Вышли.
Хауберт еще вина себе налил. И поклялся именем Пресвятой Девы, что разграбит этот Аутафорт и все, что от скупого рыцаря Бертрана ему недоплачено, на месте возьмет. И снова понял, что ничего ему не даст Бертран грабить. Как же, позволит такой Бертран де Борн добро свое разворовывать!
Плюнул Хауберт себе под ноги. Но от затеи с Аутафортом отказываться не желал. Все равно нужно чем-то заниматься, не век же в этой дыре вином наливаться и гадить под себя просто потому, что незагаженных мест в округе уже не осталось.
* * *
Бертран видел, что Итье сердится. Устраиваясь удобнее на соломенном тюфяке, Бертран спросил сына ленивым сонным голосом:
– В чем дело?
Итье помолчал, прежде чем ответить:
– Вы пили с этим… отребьем… И говорили с ним, как с другом… С этим, которого христианские владетели не должны терпеть на своей земле под угрозой отлучения от Церкви…
– А, – отозвался Бертран беспечным тоном. На самом деле он вовсе не был столь беспечен, ибо посещали его разного рода невеселые мысли. – Ну и что?
– Вы, мой отец, сеньор де Борн, – с этим…
Бертран приподнялся на тюфяке, опираясь на локоть. Солома зашуршала. Интересно, водятся ли тут мыши? Почти наверняка.
Итье сидел, обхватив колени. В оконце проникал поздний свет, и Бертран видел тонкий профиль сына. Итье был так похож на него самого, что подчас Бертрану становилось страшновато. Он будто гляделся в собственное прошлое.
– Тем-то мы и отличаемся от простолюдинов, – сказал Бертран вполголоса, словно обращаясь к себе тогдашнему, – что умеем делать все то, что умеют делать они. Например, пить вино, как лошадь воду, или убивать людей. Но мы также умеем делать еще и то, чему они никогда в жизни не научатся. Слагать стихи, ухаживать за дамами, лечить раны, коли ранен соратник или друг, охотиться с собаками и соколами… А еще – выторговывать у грязных наемников выгодные условия.
Итье помолчал.
– Ложитесь спать, сын, – примирительно сказал Бертран.
Солома зашуршала. Итье улегся. Но потом в темноте снова зазвучал его голос:
– Эн Раоль направил вас сюда, потому что хочет вашими руками согнать со своей земли этого Хауберта с его бандой.
– Совершенно верно, – отозвался Бертран, оглушительно зевая.
– А затевать войну с Хаубертом эн Раоль не хочет.
– Вот именно.
– Поэтому он с радостью вешает банду наемников вам на шею.
– Разумеется.
– А как же вы избавитесь от Хауберта, когда все закончится?
Это и была та неприятная мысль, что скреблась в думках Бертрана.
– Настанет пора – избавлюсь, – уверенно сказал Бертран. – Спите.
Сам он уснул почти мгновенно.
Итье же долго лежал без сна – мешало приглушенное хихиканье какой-то местной девицы, которой жонглер Юк где-то совсем неподалеку задрал подол, бессовестно пользуясь ее женской слабостью.
Глава девятая
Грех владетелей Борна
Начало 1183 года, Аутафорт
Бертрану 37 лет
Посреди ночи эн Константин был разбужен. Прямо в опочивальню ворвался старый дядька Рено – грохоча сапогами, гремя оружием. От него разило потом и гарью. Нимало не смущаясь присутствием домны Агнес, сдернул с молодого хозяина меховые одеяла, заодно потревожив белую охотничью суку, взятую в постель для тепла.
– Чума на тебя! – вскрикнул эн Константин, хватаясь за одеяло.
– Беда! – только и сказал Рено.
Теперь эн Константин, от сонного забытья очнувшись, и сам слышал: верно, беда. Прямо под окнами.
– Огонь зажги, – велел эн Константин. Вскочил, одеяло на домну Агнес бросил, одеваться стал.
– И госпожа пусть одевается, – присоветовал Рено. – За малым господином Гольфье я послал уже.
– Огня зажги! – заревел эн Константин.
Своротив остывшую жаровню, Рено к ларю бросился, где лучину держали. Под господские проклятия кремнем яростно застучал. Эн Константин, среди холодной зимней ночи в кольчугу облачаясь, так зубами скрежетал, что сам едва искру не высек. Наконец факел запылал.
Домна Агнес, набросив поверх длинной рубахи теплый плащ с рукавами, на мужа вопросительно взглянула. Эн Константин затянул широкий пояс и следом за Рено из комнаты вышел, оставив женщину в одиночестве.
