* * *
Обтекли табор с двух сторон и понеслись на передовые римские когорты. Следом из табора – осами из гнезда – пешие выскочили. В громе копыт все утонуло – и крики людей, и звон оружия. Небо, и без того нестерпимое, наполнилось сверканием металла.
И дрогнули перед этой бурей передовые когорты, оборотились спиной к неминуемой смерти, бежать вознамерились. А куда бежать-то, в теснине? Заметались, себя не помня.
Остановил их комит Себастьян, а как – того никто не понял. И сам Себастьян не понял; но только стрелки Бакурия снова лицом к неприятелю стали. У одного кровь из разбитой губы вытекает – наградил комит щитом по подбородку, чтобы от страха исцелить.
Но ни одна из римских стрел, казалось, цели не достигала. Все так же неостановимо летели на римский строй аланы, и огромные их кони будто не касались земли, ибо тонули ноги в клубах пыли. В облаках мелькали оскаленные морды лошадей, страшные, яростные лица алан.
В давке, где люди начинали терять сознание от духоты, не уследить было, откуда приходит смерть. Она вылетала из луков, выскакивала из-за завесы пыли и дыма, хватала за горло, впивалась в грудь, била по шлему, секла по плечам. Ни уклониться, ни повернуться – для маневра не было места. Точно скот домашний, на убой приведенный, стояли ромеи, теснясь плечом к плечу и закрываясь своими тяжелыми щитами, от которых немели уставшие руки. Поднимешь меч – толкнешь стоящего рядом. А враг – вон он, поди успей сразить его, если не развернуться, ни двинуться. Удалось удар на щит принять и радуйся тому.
Эти варвары неуязвимыми представлялись. Бессмертными. Вроде и пал из них кто-то, но врагов от этого не убывало. Ни боль от ран, ни слабость от кровопотери, ни жара, ни давка – ни самая смерть – ничто их, казалось, не цепляло, будто вовсе не люди они. Умирающими – и то из боя не выходили. Чудилось ромеям, что и мертвыми будут рубить их аланы и вези. Страх душил солдат Валента, как едкий дым готских костров.
Себастьян бился на левом фланге. Конники Виктора прикрывали его. Когда аланская кавалерия с гор понеслась, римские всадники только-только успели подтянуться туда, где уже центурии стояли. И теперь на Виктора была вся надежда.
Сармат Виктор страшен лицом стал: в пыли весь, редкие усы и борода от крови слиплись, лоскут кожи у виска сорван. Погоняя лошадь, вырвался вперед с гортанным криком.
Глядел Себастьян, как кони мчатся, унося на алан всадников Виктора, и понимал: сейчас повернет битва. Вот уже кавалерия римская пробилась сквозь толпу варваров, к табору бросилась. Еще несколько минут – и опрокинутся телеги, а аланская конница будет зажата между римскими алами и пешими центуриями.
Закричал Себастьян от радости и на тех варваров бросился, что перед ним были. И убил еще одного, из-под щита удар ему в бок нанеся, прежде чем зарубили комита двое конных алан.
Умирая, знал Себастьян, что победил Валент под Адрианополем. Немногим не дожил до того, чтобы увидеть, как падет готский табор…
Так, радостный, умер комит Себастьян.
Но табор не пал. Случилось иначе.
Алатею мгновения довольно было, чтобы понять замысел Виктора. Крикнул что-то Алатей, внимание к себе привлекая, коня на дыбы поднял. Те аланы, что подле Алатея были, голос его расслышали; прочим же и приказ не нужен был – и без того все видели и знали.
Не обладая дисциплиной, как римляне, аланы владели иной тайной побеждать. Точно заботливая мать дыхание сонного ребенка, чутко слушали они дыхание большой битвы. Вот замерло оно… и вдруг понесся долгий протяжный выдох – отступление.
Легионеры еще понять не успели, что произошло, а аланы уже поспешно отходили к табору. И вот набросились дикие конники на кавалерию Виктора. И смяли Виктора, уничтожив в короткое время лучшие его силы. Аланы, численностью превосходившие римлян в несколько раз, затопили их и растоптали.
А после вновь к центуриям повернулись.
