– А почитай на память свои стихи, – вежливо предложил я. Знаю, пишущим людям такое приятно. Ритка вот всех уже достала исполнением своих шедевров – при каждом удобном, а главное, неудобном случае.
– Не стоит, – отрезал Буня. – Я покончил с этим занятием. Нельзя одновременно и разбоем заниматься, и нанизывать смыслы на строчки.
Мне смутно помнилось, что в нашем мире такое было. Француз этот, Вийон… да, Франсуа Вийон. Кажется, его даже повесили за грабеж. И еще кто-то, из английских… Но делиться своими возражениями я, конечно, не стал.
– Вот и приходится, – подытожил Буня, – ночным промыслом заниматься. Надо же на что-то жить… Да и этих, – плавно повел он рукой, подразумевая отсутствующих членов шайки, – кормить. Раз уж прибились ко мне, значит, отвечаю за них. Без меня ведь вмиг засыплются. Дело молодое, сила есть, ум – лишний.
Да уж, тут он был полностью прав. Взять того же Толяна с лицом Коляна. Когда я отпустил его, парень искал прибежища среди рязанских "ночных", но никто его не принял. Ну и бродяжил, промышлял кражами на базаре. Так добрался до Твери и здесь уже попался. По иронии судьбы – как раз в заведении Гришки-Карабаса. Буня совершенно случайно увидел эту сцену, ну и пожалел глупого пацана, которому Гришкины половые уже намеревались переломать кости. Вору – можно, линию тем не попортишь. Буня выкупил бедолагу, взял к себе в команду и долго прочищал мозги. С относительным, правда, успехом.
3
Когда по моему внутреннему календарю натикал уже Новый год, я понял: что-то надо менять. Дальше так жить нельзя – и не потому, что тут плохо. Наоборот, санаторий, не хуже, чем у Волкова. Но безделье выматывало душу. Мозги закисали без пищи. Ну, в шахматы с Буней. Так ведь это он фанат, а я просто за компанию. К тому же, подозреваю, ему не слишком интересно было громить мою кошачью оборону и отражать щенячьи атаки. Великому комбинатору требовался равный партнер.
Ну, разговоры. Да, интересно, конечно, Буня излагает. Не выходя из дома, я о здешней жизни узнал больше, чем за все прошлое время. Только вот зачем мне эти знания? Топить печку и варить гречку? Для этого вообще мозгов не требуется.
От нечего делать я начал было вновь тренироваться в метании ножей. Но противоположная стенка – слишком близкая дистанция. А выходить на улицу Буня категорически запретил.
Уже на вторую неделю здешнего пребывания я сделал старику интересное предложение: пускай научит здешней грамоте. Как знать, может, потом и пригодится.
Буня отнесся к идее с энтузиазмом, и начались уроки. А спустя две недели закончились. Теперь я мог прочесть любой словенский текст – только вот читать было нечего. Книг на хазе не оказалось. Да и то – объяснил Буня – книги тут редки и дороги. Книгопечатание изобрели всего полтораста лет назад, типографий на все княжество словенское – четыре штуки, и работают они в основном на нужды науки. Университеты здешние обслуживают, панэписты.
Есть, конечно, и рукописные книги – иные из них написаны еще при эллинской оккупации. По-гречески. Есть и еретические писания, только попробуй их найди.
– Что же у вас за еретики такие? – Впервые услышав это слово, я тут же подумал о всяких Коперниках и Галилеях. Спасибо все тому же школьному учебнику.
– О, их когда-то довольно много было, – усмехнулся Буня. – Из-за них ведь и Ученый Сыск завели. Видишь ли, встречаются иногда умные люди, чей ум идет вкось с Учением. Вот и возникают разные трактовки… появляются идейные вожди, к ним прилепляются сторонники. Иногда они расходились с наукой только в какой-то одной мелочи. Ну, к примеру, как вычислять скорость прогиба линии. А иногда посягали на основы. Вот были такие одношарцы. Считали, что нет никакого бесчисленного множества шаров, наш – единственный. И когда умирает человек, душа его воплощается в новорожденного младенца. Так что, по их учению, Равновесие надо считать только по одному шару. Единственному. Глупость, конечно, – что есть другие шары, научно доказано. Да вот взять тех же лазняков. Ходят же туда и обратно…
– Давай возьмем! – обрадовался я. – Расскажи про лазняков.
