- А вы, сударь, простите, самолично ее спасать намерены? - поднял брови Санин.
- Конечно, - отозвался Алексей.
Санин чуть помолчал, потом тяжело вздохнул и произнес, глядя в глаза ученику:
- Вижу, отговаривать вас бессмысленно. О том, что вы подвергаете себя огромной опасности, я уже говорил. Хочу предупредить еще вот о чем. Раз уж вы решили вторгаться в историю, запомните: придется лить много крови. Так или иначе вы встретите сопротивление, а в этом мире - сопротивление вооруженное. Вы будете вынуждены убивать ради достижения своей цели, а это не совсем то, что убивать ради сохранения своей жизни.
- Но ведь я ради людей, - протянул Алексей.
- Благими намерениями устлана дорога в ад, - погрустнел Санин.
- Вы слишком мрачно смотрите на вещи, - покачал головой Алексей.
- Может быть, - вздохнул Санин. - Но я был обязан предупредить.
* * *
В последний раз бросив взгляд на яркое майское солнышко, Алексей отворил дверь и быстро спустился по узкой лестнице вниз, в темноту тира. Мичман Костин, как обычно, был там. Сидя на стуле спиной к входу, он чистил разложенные перед ним на столе револьверы. Казалось, старый стрелок был полностью поглощен этим занятием и ничего не замечал вокруг. Алексей бросил взгляд в сторону небольшой двери в глубине тира. Там Костин в свое время оборудовал специальную комнату с движущимися и внезапно появляющимися мишенями, в том числе и теми, в которые по условиям стрелять было нельзя (как объяснил мичман, чтобы в своих и в ни в чем не повинных не палить). Почему-то сейчас Алексею стало печально, что ему больше не суждено войти туда. Тяжело вздохнув, он двинулся к наставнику. Стараясь ступать как можно тише, он подошел к Костину сзади и приготовился громко приветствовать его по уставу, но мичман, как всегда, опередил его.
- Чего явился? - буркнул стрелок, не оборачиваясь. - У тебя же сегодня выпускной бал.
- Извините, - смутился Алексей, - пришел попрощаться. Завтра утром убываю в распоряжение штаба флота.
- Ну, прощайся, - проворчал Костин, поднимаясь и оборачиваясь.
Его взгляд упал на большую красную папку, которую Алексей сжимал в руках. Алексей протянул ее наставнику и произнес:
- Простите, чрезвычайно стеснен в средствах, рад бы сделать более серьезный подарок, но пришлось ограничиться только этим адресом.
Костин раскрыл папку и, пробежав глазами короткую благодарственную надпись, принялся читать аккуратно написанный Алексеем текст песни Высоцкого "Бывший лучший, но опальный стрелок". Высоцкого Алексей любил и многие его вещи, как и эту, знал наизусть. Не будучи в силах приписать себе чужие стихи, он подписал их: "Поэт В. Высоцкий".
Закончив чтение, Костин расхохотался, а потом сказал, вытирая слезы:
- Вот написал! Что за поэт такой?
- Из Москвы, - ответил Алексей.
- Да, замечательные стихи, - протянул, успокаиваясь, Костин. - У твоего Высоцкого большое будущее. Спасибо, удружил. Хороший подарок.
- Извините, скромный, - смутился Алексей.
- Плюнь, - махнул рукой Костин, - дорог не тот подарок, что стоит много денег, а тот, что от сердца. Спасибо.
Он обнял ученика. В тире возникло неловкое молчание, которое нарушил Костин:
- Ну, поздравляю, мичман Татищев.
- Спасибо, - кивнул Алексей.
- Что же, на войну? - погрустнел Костин.
- Так точно! - Алексей щелкнул каблуками.
- Да ты головой не бодайся, лучше думай, - поморщился Костин, возвращаясь к столу с разобранными револьверами. - За кого воевать-то идешь?
- За отечество, - чуть менее бодро отозвался Алексей.
- А, ну да, - еще больше погрустнел Костин, - конечно. В добрый час. Бог даст, выживешь. Только знаешь что, парень? Когда эта дурацкая война закончится, подавай-ка ты в отставку. Обидно жизнь тратить на службу толстопузым сановникам и продажным политикам. Ты умный, ты понимаешь, о чем я. В мире много хороших мест для человека с метким глазом и верной рукой. Хочешь - в джунгли, хочешь - в Заполярье, но от этих - беги. Даже если они не убьют тебя, то все соки из тебя выпьют, а дотом выбросят на помойку, как ветошь. Не служи им. Живи для себя.
- А потом вот так, в тире… - неожиданно для себя пробормотал Алексей.