Пехота стояла теперь нагая, лишенная прикрытия с флангов. Новая атака аланов и вези на римский строй грозила стать последней. Стиснутые со всех сторон врагом (Боже Всевышний, кто это говорил, будто варваров всего десять тысяч?), римляне не то что маневрировать – даже отступить не могли.
Падали, оскользнувшись в кровавой луже или споткнувшись о трупы, ослабев от раны или потеряв равновесие от духоты. Тех, кто не удерживался на ногах, затаптывали. Короткий римский меч – плохое оружие против длинных мечей варварских конников. Знаменитые римские копья, пробивающие плоть и застревающие в костях мягкими наконечниками, все уже разбиты или израсходованы; но врагов не стало меньше.
Правильный строй манипул давно был расстроен; никто из солдат не понимал, что ему делать; никто из офицеров не взял на себя невозможный труд командовать этим светопреставлением.
Легат Эквиций хватал воздух ртом. В глазах у него было темно. Лицо налилось багровой краской. Закрывался высоким тяжелым щитом римского пехотинца от стрел и сыпавшихся отовсюду ударов длинных мечей. Левая рука болела от напряжения.
В этой безумной сече, где не оставалось надежды даже для самых умелых, где трус сравнялся в шансах с храбрецом, Эквиция охватило одиночество. Ибо враги были повсюду и врагами были все, даже собственные его легионеры, которые похищали воздух для дыхания, пространство для маневра.
Варвары сомкнули кольцо вокруг римлян и принялись их истреблять. Уйти от ударов можно было разве что только под землю. И вырваться из ловушки невозможно.
Одному разве Себастьяну под силу было бы организовать прорыв. Но Себастьян мертв уже более часа, и его изуродованное, разбитое копытами тело лежит в пыли под ногами.
А солнце все не садилось, и жара становилась все страшней.
Эквиций успел заметить длинное копье, занесенное в воздух над его головой, и повернуться так, чтобы новый удар пришелся на середину щита. Но стоявший рядом римский пехотинец, отбиваясь от рослого алана, в это самое мгновение отвел руку с мечом назад для удара, и сильно толкнул легата. Тот не удержал равновесия и покачнулся, оставив левый бок незащищенным. Длинное копье, выскочив из облака пыли, впилось в тело, пройдя между пластинами доспеха. Чье-то лицо мелькнуло совсем близко, окатив жаром дыхания, – докрасна загорелое, со светлыми прядями, липнущими к потному лбу.
Эквиций рухнул под ноги своих солдат. Он умер под их сапогами, истекая кровью и глотая густую пыль. Смертоносное солнце в последний раз ужалило его бледную розоватую кожу и погасло для него навсегда.
– Легат убит! Убит легат Эквиций!
Горестный вопль прокатился по манипуле и стих, не добравшись до соседней.
Совершенно расстроив ряды, легионеры ввязались в безнадежные поединки с варварами – а тем только того и надо.
После ожесточенной схватки некоторым из римлян все же удалось вырваться, и они в беспорядке рассыпались по долине.
За бегущими с криками понеслись конники, убивая их на ходу. Но теперь, после решительного разгрома, варвары больше забавлялись, чем всерьез добивали противника.
Римской армии больше не было. Сирийский легион был вырезан до последнего человека.
* * *
Где был император Валент во время битвы, с кем сражался? Ни Себастьян, ни Виктор не видели его рядом с собой. Диво, что ему удалось вырваться из окружения вместе с другим, слепыми от ужаса, оглушенными, полузадохнувшимися.
Он едва различал перед собой дорогу. Варварские конники были повсюду, везде вилась пыль и гремели копыта. Сбросив доспехи, которые жгли его, Валент бежал с поля боя вместе со своими солдатами.
Дважды падал он, неловко взмахивая руками. Он был голоден и истомлен жаждой, но забыл об этом.
Мимо пробежало несколько солдат; Валент хотел окликнуть их, чтобы они помогли ему, но горло у него пересохло, и он едва сумел хрипло каркнуть. Его не услышали.