– А от одношарцев потом отделились одножизцы, – не заметив моего вопроса, продолжал Буня. – Эти мало того что верили в один шар, они еще полагали, что Равновесие действует в пределах одной жизни. То есть еще при жизни все скачки и падения твоей линии взаимно уравниваются. Ты не платишь по прежним счетам, а в новом рождении все начинается как бы с чистого листа. Были… Да многие были, про всех рассказать, ночи не хватит. Но были – и сплыли. Сейчас мало кто остался. Самогрызы – но они безвредные, их не трогают. Последники – да, за этими серьезно охотятся, у них совершенно безумные идеи. Еще богомолы есть, думают, что Равновесий два – одно для людей, а другое для богов. И если какого-нибудь бога очень к себе расположить, он тебя от платы людскому Равновесию избавит. Но видишь, это все. Лужицы вместо моря. А море высохло…
– Всех пересажали? – понимающе спросил я.
– Андрюшка, Ученый Сыск никого не наказывает, – улыбнулся Буня. – Он переубеждает. Долго, старательно, подбирая к каждому ключик… Убедили – выпустили, и живет себе человек дальше. Не убедили – тоже выпустили, и тоже живет… только вот никого уже обратить в свое учение не может. Просто тихий и безвредный обыватель…
– Языки режут?
– Я смотрю, Андрюшка, у тебя внутри многовато зверолюдства, – заметил Буня. – Всегда тебе всякие ужасы представляются. Но знаешь, ты почти прав. В старину действительно резали. И в Элладе, и даже у нас, при князе Путяте. Но вот уже четыреста пятьдесят лет как Ученый Сыск действует иначе.
– И как же?
– Применяют научные достижения. Наука – она же не стоит на месте. И, чтоб ты знал, делится на основную и прикладную. Основная изучает законы Равновесия, прикладная – тайны природы. Этими же тайнами и волхвы занимаются, но у них свои способы… Правда, вот уже лет двести как прикладники с волхвами сотрудничают… А все это я зачем говорю? Просто чтоб ты понимал: человек, который должен замолчать, – замолчит. Я же не ученый, я не знаю, как они этого добиваются. Снадобья, заклинания, разные хитрые устройства… Все это держится в тайне. Но вот вышел такой бедолага из ворот Тайного Сыска – и никогда больше не сможет говорить. И писать не сможет. Язык в порядке, пальцы здоровые – хоть дрова руби, хоть по шелку вышивай… а ни буквы не напишешь… и ни слова не скажешь. Помнишь, мы говорили о страхе? Я тебе еще сказал, что не в Уголовном Приказе настоящий страх бывает…
Я поверил ему. Ну как было не поверить, если я дважды сталкивался с местной магией. Первый – это когда лекарь Олег изготовил мне "лингвистический коктейль". Фиг его знает, как это питье действовало, но ведь результат налицо! Вернее, на языке. Теперь-то я мог оценить себя трезво. Ну какой такой филологический дар?! С моей-то вымученной четверкой по английскому? Да я бы эту словенскую речь минимум полгода учился понимать, а еще полгода – кое-как самому балакать.
А второй – это уже здесь. Это снятие "кольца безвластья", уродского железного браслета. Буня меня избавил от украшения в первую же неделю.
– Ну, попробуем, – сказал он в тот вечер. Снаружи, за закрытыми ставнями, ярилась метель, выла сотней истерических голосов. А тут у нас, в горнице, горели свет-факелы, потрескивали дрова в печке, на длинном столе громоздилась посуда – только что поужинали и еще не мыли.
Было людно – Бунины "ночные" вернулись из своего дневного дозора, а операций под покровом мрака на сегодня не планировалось. Один только Гриня отъехал в дальнюю деревню получать долю с зажиточного смерда, по разрядным книгам записанного малоимущим. "Ну конечно, – улыбался в бороду Буня, – ему сколько ни дай имущества, все будет мало. Так что в каком-то смысле этот Кирюха Большой прав. Ну и мы правы, мы уравниваем вымысел и правду жизни".