- А хоть бы и в тире, - ухмыльнулся мичман. - Ты что, не видишь, что я счастливый человек? Не видишь? Ну и дурак. Деньги - дрянь. У меня они были. Однажды за месяц заполучил столько, сколько морскому офицеру за двадцать лет платят. Все спустил. Дурак был, признаю. Мог бы сейчас где-нибудь во Флориде на вилле прохлаждаться. Но я хотел спустить и спустил. Не в том дело. Я всегда был себе хозяин, хочу - пошлю подальше, хочу - приму как лучшего гостя. Я даже сейчас любого послать могу, хоть и в погонах. Когда служишь ради денег и карьеры, нет у тебя такой роскоши. А когда думаешь, что служишь отечеству… Еще обиднее, когда видишь, как все, чего кровью добился, разворовывается, губится чиновниками. Если хочешь людям послужить, не министерству служи, не государю. Тем, кому хочешь помочь, напрямую добро делай. Учи, лечи, деньги раздавай, что хочешь. Если самому надо денег, их не только лизанием начальственных задов добыть можно. А положение в обществе - это вообще ничто. Великая честь, думаешь, с президентом поручкаться, с генералом кофейку попить?! Те же мерзавцы, что поезда на американском западе грабят, только удачливее. Положение в обществе - лишь средство успокоить совесть, которая постоянно будет твердить тебе, что ты пошел не туда, потратил жизнь не на то. Ты еще молодой, а я этих генералов-адмиралов повидал. Был у меня один друг в Америке, индеец. Знаешь, парень, я горжусь не тем, что с генералами за одним столом ел, а тем, что с ним за одним костром сидел. Все генералы и президенты его мизинца не стоили. Да он и не хотел с ними разговаривать. Он со мной разговаривал. Имущество у него было - дрянь. Все на себе унести мог. Иной дурак презирал бы его за это. Но я знал, что он богаче всех миллионеров. Ему принадлежал мир. Понимание у него было. Так что, парень, ценнее понимания ничего у тебя не может быть, потому что оно позволяет тебе распоряжаться собой и не дает другим вертеть тобой и пользоваться твоим имуществом. Туда иди, где ты сам себе хозяин, не давай себя облапошить.
В тире снова повисла тяжелая тишина. Алексей, понурившись, смотрел на наставника.
- Ладно, парень, сам поймешь, бог даст, - крякнул вдруг Костин. - Главное - не дай себя обмануть и не обманывайся сам, остальное придет. И в стрельбе практикуйся. Не задирай носа, что лучший в корпусе. До настоящего стрелка тебе еще далеко. Ступай.
Чуть помедлив, Алексей выдавил:
- Спасибо за все, господин мичман. Я вам очень обязан.
- Ступай. - Голос Костина приобрел угрожающие нотки. - Никто никому ничего не должен. Я делал то, что мне нравилось, ты - чего хотел. Неплохо провели время. А теперь убирайся.
- Спасибо за все, - повторил Алексей, повернулся на каблуках и направился к выходу.
Проводив взглядом ученика, мичман уселся за стол и принялся чистить оружие. Время снова исчезло для него, пространство сузилось до пятачка, на котором были только он и револьверы.
Он не знал, сколько прошло времени, когда непонятное чувство заставило его обернуться. Закрывая собой весь дверной проем, стоял человек в костюме-тройке, в белой рубашке, при галстуке.
"Вот это стрелок, - окидывая фигуру нежданного гостя опытным взглядом, подумал мичман. - Такие не промахиваются. Да и состязаться с ним в выхватывании пистолета на скорость, пожалуй, сложновато".
- Я не стрелок, я фехтовальщик, - словно прочитав его мысли, мягко улыбнулся Артем, проходя в глубь тира.
- Рассказывай, - скривился Костин. - Уж я-то вижу.
- Какая разница, каким путем идти, главное - конечная точка, - отозвался Артем.
Он подхватил оказавшийся рядом стул и уселся напротив мичмана.
- Ты считаешь, что я дошел? - поднял брови Костин.
- Конечно, - улыбнулся Артем. - Зря только ты деньги тогда спустил, мог бы сейчас в тропическом раю прохлаждаться.
- Я тогда думал, что все это не для меня - бизнес, дом, положение, - печально улыбнулся Костин.
- И то верно, - кивнул Артем, - но, живя среди людей, надо уметь жить с людьми.
- Знаю, - вздохнул Костин.
- И я знаю, что ты знаешь, - кивнул Артем.
- И что теперь? - спросил Костин.
- Много еще чего, - хмыкнул Артем. - Или ты считаешь, что совершенен? Для начала я предложил бы: научись не искать покоя в вине.
- Нет, конечно, не совершенен, - вздохнул Костин. - Да и пить бросить - не проблема, было бы ради чего. Но, ты знаешь, я устал.