Уворачиваясь от конника, пролетавшего поблизости (тот не за ромеями гонялся, а носился по долине, радость избывая), Валент налетел на груду мертвых тел – конский труп, придавивший всадника, и несколько убитых пехотинцев. Поскользнулся в луже крови и, пытаясь не упасть, схватился руками за тело неподвижно лежавшего пехотинца. Человек был еще жив и слабо дернулся, смертельно испугав императора.
Валент побежал дальше, наступив умирающему на руку и даже не заметив этого.
* * *
Комит Виктор выпрямился в седле. Стоявший рядом с ним Траян, протянув руку, коснулся его плеча.
– Смотри.
Виктор прищурил глаза.
– Еще один несчастный ублюдок уносит ноги.
– Это Валент, – уверенно сказал Траян. Он хорошо знал императора, поскольку много времени провел при дворе. – Проклятье, где его свита? Они что, бросили его?
Комит Виктор погнал лошадь вперед, вслед императору.
Но Валент уже исчез, растворился в потоке бегущих солдат. Выругавшись, комит поскакал по дороге в том направлении, откуда пришла римская армия.
Лошадь переносила его через завалы трупов. Ни одного резервного отряда Виктор не нашел, хотя знал, что один из них был оставлен совсем неподалеку.
Искал Валента среди отступающих, но не сумел разглядеть ни одного лица. Густо покрытые пылью и кровью, они были неотличимо похожи друг на друга.
Назад, к Траяну, возвращаться не стал, ибо в этом не было смысла, а вместо того поехал назад, по долине реки Тонеж, к городу Адрианополю – утолить, наконец, жажду, снять тяжелые, налитые солнцем доспехи, смыть пыль с лица. Для своего императора он, Виктор, сделал все, что мог, а теперь настала пора и о себе позаботиться.
Траян же по некотором размышлении решил, что самой безопасной тактикой при имеющемся положении дел будет сдаться врагу.
Когда налетели сумасшедшие вези, бросился перед ними на колени, протягивая им свое оружие. Два или три солдата последовали его примеру.
Не останавливаясь, вези снесли Траяну голову, зарубили прочих сдавшихся, после к тем обратились, кто захотел сразиться за свою жизнь, и убили их с такой легкостью, будто те лежали перед ними в пыли, беззащитные, как новорожденные щенки.
* * *
Солнце, наконец, село. Ночь настала темная – было новолуние. Шли больше наугад. Сзади беглецам чудилась погоня, но уйти с дороги боялись.
Среди этих измученных людей брел и Валент, никем не узнанный, – один из многих. В последний день своей жизни снова стал император тем, кем всегда оставался на самом деле, – обычным солдатом.
Когда он оступился, один из его спутников протянул руку, чтобы поддержать его, и почувствовал, что ладонь стала мокрой.
– Ты не ранен? – спросил солдат. У него был чистый латинский выговор, и Валент вдруг ощутил к нему доверие.
– Не знаю.
– Точно, ты ранен. Это кровь у тебя.
– Странно, – сказал Валент, – мне совсем не больно.
– Скоро заболит, – уверенно произнес солдат и вздохнул. – Так заболит, зверем взвоешь. Куда они тебя, в бок?
Впереди крикнули, что спасение близко – здесь деревня. Утром, проходя по этой дороге во главе великолепной армии, Валент не заметил никакой деревни. Что ему, повелителю половины цивилизованного мира, какая-то деревушка? Сейчас же она казалась самым желанным, самым прекрасным местом на земле.
В темноте немногое можно разглядеть; сельчане услышали шум, лязг оружия, голоса и предположили вторжение разбойников. Слышно было, как кто-то пробежал от дома к дому. И вдруг большие вилы уперлись в грудь идущему впереди легионеру.
– Эй, – вымолвил тот, останавливаясь.
– Кто идет? – спросил голос из ночного мрака. Крестьянин не боялся; он успел прикинуть количество пришельцев; их было немного. Меньше, чем жителей деревни. К тому же, чужаки плохо знали местность.
– Валент, – ответил солдат.
Он имел в виду – "римская армия", но назвал имя императора, потому что так было короче.
Валент рядом с ним вздрогнул.
– С нами раненые, – продолжал тот же солдат.