Она подошла к окну.
С пяток всадников и человек десять пеших ворвались на двор. Вбежали в открытые ворота и тотчас рассыпались по снегу, как жуки. Ущербная луна едва их освещала. У самых ворот на снегу что-то темнело. С крыши одной из башен лучники пытались обстреливать нападавших, но в таком мраке стрелы неизбежно летели мимо цели.
Спустя несколько минут в комнату ворвались эн Константин и Рено, а следом за ними и Гольфье. Внук старого крестоносца Оливье в восторге: война!
Эн Константин встретился глазами с женой и в ответ на ее немой вопрос покачал головой.
– Поздно. Они уже здесь. Рено говорит, мы потеряли человек пять, может быть, семь…
– Кто они такие?
– Брабантцы, из наемной своры. Разбойники.
Агнес прикусила губу.
– Перережут они нас, – встрял Рено, как всегда, прямолинейный и совершенно не куртуазный. – Спасайте себя и мальчика, домна Агнес, пока эта сволочь ваши трупы на стенах не поразвешивала.
Домна Агнес слегка наклонила голову, качнув длинными косами, словно хотела боднуть Рено.
– Хорошо, – проговорила она. – Отец показывал мне когда-то… Здесь есть старый подземный ход.
Повернулась и вышла – легкая, стремительная. И невозмутимая: знатная дама перед лицом опасности.
Они спустились вслед за нею в подвал. Впереди – Рено с факелом. Широкий в плечах, едва стены с обеих сторон не задевает, широкий в талии, ремень на брюхе вот-вот лопнет; и стар, да не седеет. Прогнала бы, но любит его эн Константин. Дядька, видите ли. Вырастил их с братом. Сперва Бертрана, потом его, Константина. Теперь за Гольфье присматривает.
Домна Агнес подталкивала Рено в спину рукой в перчатке, направляла, если шел не туда.
За домной Агнес – супруг ее, рыцарь Константин, а за ним – Гольфье, главная ее драгоценность; следом – воины, общим числом девять человек.
В нижнем подземелье отодвинул Рено сапогом особый камень, какой домна Агнес указала, – и открылись старые земляные ступени, укрепленные кирпичом. Полуобвалившиеся – будто обгрыз их кто.
Рено сунул факел в отверстие, освещая темный ход на несколько локтей. Оттуда тянуло сыростью и невообразимой вонью.
– Пресвятая Дева, спаси нас, – пробормотал Рено и начал спускаться.
Домна Агнес без единого слова, не заколебавшись ни на мгновение, пошла следом. Только плащ прошумел да мелькнули в полумраке светлые волосы.
В подземелье стояла мертвая тишина, хотя наверху – эн Константин был в этом уверен – разбойники уже выламывали тяжелую, обитую медными полосами дверь в башню.
Мокрый свод нависал совсем низко, заставляя втягивать голову в плечи. Не кланялся один только Гольфье, потому что мал был, да и тот иной раз царапнет макушкой обо что-нибудь твердое. Не то кирпич выступил, не то корень дерева пророс.
Эн Константин протянул руку и взял за плечо того воина, что оказался к нему ближе.
– Кто здесь?
– Арнаут.
– Пойдешь последним. Затворишь камень, как был.
Арнаут кивнул, потом сказал, сообразив, что эн Константин в темноте не видит:
– Хорошо.
* * *
Выбрались наружу посреди заснеженного леса. Эн Константин первым делом сынишку на дерево погнал: заберись-ка повыше, ты у нас легонький, под тобой ветки не сломаются. Погляди, не горит ли деревня и что с замком.
Обтряхивая снег с ветвей, Гольфье, счастливый, на дерево полез. Остальные внизу стояли, ждали – что малец скажет. Молчал юный наследник, длил счастливое мгновение, покуда отец снизу не рявкнул:
– Ну, что там?
– Не горит, – сказал мальчик. – И в замке вроде как тихо все.
– Слезай, – помолчав, велел эн Константин.
Мальчик нехотя спустился вниз. Но взрослые уже забыли о нем, между собой разговаривали. О ночном нападении толковали – кто бы это мог быть и как бы замок обратно отвоевать.
– Альгейсы, небось, – предположил Рено и плюнул.