Философ он, Буня. Философ.
Остальные были все. Одиннадцать человек, включая рябого Костю, который махнул на все рукой и отправился на боковую. Костя любил поспать.
Остальные развлекались. Толик, как выяснилось, не слишком отвратно умел бренчать на гуслях – и где только понахватался при его-то биографии? Валуй под рокот струн пел какую-то заунывную народную песню. Фальшивил, это чувствовалось. В углу Филька со Славкой резались в перебой. Какая-то жуткая помесь домино и игры в кости. Прочий же народ не знал, чем себя занять. Общаться с Буней на философские темы? Они старика уважали, слушались беспрекословно – но их чисто конкретные мозги отталкивали всякую заумь. Да и Буне вряд ли интересно было в тысячный раз слушать рассказы про пышнотелых деревенских девок, про урода-старосту в Нижних Брызгунах, про вечный недолив темного меда в Артемкином заведении…
– Садись сюда, – велел вождь и учитель. – Вот так, поближе к печке. Рубаху снимай, руку вытяни. Да не держи на весу, обопри вот о чурбак хотя бы.
– Больно будет? – на всякий случай спросил я.
– Не думаю, – задумчиво сказал Буня. – Сюда бы, конечно, волхва надо… и есть у меня волхвы, кое-чем обязанные. Но не хочу тебя лишний раз светить, да и дело такое, что и сами, думаю, потянем.
– При чем тут волхв?
– А при том, – объяснил Буня, – что холопские браслеты замыкаются и размыкаются колдовским словом. Каждый холоп по закону должен с таким браслетом ходить. Мера предосторожности, – усмехнулся он, – и довольно глупая. Если уж холоп сбегает, то за вольного выдавать себя не будет. Он к "ночным" пойдет, больше-то некуда. Ну а среди нас и так нет ни холопов, ни бояр.
Да, конечно. Тут полное равенство. Не считая того, что есть вожак, ворон – его слово закон для всех, есть придельные – то есть при делах, опытные "ночные", которых вожак посылает на самые важные дела, но и доля им из общака идет соответственная. А есть подхватные – мелочь, "шестерки", которым надо еще выслужить право на самостоятельность. Вот Толик, например, подхватный, и Валуй тоже, а Гриня и Костя – придельные. В Буниной шайке, насколько я понял по рассказам Толика, это деление не так заметно, как у других, с кем парню довелось погулять. Но тоже есть, никуда не денешься. Буня демократии не допускает. У него монархия хоть и просвещенная, но абсолютней некуда.
– Ты что же, умеешь колдовать? – я готов был допустить даже это, уж больно многими талантами блистал этот седой ворон.
– Нет, конечно, – пожал он плечами. – Но вот смотри, есть замки, да?
– Ну есть, – признал я очевидное.
– А кроме замков, есть три вида людей. Есть те, кто замки делает. Кузнецы-умельцы. Есть те, кто замки открывает ключами, – обычные люди.
– Пользователи, – невольно улыбнулся я.
– А? Хорошее слово, запомню. Так вот, есть еще и третьи – умельцы из наших, из "ночных". Которые откроют тебе гнутой проволокой любой замок. Но вот сделать замок – это не по их части. Понял? Я не волхв, Андрюшка. Я взломщик, и, честно тебе признаюсь, не из лучших. Так, по мелочи кое-чего понахватался…
Из меня чуть было не вырвалось выражение "ламер", но я вовремя прикусил язык. Буня, с его интересом к словам, сейчас же захватил бы наживку… только вот пойман оказался бы я сам.
– И как ты будешь открывать?
– Увидишь. Держи руку спокойно, не напрягай. Глаза можешь не жмурить, но лучше будет, если не станешь зыркать туда-сюда. Браслет твой не просто так нацеплен, правильный ключ к нему связан с тем, кто носит. С пользователем, – усмехнулся он.
Ну да, чего уж не понять. Привязка софта к "железу"… вернее, тут уж к мясу…
– Сейчас ничего не говори, – предупредил Буня. – И вы тоже заткнулись! Обеспечьте мне тишину. Толик, детка, тебя это касается в первую очередь.
