Шестой вопрос: какова Мирра?
Ответ: бела лицом, черна волосом, красива телом, а душу свою потеряла и сама заблудилась. И монастырем показался ей рай Хозяина, когда вошла она туда.
Седьмой вопрос же таков: каким был Упрямец?
Ответ. Седьмым и последним вошел он в рай, обуянный духом противоречия, и показался ему рай психушкой. И кричал Упрямец, что не верит, и бит был, и не поверил. Ростом же высок, сложением крепок, а убит был случайно, в пьяной драке.
Вот семеро праведных, собранных в раю Хозяина.
- Они гонят меня, - бормотал Мэтр, захлебываясь слезами, - они смеются надо мной…
- Я пролился как вода, - сказал Пастырь. - Все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось как воск…
- Они кричат мне вслед поносные слова, - жаловался Мэтр.
- Сила моя иссохла, как черепок, - сказал Пастырь.
- А этот демон, скользкий, как студень!.. И Комедиант носит его на плече… Они говорят отвратительные вещи, - плакал Мэтр.
- Можно было бы перечесть все кости мои, - сказал Пастырь, - а они смотрят и делают из меня зрелище.
- Спаси меня, святой отец! - закричал Мэтр, прижимаясь головой к грязной коричневой рясе Пастыря. - Защити меня, прошу тебя, уведи меня из этого места! Почему я никак не могу уйти отсюда?
- Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, - сказал Пастырь. - Господь - мой пастырь.
- Есть тут кто? - горланили под окнами. - Эй, люди!.. Есть кто живой?
Беренгарий приподнял голову. В матрасе, на котором он лежал, хрустнула солома.
- Живых нет, - сказал Беренгарий приветливо. - Входи, жмур.
- Нечего пускать кого попало, - прошелестел Комедиант и сердито отвернулся.
Дверь внизу грохнула, по ступенькам затопали, и, окутанный пыльным солнечным светом, показался в дверном проеме рослый парень в черных сатиновых трусах и рваной майке с красной розой на животе. Была эта роза оставлена разбитой бутылкой, на которую напоролся животом, когда по пьяному делу дрался с лучшим другом, не поделив девицу.
- Зря мы из-за Надьки сцепились, - сказал он сумрачно. - Хватило бы Надьки на двоих. Да и водка была дрянь.
- Забудь про свою Надьку, - отозвался Голос. - Ты все, подох. Сюда всяким надькам вход закрыт.
Парень прищурился, выглядывая, кто там вякнул в полумраке.
- Ну, ты, - проговорил он с угрозой, - ты того…
- Это ты того, - развеселился Голос. - Помер ты. Собутыльники-то твои как увидели, что из тебя кровь течет, бросились бежать. Тебя оставили. Так и подох один на полу, истек кровью. Вот и вся тебе любовь, Упрямец.
- Не верю, - упрямо сказал Упрямец. - Это ты мне в пьяном бреду чудишься.
Он оглянулся и увидел, что в комнату входит врач в белом халате.
- Доктор! - крикнул он, бросаясь к фигуре в белом. - Доктор, опять!..
- Делириум, - удовлетворенно произнес знакомый голос Хозяина. - Белая горячка. Что ж, дело известное.
Он вытащил шприц и приблизился к Упрямцу. И вдруг глаза Хозяина загорелись.
- А ты, пожалуй, братец, мертв, - сказал Хозяин и отбросил шприц. - И не доктор я. Я ангел Божий.
- Ты мой бред, - сказал Упрямец и обхватил голову руками. - Кто-нибудь из вас, кто мне чудится, позовите врача! Пожалуйста, позовите! Ведь кто-нибудь из вас настоящий, правда? Я и правда могу умереть, ведь пырнул меня дурак битой бутылкой в живот, сядет теперь по глупости за убийство… Позовите фершалицу тетю Машу, она в зеленом доме живет, в пятом от разъезда…
- Тетю Машу ему! - рявкнул Хозяин и с размаху ударил Упрямца в челюсть кулаком. Хрястнуло, и Упрямец осел на пол, схватившись руками за живот.
- О… - простонал он. - Сука ты…
Хозяин пнул его ногой.