Гольфье хоть и испугался, да виду не показал. Тоже на снег плюнул, дядьке Рено подражая. Стряпуха в замке стращала Гольфье, когда тот чрезмерно озорничал на кухне, братьями Альгейсами, разбойниками-кровопийцами. Вот что она говорила. Четверо их. Будто всадники Судного Дня, несутся на черных конях, а за ними войско несметное оборванцев разных, и половина этого войска – волки-оборотни. Живут они, понятное дело, грабежом да убийствами, а другого занятия у них и нет.
Эн Константин брови хмурил под густой темно-русой челкой. Коли это и вправду Альгейсы, от них откупиться можно. Другое дело, не пристало ему, рыцарю и шателену, от разбойников деньгами откупаться. Да и где столько денег сыскать?
– Может, это граф Риго? – встрял Арнаут. – Я слышал, он опять с эн Элиасом, с сеньором Перигорским, перессорился. Даже осадой его обложить хочет, вроде.
Вокруг Арнаута скакала, от души радуясь, молодая белая сука – увязалась за воинами в подземный ход и сейчас носилась по снегу кругами, повизгивая.
– Меньше глупостей по кабакам слушай, – сказал эн Константин, холодея при одной мысли, что граф Риго, за лютость прозванный Львиное Сердце, засел, быть может, в его замке.
– Что без толку воду в ступе толочь, – рассудительно произнес Рено. – Нужно послать человека, чтобы все разведал.
– Ты и пойдешь, – сказал эн Константин, раздраженный свыше всякой меры.
– Хорошо, – отозвался Рено. И – ни здрасьте, ни до свиданья – прочь пошел. Вскоре он уже исчез за деревьями.
Домна Агнес терпеливо дожидалась, пока мужчины закончат бестолковые мужские разговоры – вечно не о том и не вовремя. Когда же вволю натешились они пустой своей болтовней, сказала негромко, но так отчетливо, что услыхали все:
– Идемте в деревню. Я не собираюсь провести эту ночь на снегу, без крыши над головой.
Миновали лес, перешли замерзший ручей, с хрустом ломая торчащие из густого снега прошлогодние камыши. Деревня спала, утонув в ночном мраке. Белая сука убежала вперед и сразу затеяла скандал с местными псами; лай поднялся на всю округу.
Откуда-то мужики с дрекольем выскочили. До света оставалось еще несколько часов. Внезапно разбуженные вторжением вооруженных незнакомцев, мужики ярились и норовили пырнуть их. Напрягая голос во всеобщем гаме и неразберихе, эн Константин кричал на своих солдат, чтобы те не рубили мужиков до смерти.
Наконец у кого-то хватило ума принести факелы. Тут и разглядели эн Константина, а разглядев, на колени повалились, колья и палки побросав.
И сказал эн Константин, руки на рукояти меча своего сложив и склоненные головы озирая:
– Хорошо.
После того взял за руку свою даму Агнес, другой рукой сына за плечо схватил и в самый богатый дом их отвел. Хозяйка, как домну Агнес увидела, вскочила проворно, будто ужаленная, принялась господское дитя на полатях поудобнее устраивать. Молока принесла, с поклонами выпить умоляла.
От молока никто не отказался. Эн Константин – и тот раза два глянул искоса: не останется ли ему, но Гольфье, прожорливый, как галчонок, выпил все до капли. И тут же спать повалился – устал от ночных приключений.
И домна Агнес, мужа своего за заботу поблагодарив, рядом с ребенком устроилась. Будто на бархатном ложе, на соломе в крестьянской хижине лежала. Прекрасная, молчаливая домна Агнес. Живой укор ему, Константину: не сумел защитить ее приданого, отдал замок без боя. Бежал без оглядки, как вор, через подземный ход. Ну да ладно (даже зубами скрипнул), вот воротится Рено с новостями – будет вам оглядка. Такая, что сами озираться забудете, только пятки засверкают.
Благословил спящего Гольфье и вышел, пригнувшись перед низкой притолокой. Крестьяне, хозяева хижины, на Константина глядели, рты пооткрывав: а им-то что делать? Госпожу сторожить или как? Да и что случилось-то?
– Спать идите, – буркнул эн Константин. – Госпожу с дитем мои солдаты посторожат.
А что случилось-то, того объяснить не соизволил. Больно жирно с этих крестьян будет.
* * *
На рассвете в деревне объявился Рено. Сперва нашел тех солдат, что поросенка крестьянского словить успели и уже над костром зажарили. Как раз съесть готовились, уж и слюни пустили. Двое вертел осторожно поворачивали, третий сковороду на длинной ручке держал, жир, с поросенка капающий, ловил, чтобы потом лук на нем поджарить. Встрепанная женщина чистила луковицу за луковицей. Шелуху в огонь бросала, а очищенные луковицы – себе в задранный подол, открыв крепкие ноги в перевязанных крест-накрест обмотках и деревянных башмаках.