И воцарилась тишина. Буня опустился передо мной на корточки, обхватил обеими ладонями кольцо и начал очень медленно сжимать его. Сперва молча, а потом тихо и низко запел.
Ни единого слова я не понял. Слова вообще нельзя было вычленить в этом тягучем, заунывном потоке звуков. Песня строилась на басах, таких низких, что еще чуть-чуть – и сползет в инфразвук. У меня от этого пения зашевелились волосы и заныли передние зубы.
Потом Буня резко раздвинул ладони. Покрутил головой.
– Не сработало, – сказал он своим обычным голосом. – Не волнуйся, все хорошо. Я и не надеялся, что подойдет обычный ключ. Видишь ли, когда холопу надевают кольцо, то чаще всего это делает городской волхв. А им, конечно, лень возиться с каждым по-особенному. К тому же если закрыть холопа на особый ключ, то и открыть его сможет только тот самый кудесник. А представь, если холопа надо освободить или там рука отчего-то воспалилась, надо снимать для лечения – а волхва уже нет? Перекинулся в другой шарик. Вот и договорились насчет общего ключа. Да вот, видишь, с тобой иначе. Ты у нас – штучный товар… Ладно, будем пробовать.
Он снова обхватил мою руку и долго молчал, то ли вспоминая слова, то ли настраиваясь на какую-то неслышимую ноту.
Если Буня будет использовать метод простого перебора, так это может затянуться навечно. Я как-то скачал программку, снимающую пароль с архивных файлов. Шестибуквенный снимала всю ночь. Правда, комп у меня не шибко навороченный.
Тут, однако, все оказалось хитрее. На сей раз Буня не стал петь мне песенок, а начал произносить короткие отрывистые фразочки. Будто строчки из стихов на иностранном языке. Скажет строчку – и пару секунд водит руками около браслета, не касаясь. Хмурится, задумывается.
Потом он прекратил это занятие. Браслет по-прежнему плотно обхватывал мое левое запястье.
– Уже лучше, – ободрительно произнес Буня. – Устройство ключа теперь более-менее понятно. Я поймал нужные отзвуки. Погоди, дай сообразить.
Соображал он, наверное, минут десять. Я уже устал сидеть, не меняя позы и глядя в одну точку. Остальные тоже страдали от вынужденной тишины, но ослушаться своего ворона не смели. Только Толик что-то начал было шептать своему ровеснику Бориске – и тут же заработал хлесткий подзатыльник от придельного Фотьки. И правильно. С Толиком, по-моему, вообще надо построже. Буня с ним излишне чикается. Прямо как со мной.
– Ну, попробуем вот этак… – Старик с неожиданной силой обхватил мою руку в локтевом суставе и чуть выше кольца, у самого основания ладони. Сдавил так, что я чуть не взвыл от боли. Немедленно мне вспомнился легендарный поединок с Олежкой Диким.
– Терпи, ни звука чтобы мне! – шепнул Буня и, не ослабляя хватки, вновь завел песню.
Сейчас была совсем другая музыка. Совершенно безумная, по-моему. Тут не то что слов – и мелодии никакой не слышалось. Все равно как загрести ладонью побольше нот, всяких восьмушек, четвертинок, диезов, бемолей и пауз – а потом, размахнувшись, швырнуть этот комок в нотный стан. Как прилипнут, в чисто случайном порядке, – так потом и сыграть.
Фальцет чередовался с басом, правильные интервалы – с дичайшими сочетаниями, размеренный ритм – с неожиданными синкопами. Представляю реакцию учителей из музыкалки, где я отмучился пять лет по классу фоно, пока не взбунтовался. Небось хлопнулись бы в обморок, причем синхронно.
Буня вдруг на полуслове замолчал – будто ему под дых врезали. Медленно-медленно ослабил захват, потом вовсе убрал ладони.
– Ну вот, что и лекарь прописал, – усмехнулся он довольно.
Две железные дуги валялись на полу. Ныла измученная рука. В горнице по-прежнему стояла тишина, хотя смысла в ней уже не было.