- На колени, паскуда! Ты мертв, я ангел Божий!
- Пидор ты, а не ангел, - тихо сказал Упрямец, лежа на полу.
- Молись, говно! Ты хоть молитвы знаешь?
- Заебись в жопу… - прошептал Упрямец.
- Повторяй: отче наш, иже еси на небесех…
- Сука… еба… в рот…
Пятеро праведных сидели кружком и смотрели, как Хозяин бьет шестого. И никто не сказал ни слова.
- Ты умер! - говорил Хозяин. - Ты в раю!
И с каждым новым словом бил Упрямца ногами, и белый халат развевался над армейскими ботинками.
- Молись, паскуда!
- Бляди…
А потом вошла Аглая и взяла Хозяина за руку.
- Что ты делаешь? - спросила девочка.
Хозяин остановился, тяжело дыша.
- Он не верит в Бога. Он не верит в смерть. Он не поверил мне.
- Какая разница, - сказала Аглая тихо.
- Но как же он очутился здесь, если не верит? - спросил Хозяин.
Упрямец открыл глаза. Над ним склонилось детское лицо, ясное, с широко расставленными глазами. Серьезное, спокойное.
- Сестрица, - прошептал Упрямец, - я не буйный, пусть он не бьет меня…
- Не бойся, Упрямец, - сказала Аглая. - Он больше не тронет тебя.
Хозяин дернул ртом и вышел, пробурчав напоследок:
- Если вы такие умные, то сами и вразумляйте этого атеиста…
И хлопнул дверью внизу, и дом содрогнулся.
Упрямец приподнялся на локтях, огляделся, и белые одежды праведных показались ему смирительными рубашками.
Карусельщик глядел на него с пониманием.
- Выпей чаю, - предложил он, протягивая в ладонях буроватую жидкость.
Упрямец жадно глотнул, посмотрел на прыщавое истощенное лицо алкоголика, успокоенно вздохнул.
- Так я и знал, что это вытрезвитель…
- Что ты делаешь, Аглая? - спросила Пиф свою дочь.
Девочка сидела на ступеньке в доме, где были выбиты все стекла. Солнечный свет ломился в оконные проемы, которые были тесны для него. На коленях Аглаи лежала сгоревшая книга, и черными были ее страницы.
- Я читаю, - сказал ребенок.
Пиф села рядом, заглянула в черноту сгоревших листков.
- И что здесь написано?
- О, - сказала Аглая, просияв улыбкой, - всякий раз - разное…
С пустым ведром прошел мимо них наверх Комедиант. Пиф заметила вдруг, как красив он и каким усталым он выглядит.
Набрал полное ведро чаю из ванны и вниз пошел, тяжело ступая. Все немило было ему в раю Хозяина.
А Голос визгливо бранился, сидя на плече Комедианта:
- И чай этот дрянь! - плюнул на пол. - И ванна грязная! - пнул ванну. - И бабы на лестнице сидят, шагу не ступить! - нарочно задел.
Комедиант скрылся за холмом, сложенным старыми консервными банками, и только Голос доносился еще:
- …и рай этот ваш ебаный!..
Пиф покраснела от злости и открыла уже рот, чтобы обматерить вдогонку своего давнего друга, как вдруг заметила, что Аглая плачет. Что смотрит Аглая на Комедианта во все глаза и слезы текут по круглым детским щекам.
- Почему ты плачешь? - спросила у дочери Пиф, удивившись.
- О, я жалею его, - ответила Аглая. - Я жалею его, мама.
- Почему? Разве он не один из нас?
- Он скоро умрет, - сказала девочка.
- Какие глупости, - отрезала Пиф, глядя, как Комедиант показывается из-за холма на тропинке, как спотыкается и щедро плещет чаем себе на ноги. - Какие глупости, Аглая. Разве мы уже не мертвы?
- Разве мы мертвы, мама? - удивленно спросила Аглая, и Пиф вдруг вспомнила: ее дочь не знала другой жизни, кроме посмертной. Как дети, рожденные во время войны, не знают ничего о мире.
- Смерть - она там, - сказала Аглая и махнула рукой в сторону солнечного света.
И ослепительный свет солнца показался вдруг ее матери страшным.