Рено женщину по заду потрепал, к поросенку носом потянулся.
– Смотри ты, – сказал один из солдат эн Константина, – Рено! Вечно он вовремя придет. Чуешь ты, что ли?
– Чую, – подтвердил Рено, усаживаясь возле костра на солому (специально натаскали из крестьянских домов; и воинам господским удобно, и крестьянам не в убыток, небось от холода блохи передохнут).
– Как же ты нашел нас? – спросил молодой солдат.
– По запаху, – сказал Рено.
Ему поднесли, надев на широкий нож, нежное, истекающее жирком мясо. Улыбку в бороде пряча, Рено зубы в него вонзил, похвалил невнятным мычанием.
Остальные тоже чавкать принялись. И растрепанной женщине кусок уделили.
Рено новостями делиться не спешил. Голоден был, да и замерз. Обтер лицо ладонью, нож о штанину очистил от жира, в ножны спрятал. Поблагодарил за угощение, встал.
– Где господин-то наш? – поинтересовался у солдат.
Те показали, в каком доме остановился эн Константин. Рено неспешным шагом туда и направился.
Эн Константин спал на полатях, во сне вольно разбросав руки и приоткрыв губы. Крепко спит меньшой брат Бертрана де Борна, едва слюну из угла рта не пускает. Намаялся. Поневоле умилился Рено, вспомнив эн Константина ребеночком, младшим из воспитанников дядькиных. Старший-то, Бертран, уже подвиги совершать пытался, мечом вовсю махал, а Константин в ту пору еще дитем был. Нежный, тоненький. После уж, неожиданно, в один год, вырос, в плечах раздался, хрупкость детскую утратил. Ничего от того трогательного мальчонки не осталось в эн Константине. И все равно нет-нет, да вспомнится Рено, как обижал Константина неугомонный и дерзкий старший братец и как, наплакавшись, засыпал Константин где его сон застигнет, – то на лавке в людской, то на псарне, то прямо посреди двора…
Эн Константин открыл глаза.
– Я не сплю, Рено, – проговорил он спокойно.
Рено удивления ничем не показал. Сел на сундук против полатей, кулак в бедро упер и бороду на Константина наставил. Молчал.
– Был в замке? – спросил его Константин.
Рено кивнул.
– Все выследил и осмотрел, – добавил он. Вздохнул протяжно и вдруг рыгнул, запахом лука и жареной свининки Константина обдав. – Трудно будет выкурить их оттуда… Хорошо, про подземный ход не ведают, но коли придется брать Аутафорт прямым штурмом, не слишком нам это поможет.
– Да кто там засел-то? – нетерпеливо спросил эн Константин. И высказал с замиранием сердца, будто страшась опасного зверя потревожить: – Граф Риго?
Рено покачал головой.
Константин приподнялся на локте.
– Альгейсы?
– Нет, – сказал Рено. – Ваш старший брат Бертран.
* * *
Факел в одной руке, меч в другой, – Бертран обежал всю башню. Дважды оскользнулся на собачьем дерьме, отчего в бешенство впал и толстого белого щенка, выскочившего навстречу с радостным воплем, зарубить хотел. Хорошо, Хауберт удержал – брабантский головорез неотступно при Бертране находился, опасаясь, как бы не случилось чего-нибудь такого… непредвиденного… из-за чего "одиннадцать апостолов", скажем, не получат обещанных денег.
Ни следа Константина эн Бертран в замке не обнаружил. Если не считать пса, да еще, может быть, каких-нибудь попрятавшихся слуг, башня была пуста.
Брабантцы вытащили из-за котла необъятную стряпуху. Господа Аутафорта весьма ценили эту достойную женщину, а с собой не взяли по той лишь причине, что в подземный ход она не пролезла.
Сперва щипали и гоготали, слушая, как она ругается. После приласкать попытались, однако схлопотали увесистых тумаков, по два на брата – самое малое. Убедившись в том, что бабу словили разворотистую, оставили ее в покое.
Спросили, где господа-то.
Стряпуха лишь ругалась невнятно и лишить ее жизни просила. Мол, по всему видать, последние времена настали, коли такие зловредные мужланы в благородном замке хозяйничают.
Так ничего от глупой бабы и не добились. Отпустили ее к котлам – пусть варит.