– В общем, повезло, – заметил Буня. – Ключ хоть и не самый известный, но без особых вредностей. А то могли бы и до утра провозиться. Вон как с ним, – кивнул он на притихшего Толика. – Его кольцо какой-то затейник замкнул на два ключа. Оба простейшие, но два… редкость. Кстати, Толик, ты, кажется, что-то хотел сказать, пока я работал? Мне даже показалось, что ты пообещал вымыть всю посуду? И потом целую неделю за всех мыть? Надеюсь, у меня, старичка, покуда все в порядке со слухом?
4
– Буня, так нельзя, – заявил я наконец. – С ума ведь сойду.
Где-то там, в параллельном, перпендикулярном или даже накрестлежащем мире отпраздновали Новый год. Отстрелялись петардами, налакались шампанского, накушались салата оливье. Впрочем, дома, наверное, обошлись без петард и "Голубого огонька". Грустный там вышел праздник. Где-то я слышал, что если не нашли до двух или трех лет – человек считается без вести пропавшим, но все-таки живым. А может, родители на каком-нибудь очередном опознании приняли за меня чей-то похожий труп? В мою комнату, скорее всего, никто не заходит. Интересно, ребята-то хоть родителям позванивают? В институте началась зимняя сессия. Доцент Фролов удивляется отсутствию студента Чижика… Хотя при чем тут Фролов? Теормех кончился в том году, и он, ясен пень, моментально обо мне забыл.
– На свежий воздух хочется? – понимающе спросил Буня.
– И туда тоже. А еще – хоть какой-нибудь ясности. Вот я у тебя в стае второй месяц живу. Ем твой хлеб, пью твой сбитень… суперски варишь, кстати…
– Суперски? – экс-поэт сейчас же заинтересовался. Слово – оно, конечно, не воробей, вылетит – не поймаешь. Но Буня прекрасно приспособился их ловить, мои случайные слова.
– У нас так в деревне говорили, – кивнул я. – Ну, в смысле, здоровски…
– Много в княжестве разных говоров, – скушал версию Буня. – Ну, ты продолжай, Андрюшка, продолжай.
– А дальше-то как будем? Не сидеть же мне тут в четырех стенах всю жизнь? Ежику понятно, что Уголовный Приказ не будет пасти меня вечно. Спишут дело… Сбег в лес, там замерз, коней волки погрызли… труп тоже… Так вот, что потом? Я теперь кто? Я в твоей стае? Подхватный? Или гость? Отсиделся, зализал раны – и до свидания? Зыбкое какое-то положение. И ребята, между прочим, высказываются иногда… Ну, в том смысле, что Буня себе любимчика завел, шатуранги ради. Мы типа на дела ночные ходим, свободой своей рискуем, а этот сидит тут на всем готовом… Толика бедного шпыняют – какого хрена привел этого? Нет, Буня, я не скажу кто… Да и какая на фиг разница?
– Какие, однако, понятливые в вашей деревне ежики. – Старик нацедил себе в кружку сбитня из огромного медного самовара. Смешно, но здесь это тоже оказалось естественной монополией тульских умельцев. Может, они и блоху подковать могут?
– Деревня у нас была хорошая, – подтвердил я.
– Была… – со значением протянул Буня. – Ну что ж, давай обсудим. Время удобное, люди все в городе, можно говорить не стесняясь. Я, Андрюша, частично тебя понимаю. Кто ж любит подвешенное состояние? И языки за спиной – тоже дело неприятное. Тем более что и лгут – ну сам посуди, ты же мне в шахматах не противник… учиться тебе еще и учиться. А вот как дальше быть… Не верю я, что так легко Приказ от тебя отступится. В вашей деревне, может, стражники ленивые, им лишь бы задницу от лавки не отрывать, а приказных я знаю. Да ты и сам маленько знаешь, успел ножики покидать. Они и год будут рыть, и два, и три… Сколько надо, столько и будут. Люди ж честно свой хлеб отрабатывают. Но действительно, вечно в избе не насидишься. Вот скажи, а сам-то ты чего хочешь? Вот по-честному? Хочешь быть подхватным? Выйти когда-нибудь в придельные, а там, глядишь, из вороненка и ворон вылупится. Оно тебе надо?
– Ну… – озадаченно протянул я. – Даже не знаю. Придется, наверное. Сам же говорил – куда еще беглому податься?