- Und das Licht scheint in der Finsternis, und die Finsternis hat es nich ergriffen… - читал Пастырь нараспев.
Чумазый подросток терся у входа в храм, то и дело вытягивая тощую шею и засовывая любопытную физиономию в распахнутые врата.
Подросток был худ и очень подвижен; на смуглом круглом лице поблескивали узкие глаза; слегка выпяченные губы шевелились, как будто повторяя слова, доносившиеся из храма. Растрепанные черные волосы подростка кое-как заплетены в тоненькую косичку. Мальчик был бос, в рваной рубашке с плеча рослого мужчины, которая доходила ему до колен.
В темноте вечной ночи смутно поблескивал храм. Это было шестиугольное сооружение со стенами из рифленого стекла темно-синего цвета, с вечным не-небом вместо крыши, с облачным покровом вместо пола, и облака в храме были чернее китайской туши. В этой черноте почти целиком терялась облаченная в темные одежды фигура Пастыря, над которым, в бессветном воздухе, висела, раскинув руки, светящаяся фигура.
К ней и обращался Пастырь, вознося свои молитвы, и невидимый хор еле слышно пел откуда-то из-под крыши.
Подросток мялся на пороге, не решаясь войти. Его разрывали на части любопытство и страх. А хор продолжал петь, и Пастырь продолжал читать, а светящаяся фигура парила над головами и неожиданно вспыхнула, как будто в нее ударила молния.
При этой ослепительной вспышке вдруг высветился город-призрак - огромный город, почти до основания разрушенный бомбежками. Он был виден как бы с высоты птичьего полета. На месте стеклянного храма оказался другой, вернее, руины другого - от него осталась только одна стена, наполовину рухнувшая, похожая на сломанный зуб. На этой стене висело распятие. Оно становилось все больше и больше по мере того, как яркий свет угасал, и город исчезал в надвигающейся темноте. И наконец оно стало большим, горящим; оно словно впитало в себя весь израсходованный на вспышку молнии свет, и медленно слилось с повисшей в воздухе бесплотной фигурой.
- Вот ты где, паршивец! - сказал кто-то в темноте и ощутимо схватил подростка за ухо.
- Ай! - вскрикнул мальчик и попытался вывернуться.
- Что ты здесь делаешь?
- Ничего плохого, господин! - поспешно сказал мальчик.
Постепенно перед ним стала вырисовываться фигура рослого мужчины в военной форме. Щуплый азиатский подросток казался рядом с ним совсем ребенком.
- Пойдешь со мной, - распорядился мужчина.
- Нет, пожалуйста, - взмолился мальчик. - Здесь так красиво.
- Не рассуждать! - рявкнул мужчина и больно вывернул ухо. Мальчик запыхтел. - Я сказал, что ты пойдешь со мной, и точка! Беспризорникам здесь не место.
- Я не беспризорный, - сказал мальчик.
- Да? - Мужчина откровенно не поверил. - А чей же ты, в таком случае?
Долгая пауза.
- Забыл, - признался мальчик.
- А здесь как оказался? - хищно насторожившись, спросил мужчина.
- Пришел.
- Как пришел? - продолжал допытываться мужчина.
- По… облакам. Я…
- Ты сбежал?
Мальчик отвернулся.
Пастырь в храме замолчал, прислушался, потом пошел к выходу - и вот он уже стоит в дверях.
- Что здесь происходит? - осведомился он. - Неужели нельзя было отнести ваши служебные дела подальше от Божьего храма?
- Божьего! - фыркнул офицер. - Скажите лучше - "моего", это будет вернее.
- Мое дело Божье, - твердо произнес Пастырь. - Прошу вас, уйдите.
Воспользовавшись заминкой, подросток вывернулся из твердых рук офицера и бросился к Пастырю.
- Господин! - закричал он. - Скажите ему, что я ничего не делал. Я только подглядывал. Я ничего не украл.
Пастырь поглядел на вороватого мальчишку, перевел глаза на офицера.
- Почему вы ополчились на него, сударь мой? Ребенок-то чем вам не угодил?
