А вот об удобствах приезжающих здесь явно заботились. Как и в Кучеполе, прямые, хорошо мощенные улицы, дощатые тротуары… Неужели тоже греческое наследие? В нашем мире такое скорее исходило бы от Рима… дороги, суд, устройство армии… Но тут, насколько я понял, Риму так и не дали себя проявить… греки впитали его и переварили. А вот вкусно ли им было?
Без особого труда я нашел постоялый двор. Едва только потянулись передо мной городские улицы, первый же встречный указал дорогу. Да еще спросил, какой именно мне нужен. Видать, их тут как грязи.
Впрочем, там, куда меня послали, грязи не обнаружилось. Вполне пристойное заведение. Большой, хотя и одноэтажный бревенчатый дом, выметенный двор, коновязь. Хорошо, хоть какие-то деньги у меня остались – те самые десять грошей, выданные боярином Волковым в качестве премии за Семиполье. Будет на что пожрать.
Главное – держаться уверенно, решил я. Не так важно, что стану им лепить, как то, с какими интонациями.
Я, однако же, не произвел впечатления такого важного гостя, к которому слуги выбегают принять лошадей. Пришлось самому привязать их и, толкнув тяжелую дубовую дверь, войти в зал.
Там было людно, шумно и светло. Вдоль стен, чуть ли не у самого потолка, висели свет-факелы. Удивительная, кстати, вещь, совершенно непонятный принцип действия. По виду – вроде просто изогнутая деревянная воронка. Внутрь заливают прозрачную жидкость без всякого запаха – волхвовское масло. Поджигают. И горит ярко, как стоваттная электролампочка. Одной заливки хватает на трое суток непрерывного горения. Но самое удивительное – вблизи огня воздух непонятным образом уплотняется, чтобы подвести руку к пламени, требуется изрядное усилие. Кажется, будто на резиновую стенку давишь. Риск пожара сведен к нулю. Все-таки дикость дикостью, а есть и тут свои чудеса. Неземные технологии.
Я сел за длинный стол, где углядел свободное место, жестом подозвал пробегающего слугу.
– Это, любезный… Первым делом сообрази мне чего-нибудь горяченького… щец там с убоинкой, потом свининки с овощами… Умеют у вас ее готовить?
– Щи сейчас сделаем, – парень, по виду мой ровесник, глядел безо всякого официантского подобострастия, – а свининка кончилась. Говядина есть тушеная, в клюквенном соке.
– Пусть будет говядина, – великодушно решил я. – И ты вот еще что, хозяина мне сюда пришли, потолковать хочу об одном деле…
С сомнением оглядев меня – какие, мол, могут быть дела у хозяина почтенного заведения с таким оборванцем? – слуга удалился, а сидевший рядом грузный и по виду сильно разомлевший от выпитого седовласый дядя таки задал мне висевший в воздухе вопрос:
– Что ж у тебя, парень, за дела с этим выжигой Гришкой?
– Ну, так то мои дела, почтенный, – завелся я. Ох, зря… Не кончилось бы это скандалом и дракой… Сейчас он скажет, что в три раза старше, что в его время молодежь была втрое почтительнее, затем начнет громко выражать всякие сомнения в мой адрес… Знаю я этих старперов…
– Ну, извини, – развел руками сосед. – Дело, конечно, твое… да смотри, Гришка – известный плут…
Тем временем подошел и вышеназванный Гришка. С трудом нес он свое необъятное брюхо, на которое ниспадала длиннющая черная борода. Более всего Гришка смахивал на Карабаса-Барабаса, как его рисуют в детских книжках. Не хватало лишь плетки-семихвостки.
– Звал? – поинтересовался он неожиданно высоким голосом.
– Звал, – кивнул я. – Тут, друг, дело такое… Коней своих хотел бы продать, а времени в обрез, некогда на базар переться… Может, возьмешь? Там они, у коновязи стоят, двое. Глянь, добрые кони. Я много не запрошу… – тут вдруг до меня докатило, что я же совершенно не в курсе цен. – По большой гривне серебра за каждую.
Не то чтобы я назвал сумму совсем от фонаря. За меня ведь Дзыга заплатил тогда две гривны… Примем, что человек в два раза ценнее лошади…
– Чего? По гривне? – изумился хозяин. – Ну у тебя, парень, и запросы. Ты хоть сам соображаешь, чего сказал? Гривна – это ж цена наилучшего породистого жеребца, каких с Итиля возят, из-за Синего моря. А ты мне впариваешь невесть каких животин… Да и кто ты такой вообще? Откуда у тебя кони?
