для встреч, внутренний голос подсказал, что ожидающий его Павел чем-то опасен. Отринув наваждение, Алексей направился к приятелю, обнял его за плечи и произнес:
- Здравствуй. Какими судьбами?
- Вот, - широко улыбнулся Павел, - уже два месяца помощником машиниста между Питером и Хельсинки болтаюсь. Извини, что раньше не зашел. Мы здесь очень мало стоим. Я только два раза сюда выбирался, но ты то на занятиях, то в наряде. А вот теперь повезло.
- Ну, спасибо, что зашел, - отозвался Алексей.
Он знаком пригласил приятеля за стол, расположенный у окна, выходящего на улицу, и сам сел напротив Павла.
- Слушай, - быстро проговорил Павел, - может, Дмитрию Андреевичу записку черкнешь? Я передам.
- Нет, спасибо, - улыбнулся Алексей, - у нас через неделю отпуск, пять дней. Разрешена поездка домой, с оплатой проезда за счет казны. Я его сам навещу. Письмо ему позавчера послал. Ты сам-то его часто видишь?
- Конечно. Раз-два в неделю.
- Завидую. Как он? Мне он все больше пишет о своих научных изысканиях.
- Новый адрес его ты знаешь? Дмитрий Андреевич снял двухкомнатную квартирку с мебелью и помещением для прислуги. Живет как барин, с горничной. Похоже, с ней и живет. Видная такая барышня. Жалование библиотечное, конечно, не ахти, я сейчас больше получаю. Но он выпустил цикл статей по истории, вызвавших скандал. Теперь его часто приглашают читать лекции в разные научные общества. В общем, жизнь бьет ключом.
- Это он любит, скандалы вызывать, - улыбнулся Алексей. - А вообще, он молодец.
Они замолчали.
- А знаешь, - после минутной паузы произнес Павел, - ты стал заправским офицериком. Правда. Ты зашел, я аж остолбенел. Выправка, взгляд надменный - белая кость, голубая кровь и все такое.
Алексей смутился. Впервые он взглянул на Павла не как человек двадцать первого века, а как курсант Императорского Морского корпуса выпуска тысяча девятьсот пятнадцатого года, и ужаснулся. Перед ним сидел рабочий паренек, ничем особо не отличавшийся от тех, кого Алексей постоянно видел на улицах, и, как он понял теперь, тех, кем придется командовать, когда, получив офицерские погоны, он окажется на корабле. Внезапно он ощутил между собой и Павлом стену отчуждения и испугался.
- И как ты думаешь дальше жить? - произнес он вдруг. - Так и будешь паровозы гонять?