- Я… Черт побери, я не ополчался! - разозлился офицер. - Я хочу забрать беспризорного мальчишку в приют, вот и все. Нечего ему шляться где попало.
- Я и сам мог бы воспитать ребенка, - холодно произнес Пастырь. - И получше, чем вы и подобные вам. По крайней мере, здесь не богохульствуют.
- Еб твою… - начал офицер и споткнулся.
Пастырь взял мальчика за руку.
- Пойдем со мной, дитя мое.
Но подросток присел и выдернул руку.
- Нет, - сказал он тихо. - Пожалуйста, отпустите меня.
- Он пойдет со мной, - сказал офицер. - Я и спрашивать никого не стану. Я лучше вас знаю, где его место.
- Какое место лучше храма? - вызывающе спросил Пастырь.
- Рай, - сказал офицер.
- Вы уверены, что мальчику будет там хорошо?
- Меня не интересует, будет ли ему хорошо. Он должен находиться там, где его место.
- Кто определяет, где чье место?
- Сам человек. Как правило.
- В таком случае, давайте спросим его, - предложил Пастырь. - Может быть, он выберет меня.
- Еще чего! - возмутился офицер. - Я и спрашивать не стану. Я сказал - "как правило". К тому же, и не человек он вовсе…
- Вы противоречите сами себе, господин офицер.
- Я представитель закона и не могу противоречить сам себе. Я логичен, милосерден и справедлив, - заявил офицер.
Пастор воздел руки.
- Милосердие не бывает справедливым, - сказал он. - Милосердие не бывает логичным…
- Хватит болтать, - проворчал офицер, снимая с пояса наручники. Но худые запястья подростка выскользнули из них, и офицер бросил наручники себе под ноги, выругавшись последними словами.
- Хотели заковать в железо свободную волю? - осведомился Пастырь.
- Иди ты в жопу со своей свободной волей, - посоветовал офицер. - Я здесь для того, чтобы соблюдался закон. Будешь много болтать - я и тебя арестую.
- Мальчик пойдет со мной.
- Мальчик будет препровожден туда, где ему место.
………………………………
Так стояли у открытых ворот стеклянного храма и спорили о душе Мирры смертный Пастырь, погибший в авиакатастрофе, и бессмертный ангел-хранитель, и никак не могли договориться между собой.
Это был рай. Полный аромата цветущих кустов и деревьев, полный благоухания трав и пения птиц. Это был рай, где все любили друг друга и были прекрасны и молоды. Это был рай, где не угасало солнце, где блаженство порой становилось нестерпимым.
И все чаще Аглая плакала по ночам от страха, и все мрачнее становился Комедиант, и все тише играла шарманка Карусельщика, и все яростнее звал "сестрицу" Упрямец с кровавой раной на животе, и все сильнее сжималось сердце у Пиф, которая теперь любила и жалела всех…
Мирра бродила по саду и звала свою душу. Но она не знала, какое имя носит ее душа, и потому кричала только:
- Эй ты! Где тебя носит, ты?
А Беренгарий, листавший свою черную книгу, поднимал голову, слушая ее крик, и говорил вполголоса:
- Ах, Мирра. Что есть человек, как не слепец на краю обрыва, потерявший проводника и надежду?
И все же они были счастливы - семь праведных в раю Хозяина.
Ангел-хранитель забыл о них, и они стали процветать. Пиф поняла это однажды, и тогда она сказала:
- Сдается мне, мы потому и создали рай, что позабыл нас наш ангел.
Но всем остальным тотчас же показалось, что именно их посетила та же мысль, и они стали ожесточенно спорить: кто первым подумал о том, что без ангела гораздо лучше.
Они сидели кружком на полу в полуразрушенном доме с выбитыми стеклами и поносили своего ангела. И у каждого нашлась своя обида.
- Он издевался надо мной, - сказала Пиф, - в тот час, когда я так нуждалась в поддержке, - в час моей смерти.
- Он превратил мой Голос в животное, - прошептал Комедиант, а Голос завопил не своим голосом.
- Он не сказал мне ни одного слова, как будто я не человек, - обиженно пробубнил Карусельщик. - Алкоголики - они тоже чувствуют. У них тоже душа есть.
И шарманка прохрипела несколько тактов, прежде чем замолчать навеки.