- Отдохни, - пожал плечами Артем. - А потом поговорим о том, чем ты хочешь заниматься и чего хочешь добиться. Ты неплохо поработал, особенно с последним учеником.
- Я показал ему все, что умею, рассказал все, что знаю, - эхом отозвался Костин. - Жаль, у нас было мало времени.
- Он сможет, он толковый, - улыбнулся Артем и поднялся с мраморной скамьи.
Не было больше ни стола с револьверами, ни мишеней на дальней стене. Костин сидел в центре большого зала, полностью отделанного мрамором. Яркое солнце, проникавшее через окна, занавешенные легким прозрачным шелком, заливало золотым светом мозаичный пол. В его лучах необычайным цветом переливалась чистейшая вода в мраморном бассейне, занимавшем почти треть зала.
- Что это? - изумленно произнес Костин.
- Твой новый дом, вернее, дворец, - пояснил Артем. - Я полагаю, что мастер достоин дворца. Ты завершил свои пути в том мире, пора осваивать новый. Пойдем, я покажу твои новые владения.
- А там? - мотнул головой назад Костин.
- А там сейчас будет смута, - отозвался Артем, - но тебя это уже не должно волновать. Ты и так понял достаточно.
Часть 2
СМУТА
Эпизод 4
КРОНШТАДТ
Замок с лязгом щелкнул, и дверь камеры отворилась. Алексей поднялся с нар и встал по стойке "смирно". В камеру вошел капитан-лейтенант караульной службы, с кобурой и кортиком на ремне, и два матроса, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками.
- Гражданин старший лейтенант, - произнес капитан-лейтенант, морщась явно от необходимости называть офицера "гражданин", - вас требует к себе адмирал.
- Есть, - отчеканил Алексей, сцепил руки за спиной и пошел к двери.
Офицер двинулся впереди, матросы последовали за арестантом.
Они шли по Кронштадту от здания гауптвахты к дому, который служил штабом и жильем командующему Кронштадтской базы адмиралу Оладьину. Слева от них из множества труб поднимался черный дым - в порту стояли под нарами боевые корабли. Ласковый теплый ветерок трепал кроны деревьев. Улица была почти безлюдна. Лишь в отдалении маршировал отряд матросов под командованием какого-то офицерика, да пара подвыпивших рабочих из доков примостилась на углу одного из домов.
"Первое сентября, - думал Алексей, - тысяча девятьсот семнадцатого года. Черт, все идет так же, как и в том мире. Николай Второй отрекся. Временное правительство, как и у нас, сначала возглавил князь Львов, теперь Керенский, мать его. Немцы в Риге. Двадцать девятого начнется Моонзундская операция. Последняя боевая операция русской армии в этой войне. Потом большевистский переворот и гражданская война, реки крови, советский семидесятилетний кошмар и в конце концов ослабление и фатальное отставание страны. Я - один из немногих, кто знает, что здесь произойдет, - должен это предотвратить. А как? Робкая попытка предупредить командира корабля о грядущих событиях закончилась недельной отсидкой в психбольнице. Спасибо еще, доктор, душка, списал все на психологический срыв после Готландского боя. Я достаточно обжился здесь, чтобы не вызывать подозрений, но ни на шаг не приблизился к главной цели. Три года. За это время я стал боевым офицером российского флота, прошел путь от курсанта через мичмана в старшие лейтенанты. Из мальчика-студента, попавшего в чужой мир, превратился в человека, которому эта реальность даже ближе той. Ну и что? Жестокий прокол. Сдали нервы. Что будет дальше? Наверняка разжалуют и пошлют на Моонзунд. Еще повоюем, пусть и матросом. А дальше - большевистский переворот. Если выживу, моя судьба… А тут никто ничего не знает. В моем мире Балтфлот был рассадником большевизма. Здесь он на восемьдесят процентов состоит из ингрийцев, парода, возникшего на невских землях из причудливого смешения русских, немцев и представителей других европейских народов, волею судеб заброшенных сюда. Все они не жалуют ни дом Романовых-Стюартов, ни Временное правительство. Их идеал - независимая демократическая республика, они больны ностальгией по ставшим легендарными временам средневековой Северороссии. Офицеры считают себя преданными имперским правительством при Цусиме. Здесь эта обида может стать базой для сопротивления большевикам. Но как ее поднять? Надо думать. Времени осталось мало".
Они подошли к небольшому двухэтажному дому, стоявшему на набережной, зашли, поднялись на второй этаж и остановились в приемной адмирала. Здесь за тремя столами сидели два мичмана и один лейтенант, занятые разбором каких-то бумаг, стояли несколько старших флотских офицеров, чего-то ожидавших. Караульный офицер подошел к столу одного из мичманов и доложил, что доставил арестанта по приказу командующего. Тот кивнул, встал и скрылся за дверью кабинета. Через минуту дверь снова открылась, и адъютант дал команду караулу ввести арестованного.