Самое неприятное, что все это происходило при людях. Большинство, конечно, занято было своими делами, но кое-кто и прислушивался к нашему разговору. Хотя бы вот мой седовласый сосед, деловито обгладывающий баранью ногу.
– Да ты хоть коней-то сперва глянь, – пресек я его вопросы, – а потом уже хай. Пойдем, посмотришь.
– Ну, глянуть можно, – прищурился Гришка-Карабас, – пойдем. Только вот брать не пойми у кого…
– Я тоже хочу поглядеть коней! – заявил седовласый дядя. – Я люблю смотреть коней!
Крепко же его развезло… Перед ним стоял пустой кубок объемом примерно в литр… Оставалось гадать, что там было – пиво ли, хмельной мед или напиток покрепче…
А делать нечего, сам предложил – теперь надо идти. В крайнем случае придется делать отсюда ноги, если Гришка захочет повязать мою подозрительную личность. Обидно… так и не поел ни щец с убоинкой, ни говядинки в клюкве…
– Ну, где кони? Да разве ж это кони? – презрительно заявил хозяин, оглядывая бывшее лыбинское имущество. – Это ж не кони, это клячи полудохлые. Да по ним видать, падут не сегодня завтра. И за эту дрянь ты хотел взять по гривне? Да ты вообще откуда, парень? Да твои ли…
– А чего хаешь? – перебил его седовласый. – По мне, так добрые кони. Ну, отощали малость, так подкормить завсегда можно. Ты глянь, какие бабки, какая стать! Эти кобылы на все ж сгодятся: и верхом ездить можно, и в телегу запрячь, и пахать… Нет, парень правильную цену называет!
– Да вы оба сдурели! – вскричал Гришка, и борода его пошла волной. – Да за такие деньги сам покупай!
– А что? – вдруг прищурился седовласый. – И куплю. Хорошие кони, мне на селе пригодятся. Вот, парень, держи, – он развязал висевший у пояса кошелек и достал оттуда две увесистые серебряные монеты с тонкими дырочками в центре.
На Гришку-Карабаса жалко было смотреть. Ясное дело, рухнули планы взять за три копейки и продать по штуке баксов. Сплюнув под ноги, он молча удалился в помещение.
– Ты вон чего, парень, – седовласый, судя по голосу, на холодке протрезвел. – Ты иди-ка отсюда в другой трактир. Все равно ведь грошей еще не заплатил, а щи с убоинкой всюду найдутся. А то ведь знаю я Гришку, начнет пытать – кто ты, да что ты, да зачем, да откуда… кликнет своих половых… Тебе оно надо? Вот и иди. Да тут недалеко, по улице дошлепаешь до перекрестка, и направо, по левую руку будет Артемкино заведение.
– Спасибо, отец, – от души сказал я.
– И еще, – добавил он, – ты это… как я гляжу, без вещей совсем. Так и застудиться недолго. Сходи потом на торг, тебе всякий покажет… шапку возьми, рукавицы… зима ж идет, и, по всем приметам, лютая зима. Ну, бывай, парень. Прямой тебе линии.
Вот такие люди и не дают умереть моей вере в человечество.
3
В Артемкином заведении кормили вполне сносно. Но вот съедены щи, съедена свининка (здесь она дефицитом не была), выпит горячий и душистый сбитень, на все удовольствия истрачено пять грошей. А сытой душе не дает успокоиться мрачный вопрос: что дальше?
Я не стал останавливаться в трактире, не стал заказывать комнату. Да, по уму стоило бы сейчас отоспаться, а завтра, на свежую голову… Только вот моя несвежая голова не давала покоя ногам, гнала куда-то…
Тем более седовласый селянин был прав – мне стоило обновить гардероб, и делать это надо сейчас. Завтра может быть поздно. Тощий и улыбчивый Артемка, которому, пожалуй, было уже за пятьдесят, без пререканий разменял мне медью одну из серебряных гривен. Если и были у него какие-то вопросы на мой счет, дяденька предпочел оставить их при себе. Очень разумное поведение. Не дай Аринака сцепиться линией с подозрительным человеком.
Зато стукнуть в Уголовный Приказ – это линии не помеха. Тут уж как только вмешается мозолистая государственная рука, взаимная сцепка резко ослабевает. Очень удобное учение.