А Беренгарий сказал:
- Он посмеялся надо мной, отправив сюда книгу, которую я не могу прочесть.
- Я думала, он мой отец, - сказала Аглая, - а он мне никто. Он лжец.
- Его попросту не существует, - заявил Упрямец.
- Я покажу вам, подонки, как меня не существует! - заревел страшный голос откуда-то сверху.
Затрещал и обвалился потолок, жалобно звякнули последние еще не выбитые стекла, и в потоке солнечного света, в фонтанах пыли, щепок, осколков ввалился в дом ангел. Был он крылат и прекрасен, и эта красота вызывала странное ощущение: как будто пронзает тонкой иглой, смешивая ужас и наслаждение.
- Разбаловались! Праведники, мать вашу!..
Ангел топнул ногой, и стены рухнули.
Подняв голову, Пиф увидела, что лежит в неловкой позе посреди развалин, на пустыре, где полно мусорных куч, где к небу возносят бессильные пальцы разломанные железобетонные конструкции с когтями-арматурой. Безумная музыка пронеслась над свалкой, как вихрь, и мгновенно стихла. "Все симфонии мира", - смятенно подумала Пиф.
Под развалинами шевелились люди. Ее товарищи. Ее близкие, с которыми она прожила все эти годы. И только дочь лежала как мертвая.
Но ангел не дал ей времени оправиться от потрясения.
- Пизденыш, - проговорил он с отвращением.
Она увидела его ноги в сапогах. В хороших офицерских сапогах, начищенных до блеска. И увидела свое лицо, отраженное от их почти зеркальной поверхности. Впервые за все эти годы она посмотрела на себя, и от красоты собственного лица у нее захватило дыхание.
А потом ее лицо исказилось, взмыло в воздух, и ангел изо всех сил пнул Пиф ногой.
- Ах ты, ленивая скотина!..
Ослепительный свет.
Детский крик.
В это мгновение Пиф успела подумать: кричит новорожденная Аглая. Но тут же вспомнила: дочь ее уже выросла.
И тотчас навсегда забыла об этом.
Девочки из колодца
Жили-были три сестрички, три бедных сиротки, и жили они в колодце на самом дне. Конечно, нельзя по-человечески жить в колодце. А никто и не говорит, что они жили по-человечески. Поэтому их так и называли - "бедные сиротки", понятно?
Колодец находился в самом центре необъятного города, никем еще из края в край не исхоженного. Куда ни кинешь взор со дна этого колодца, повсюду отвесные стены, уходящие прямо туда, откуда начинается мироздание. По желто-серым их щекам ползут потеки, будто там, наверху, посреди мироздания, кто-то плачет безутешно, позабыв о том, что ресницы густо накрашены дешевой тушью.
Как мы уже говорили, жили они в колодце на самом дне, поэтому в сырое их жилье редко проникал солнечный луч. Но никто из сестричек не жаловался. В Вавилоне не принято жаловаться на житье-бытье в колодце. Беспощадный это город и люди в нем черствые. И бедные сиротки отнюдь не исключение. Попробуй надкуси такую - зубы обломаешь. Черствее сухаря, на какой не всякая мышь позарится.
Что хорошо в колодце, так это звезды.
Разве ты не знаешь, Алиса, что если забраться в колодец, на самое дно, то оттуда в любое время, даже в полдень, будут видны звезды? Впрочем, тебе лучше не лазить в колодец. Ты хорошо воспитанная английская девочка, какой перевод ни возьми - Демуровой, Заходера или еще чей-нибудь. В любом переводе ты домашняя, в фартучке, с бантом.
Сестрички же, в силу того, что жили в самом центре Вавилона, да еще в колодце на самом дне, были совсем-совсем другими. Поэтому, кстати, их так и называли - "бедные сиротки", не забыла?
Так вот, в любое время суток (если стояла, конечно, ясная погода) сиротки могли любоваться звездами, что восходили и заходили над их колодцем. И горели там созвездия Шляпы и Чайной Сони, а когда тускнели они, то восходила ярчайшая из звезд - Альфа Мартовского Зайца, и все жители выходили во двор полюбоваться ею.