Теперь они стояли в кабинете адмирала Оладьина. Оклеенные темными обоями стены и зашторенные окна создавали жутковатое впечатление склепа. За массивным дубовым столом в свете электрической лампы сидел адмирал Анатолий Семенович Оладьин, командующий Кронштадтской военно-морской базой, высокий, грузный мужчина сорока восьми лет. Его лицо украшала известная всему флоту клиновидная бородка. В левой руке он сжимал курительную трубку. Алексей встал по стойке "смирно", конвойные стукнули прикладами об пол за его спиной, капитан-лейтенант, как на параде, шагнул вперед, приложил руку к козырьку и доложил:
- Гражданин адмирал, по вашему приказанию арестованный старший лейтенант Алексей Татищев доставлен.
Адмирал смерил вошедших сумрачным взглядом и произнес:
- Хорошо, оставьте нас.
Конвой щелкнул каблуками и удалился. Алексей стоял навытяжку перед адмиралом, а тот неспешно достал из горы бумаг картонную папку и молча начал просматривать ее содержимое. Длилось это минут пять, наконец адмирал проговорил:
- Блестящий послужной список. Двадцать один год, а уже старший лейтенант, дважды Георгиевский кавалер, герой Готландского боя. Со всех мест службы исключительно положительные отзывы. Притом все командиры отмечают безукоризненное следование уставам и нормам офицерской чести. Объясните мне, Татищев, что произошло. Откуда столь вопиющее нарушение устава и приказа верховного командования?
- Не сдержался, ваше высокопревосходительство, - отчеканил Алексей.
Оладьин поднял бровь. Использование отмененного старорежимного обращения явно не прошло мимо его внимания. Откинувшись на спинку стула, он произнес:
- Я охотно верю, Татищев, что два года назад у вас, девятнадцатилетнего молодого человека, до того в большом деле не бывавшего, сдали нервы после боя при Готланде. Возможно, я бы даже поверил в ваш срыв при виде саботажников и левацких агитаторов. Но вот одна интересная бумага в вашем деле. - Он снова открыл папку. - В июне шестнадцатого года вы стали чемпионом Хельсинкской военно-морской базы в офицерском соревновании по стрельбе из револьвера. Соревнование проходило в несколько туров, и ни разу, заметьте, ни разу у вас не сдали нервы и не дрогнула рука. Теперь вы хотите меня убедить, что, обнаружив в своем экипаже большевистских агитаторов, вы совершенно хладнокровно вступили с ними в дискуссию, перетянули большую часть экипажа на свою сторону, убедили матросов арестовать агитаторов, после чего вы сразу потеряли самоконтроль и лично расстреляли агитаторов на месте, прекрасно зная, что это исключительная прерогатива военно-полевых судов. Не верю я в такие помутнения, знаете ли.
Алексей стоял навытяжку, не произнося ни звука.
- Я жду ответа! - рявкнул адмирал.
- Во-первых, ваше высокопревосходительство, - ровным голосом начал Алексей, - флот - это не дискуссионный клуб. Я не собираюсь ежедневно дискутировать со всякой революционной сволочью. А к экипажу, где агитаторов расстреливают на месте, надеюсь, подобные господа на пушечный выстрел не подойдут. Во-вторых, в военно-полевых судах в последнее время развелось уж больно много либералов. А уничтожать этих подонков, с их антивоенной и антигосударственной пропагандой, почитаю долгом офицера.
- Что же, - протянул адмирал, - теперь вам самому придется изведать, насколько либеральны наши военно-полевые суды. Полагаю, разжалования вам не избежать. Но скажите, откуда у вас, человека молодого, что греха таить, принадлежащего к поколению, увлеченному идеями социализма, человека, которому за барышнями на Невском проспекте ухаживать пристало, а не за большевистскими агитаторами гоняться, вдруг такая ненависть к левакам и антивоенным партиям?
Алексей молчал. Адмирал, насупясь, смотрел на него. Наконец, когда адмирал уже явно устал ждать и явно намеревался что-то сказать, Алексей решился:
- Потому что я знаю, к чему это приведет, ваше высокопревосходительство.
- Откуда вы можете знать? - саркастически склонил голову набок адмирал.
- Потому что я не тот, за кого себя выдаю, - отчеканил Алексей. - Потому что я родился не в Варшаве в тысяча восемьсот девяносто шестом году, а в Петербурге, вернее, в Ленинграде, в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом. И правил государством в тот момент генеральный секретарь коммунистической партии Константин Устинович Черненко.
- Извольте объясниться, - поднялся из-за стола, багровея, адмирал.
- Слушаюсь, - щелкнул каблуками Алексей.