Еще и поэтому я предпочел не засиживаться за обеденным столом. Отказался и от хмельного меда, и от пива – не хватало еще отрубиться по пьяни. Или, того хуже, потянет на подвиги. Хорошо хоть я вовремя сообразил от сабли избавиться – зарыл прямо возле дорожной обочины. Там не скоро найдут, а сабля у холопа – слишком подозрительная деталь… Жаль, конечно, игрушка приятная… а расстаться все же пришлось.
На базаре я довольно быстро обзавелся удобной и теплой шапкой. Не писк моды, конечно, но голову греть будет. А рукавицы из козьей шерсти спасут мои многострадальные руки.
И куда теперь?
Я, может, и сглупил, но ничего более умного истощенные событиями мозги сгенерировать не смогли. Просто тупо и бесцельно слонялся по городским улицам. Может, какой-нибудь план родится… Дома ведь тоже лучше всего думалось на ходу.
В городе особо не на что было смотреть. Все очень похоже на Кучеполь. Ближе к центру – скверики, площади, предназначенные для народного гуляния. Большие, обнесенные каменными заборами строения – сперва мне показалось, боярские усадьбы, но первый же встречный парнишка рассеял мое заблуждение. Присутственные места – дом городского собрания, резиденция городничего, Учетная палата, Разрядный Приказ, Уголовный… Нет, туда, пожалуй, мне не надо.
Внимание мое привлек высокий – в целых четыре этажа! – каменный дом с необычной формы крышей. По четырем углам тянулись в небо острые прямые иглы. Антенны, ошалело подумал было я, но, приглядевшись, понял, что иглы – тоже каменные, и стилизуют они сужающиеся кверху башни. И у каждой наверху – маленький медный шарик.
Дом отделял от улицы невысокий заборчик, ворота были открыты нараспашку, и стояла очередь – прямо как на концерт какой-нибудь популярной группы. Первые торчали на ступенях высокого крыльца, последние жались вдоль забора. Темно-серая людская змея растянулась метров на двадцать. Интересно, что дают?
Люди тут толпились самые разные. Пожилые тетки и молоденькие девчонки, дряхлые старцы и парни моего возраста. Социальный состав тоже пестренький, насколько я мог судить. Тут и мастеровые, и мужики-смерды, и степенные купцы, и какие-то неопределенного положения личности – может, приказчики из дорогих лавок, может, половые в трактирах. Был один боярин – судя по медвежьей шубе, перевязи с саблей в серебряных ножнах и роскошному посоху – покойный господин Лыбин обзавидовался бы. Стоял в общей очереди и не выказывал по сему поводу ни малейшего неудовольствия.
– Что дают? – спросил я стоящих в хвосте.
Оказалось, научная консультация, городской полисофос. Я вспомнил рассказы Александра Филипповича об этих заведениях. Ученые, специалисты по практической аринакистике дают населению советы по улучшению линии. Каким-то образом высчитывают, беря за основу день и час рождения, ритм пульса, цвет глаз… ну, и подробный рассказ пациента о себе.
От нечего делать встал и я. Хоть отдохну немного от ходьбы… послушаю, кстати, разговоры… может, тут только и речи о дерзком убиении славного сына отечества князя-боярина Лыбина…
Место явно пользовалось популярностью – за мной тут же пристроился мелкий мужичонка с изъеденным какой-то кожной болезнью лицом, за ним – прямая как столб тетка, одетая по-купечески. Вернее, как одеваются люди купеческого сословия, когда хотят выглядеть скромно. Судя по ее плотно сжатым губам и нервному лицу, тот еще у тети характер. Чем-то даже напоминала она Фомичеву, нашего замдекана. "Последней комиссаршей" звали Ольгу Марленовну преподы, а вслед за ними и мы, студенты.
Догадка моя почти подтвердилась: люди в очереди говорили много и охотно. Только вот ни обо мне, ни о Лыбине – ни слова. Обсуждали свои проблемы, нуждающиеся в научном разрешении.
– Хворь у меня завелась, – обернувшись ко мне, доверительно сообщил мужичонка. – Так и колет в боку, сил нет. Я, конечно, к лекарю, все как положено: и яиц, и сукна штуку. Лекарь помял-помял, и говорит: это, Косма, наследственное. В прошлом шаре чего-то не то сотворил, вот сейчас здесь и отдается. Я тебе, говорит, конечно, снадобье составить могу, и боли твои оно облегчит, да вот какой ценой? Может, линия через то покривится и в следующем шаре безногим родишься? Сходи-ка ты, говорит, к ученым, пускай проверят твою линию, можно ли лечиться?