Крестьянин помолчал, посопел. Слышно было, как он задумчиво чухается. Потом сказал:
– Днем, вроде, битва была.
– Да.
– Кто победил-то?
– Варвары.
Крестьянин звучно плюнул.
– Стало быть, они действительно непобедимы. А может быть, Бог за них, вот и все объяснение. – И крикнул в темноту: – Это наши притащились. Проклятые вези побили их так, что теперь и от земли не видать.
Римский солдат – тот, с чистым выговором, – схватил крестьянина за плечо.
– Есть у вас какая-нибудь лекарка? Мой товарищ истекает кровью.
Крестьянин недовольно высвободился. Показал большой дом, возле которого стояли.
– Есть одна баба. Если только ее муж позволит.
Подошли к дому, у дверей кричать начали. Долго кричали. Наконец отворили им, и показался широкоплечий детина, бородища как сноп, волосья как стог, глаза как красные угли. Чего орете?
Хоть свет увидели (он лампу глиняную держал) – и то радость в этом кромешном мраке.
– Хозяйка твоя, нам сказали, ловко раны лечит.
Оглядел гостей своих крестьянин тот, лампой подвигал. Солдаты перед ним все на одно лицо, от пыли седые, от усталости серые. Один совсем плох, за бок держится, вот-вот упадет. Кровь по ноге сползает на сапог.
Повернув голову, закричал хозяин в сонную тишину дома:
– Меланья!
Была эта Меланья смуглой и проворной, малого роста. Из Александрии Египетской привез ее муж, когда служил в легионах. Лопотала больше по-своему, глазами огромными в полумраке блестела.
Повытаскивала из закутков разные травки, повязки, настойки, примочки, кривые костяные иглы. Здоровых солдат спать вповалку уложила, напоив их чем-то горьким, от чего горячо в животе сделалось. Раненых перевязала и сама села рядом. Сложила на коленях маленькие черные руки.
Она была очень терпелива, эта Меланья. Могла ночь напролет просидеть у постели больного, покачиваясь и бубня себе под нос.
Ночь тянулась и тянулась, и темноте не было конца, как не было конца испепеляющему дню двадцать третье августа.
Валент провалился в тяжелый сон, и было ему в этом сне очень жарко, и снова душили его пыль и копоть готских костров.
"Бог! – кричал он в этом сне. – Почему ты не помог мне, Бог? Ведь я старался быть хорошим! Ведь я был хорошим!"
И грозовая туча над головой ответила раскатом грома: "Недостаточно хорошим, Валент, недостаточно".
И маленькая черная ладошка стирала с его лба пот, тоненькие черные пальцы, смоченные в вине, обводили его губы, чтобы сделать их влажными. И в полусне сосал Валент эти пальцы, как дитя сосет материнские пальцы.
В середине ночи ворвались в деревню аланы и вези. С визгом, с воплями, с горящими факелами. Хохот, гром копыт, треск выбитых ворот!..
С воем выбегали из домов женщины, прижимая к себе детей. Двоих или троих мужчин, заподозрив у них оружие, аланы убили. После, согнав пленных в кучу, грабить принялись. Выпотрошенные дома поджигали.
Все остановиться, видно, не могли после того, как закончилась битва. Все зуд в руках не унимался.
Меланьин муж дом запер. Если обнаружат аланы солдат наверху, плохо им всем придется. Поднялся туда, где жена его раненых сторожила, и заговорил с нею на той смеси наречий, которую только они двое и понимали:
– Бежать нам с тобой нужно, жена. Бросай этих людей. Ушли от смерти, а она сама за ними пришла.
Взял ее за руку, повел за собой. И выбрались через оконце, а там тайной тропой в лес ушли.
Вези запертую дверь пнули раз, толкнули другой, а она не поддавалась. Ломать не стали, лень. От награбленного уже оси тележные гнутся. Не хотят добром выходить – пусть в доме своем навсегда остаются. В оконце факел бросили горящий. И коней повернули.
За спиной у вези ярко осветило дорогу зарево. Два или три легионера успели сигануть в то окно, через которое Меланья с мужем ушли; остальные же сил не имели и погибли в пламени.