– А у меня вот дочка с соседским парнем загуляла, – поведала ему стоявшая перед ним женщина. – Парень вроде ничего, семья обеспеченная и вроде не прочь породниться… Но вот дедушка их в молодости, говорят, сущим кобелем был, девок-служанок в своем трактире без счету перепортил… И вот как бы его кривая линия на мою Ларочку не перешла… Дед мужа, это как, сильно влияет, не знаете?
Стоявшая за мной дама своими печалями делиться не захотела. Я тоже благоразумно молчал, а стоявшие впереди, не стесняясь, откровенничали.
Неужели всерьез верят, что им там подскажут, как поступить правильно, назовут единственно верный вариант? Ведь по доброй воле сюда пришли, никого же в эти полисофосы не загоняют, сами приходят и деньги платят. Глубоко верующие люди.
Или просто глубоко неуверенные в себе, боящиеся каждого чиха. Им нужно, чтобы кто-то принял за них решение, сказал: вот так – правильно, и тогда они с чистой совестью последуют предписанным путем, и как бы там дальше ни сложилось, будет им на душе тепло – линия идет как надо. В глобальной, конечно, перспективе, на бесконечное множество жизней-шаров вперед…
Постояв так с полчасика, я решил, что с меня хватит.
– Отойду ненадолго, скажите, что я занимал.
Мрачная купчиха молча кивнула. Может, она вообще немая?
Я повернулся и пошел вверх по улице. Независимый человек (рукава длинные, да и рукавицы – железного браслета не видно) не спеша прогуливается по тротуару. Одет вроде прилично, кровавых пятен на нем не наблюдается, отвяньте вы все от него!
И, однако же, я чувствовал – не отвяли. Уж мое-то дело раскрутят на полную катушку. Еще бы – впервые за двести лет! Можно заносить в Гиннесса (если у них таковой есть). Носом будут землю рыть… до магмы дороются.
И погода, прямо в такт моему настроению, начала портиться. Еще не так давно солнышко радовало, а сейчас поднялся назойливый ветер, нагнал облаков… Если снег выпадет, то лесные следы мои заметет… если только их раньше не нашли. Может, меня уже пасут? Может, вон тот поддатенький мужичок с рыжей бородкой – приказной сыщик? Может, эти две бойкие бабенки, идущие впереди по дощатому настилу и обсуждающие цену на бархат, на самом деле ведут наружное наблюдение? Может, вон тому упитанному мальчику, катающему по мостовой ржавый обруч от бочки, посулили два гроша, чтобы проследил за мной?
Нет, никаких явных примет слежки я не замечал – но ведь и не должен заметить, если за дело взялись профи. Одно только странно: если выследили, так чего же не взяли? Я же не шпион, на подпольные явки не выведу, под камнем секретную документацию прятать не стану. Сопротивления опять же от меня ожидать не приходится, сабли нет, а Алешкин ножик – это несерьезно… Ну, разве что по мелочи… боярина-маньяка там прирезать…
– Ровной вам линии, люди! Ровной и гладкой!
Я поднял голову. На перекрестке стояла на коленях женщина… да, именно женщина, не баба. Несмотря на погоду, была она одета в одну лишь полотняную сорочку, волосы распущены, а лицо… ну, что грязное – это ладно, но обе щеки покрыты тонкими шрамами, а на лбу – синеватый след ожога в виде лодочки.
– Ровной вам линии! Ровной!
Говорила она монотонно, без всякой интонации, а рядом был расстелен прямо на булыжниках неопределенного цвета платок, на котором сиротливо жались надкушенная горбушка, две репки, медный грош и – неожиданно – половинка медового пряника. Подавали, как я понял, более чем умеренно. Люди обтекали ее, словно в ненужном месте врытый дорожный столб.
Первая нищенка, которую я тут увидел. А ведь мне твердили, что нищих давно уже нет, что содержат их в общественных домах, и вполне прилично содержат. Никому в Великом княжестве словенском голодная смерть не грозит, всякому гарантирован кусок хлеба и крыша над головой… только пойди и попросись… в каждом городе такие приютные дома имеются, и не один.
А потом, внимательнее вглядевшись в нее, я понял. Вернее, вспомнил рассказ боярина. Это же самогрыза, как их тут называют. Странная секта, с изуверским, но по-своему логичным учением. Они подвергают себя всяческим страданиям, намеренно выгибая свою линию вниз, чтобы потом, в следующих шарах, наслаждаться ослепительными радостями. Спокойной, умеренной жизни им недостаточно. Вот и пытаются сыграть на законе Равновесия.